Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию. Междукнижие (СИ)

— И сколько ты им отмерял до исполнения приговора?
— Первоначально? Семьдесят пять лет жития. Правда, умолчал об этом.
— А если бы умерли? До такого возраста ещё дотянуть надо.
— На то и рассчитывал. Генку на север спровадил, вахтовиком, сам тут остался. Надеялся, позабудется. Его мать ещё несколько раз приезжала, но уже не так свирепствовала. Успокоилась. Или поумнела. Напоминала про зарок, однако больше по старой памяти, чем действительно смерти жаждала. Когда Гена умер, она ещё живая была. Успела к самым похоронам. Тихонечко у сыновьего изголовья постояла, простилась, местные на неё и внимания не обратили. Имущество обсуждали, кому что достанется. Прямо у могилы переругались... А она в гроб мой ошейник засунула. Вечером, перед отъездом, вызвала меня и напомнила про клятву. Про проклятие сообщила, наложенное на ошейник. Смысл прост. Если хоть одна из сестёр умрёт без отмщения, то я... Знаете, она так и не придумала, чем наказать. Сердцем закляла. Я почувствовал. Что-то страшное... — косая усмешка покорёжила маленькое лицо. — Морозно говорила, как последнюю волю излагала. Считала, что из-за этих сестриц у её сына семейное счастье не сложилось.
— Ну а ты? — с несвойственным ему сочувствием подтолкнул рассказчика боярин.
— Честно ответил, что не хочу смертей. Просил забыть, отступиться. Упирал, что девкам и так чуть-чуть осталось. Покаялся в старом обмане, про то, что о семидесяти пяти годах не признался, о надеждах своих, что всё позабудется. Но старые люди упрямы, да и подкосил её уход Геннадия... Она настояла. Отвертеться я не мог. Слово дадено, нарушать нельзя.
— Почему? — не понял Иванов. — Как я вижу, все Гашковы умерли. Ты никому ничего не должен.
— Потому что они были моей семьёй. Я — последний из них. Других Гашковых-Охольских нет.
У инспектора перехватило дыхание. Он, на долю секунды, представил на месте Фёдора Машку, припомнил всю ту заботу, всю ту родную нежность, которыми кицунэ старалась наполнить каждый миг его жизни, и внезапно для себя осознал: «А ведь она тоже бы сдержала слово. Наплевав на всё».
Грёбаная евгеника... Повыводили ронинов(*).
Мотивация домового всё более становилась объяснимой.
— И один чёрт попробовал всех обмануть. Рискнул дать Жижиным дотянуть до старости. Они замуж повыходили, детей нарожали... Женщины дотянули до семидесяти пяти каждая? — задержанный нехотя кивнул. — А потом сделал то же самое, что и сёстры. Они должны были догадаться, что им подкинули... Но не смогли. Не заметили или забыли.
— В общих чертах — да. Бездействовать я не мог, но зеркально вернуть — вполне. Дал шанс... Заметила бы Людка соль — выжила бы. Так честно.
— Сколько той старушке надо? — саркастически протянул Иванов.
— Мало, — не стал спорить Фёдор. — Но и соль применялась в разы слабее, чем она приносила. Я же заговаривать не умею, пропитывал от своего ошейника. Он совсем выдохся, даже меня практически не держит.
— Для того и куриц украл?
— А для чего же ещё? Обе сестры из Рахматово съехали. Приезжали изредка... постоянно караулить их я не мог — цепь всё же держала. О приезде Людмилы случайно узнал, когда в очередной раз к её родне наведался. Пришлось спешить, наследил. Тушки неподалёку выбросил. Надеялся, лесной хищник избавиться от них поможет. И плитку замыть не успел... С Зойкой — проще. Она своих загодя по телефону предупредила про то, что погостить собирается. Там только и разговоров в доме было о любимой маме да горячо обожаемой тёще. Тут уже полегче пошло. И кур спрятал получше, и птичек одалживал не в Игнатовке... Почему вам добровольно сдавался, объяснять?
Серёга отмахнулся.
— Цель выполнена, а гордость не позволяет от возмездия бегать... Ты зачем меня ложкой бил?
— А ты зачем пинался? — вопросом на вопрос ответил Фёдор. — Я никого не трогал, мирно соль собирал.
— В межплиточные швы для лучшего контакта с землёй засыпал?
— Сам знаешь... Сзади, по голове, для чего ударили? Я же не убегал.
Фрол Карпович заинтересованно напряг слух, намереваясь с оказией проверить подчинённых на соответствие занимаемым должностям.
 
— Ты — подозреваемый в совершении тяжкого преступления, — с прохладцей объяснил Иванов. — Вдруг у тебя нож в кармане припрятан?
По одобрительному покачиванию седой начальственной головы друзья догадались, что превентивная мера встречена с одобрением и пониманием.
— Я тоже хочу спросить, — Антон отогнул палец для важности сказанного. — Почему выбрит? У домовых, обычно, бороды в почёте.
— Привык, пока в библиотеке жил и с интеллигентными людьми знался. Охольские волосатых морд не терпели.
— Откуда обзавёлся столь богатым лексиконом?
— Из книг. Люблю читать на досуге.
— Ты покойного Геннадия именуешь Генкой. Есть причины к такому неуважению?
Допрашиваемый неопределённо повёл плечами.
— Он был нормальный человек. Но несуразный, — в памяти у Иванова всплыли бабки под магазином, давшие Гашкову точно такое определение. — Слишком наивный, слишком замкнутый, предпочитал придуманное настоящему. Таким до смерти прожил. Поэтому и Генка. По-своему, вечный мальчишка. Ему в детском саду бы, воспитателем работать. Детвора бы нём душа не чаяла, а он в трактористы подался.
— И последнее. Почему ты жил в библиотеке?
— Мать Геннадия квартировала в задних комнатах по месту работы. Всем удобнее. Правлению коммуны, а впоследствии и колхоза, не нужно отдельное жильё подбирать, а служебное помещение всегда убрано и под присмотром. За сторожевание доплачивали. Сущий пустяк, но копейка к копейке...
— У меня всё, — поставил точку Швец, выжидающе посматривая на Фрола Карповича.
Сергей помалкивал. Наступала развязка, и мешать руководству в принятии непростого решения — нарушение субординации с элементарной тактичностью.
***
Размышления затянулись на добрые полчаса. Всё это время инспекторы подпирали стены, а Фёдор сидел с невозмутимым, отрешённым выражением на физиономии. Будто не о нём ломал голову боярин, не его решалась судьба.
— Отпускаю тебя, — поднимаясь, вынес вердикт шеф. — Против естества не попрёшь. Верю, что ты не желал погибели. Верю, что отговаривал. Верю. В свой час за проступок ответишь, но не пред нами. Пред иным Судом.
Для друзей подобный приговор стал шоком. Для подсудимого, похоже, тоже.
— А если он врёт? — вскинулся Антон, активируя Печать. — Давайте его по всем правилам наизнанку вывернем!
Инициатива подчинённого вызвала горькую усмешку, промелькнувшую и исчезнувшую в боярской бороде.
— Глуп. Он не врёт. Себя слушать надобно. Себя, — правая рука легла на могучую грудь. — Приучайся вдогон к ушам сердцем чуять. Коль в нём нет зла, лучше всякого слуха поможет.
Витиеватое напутствие охладило пыл Швеца, а может, сработало намертво вколоченное правило о том, что слово начальника — последнее и обжалованию не подлежит. У Фрола Карповича — так точно.
На этом шеф, не прощаясь, исчез, оставив инспекторов один на один с амнистированным домовым.
***
— Предлагаю подымить на свежем воздухе, — после допроса Антона тянуло на открытое пространство, благо у курящего человека всегда найдётся повод свалить на улицу.
— Я — за, — уговаривать Иванова не пришлось. Сидящий Фёдор, особенно после резолюции начальника, навевал тоску и уныние. — Сам освободишься, или помочь?
Угрюмый домовой шевельнул ногами, и стяжки лопнули, словно состояли не из добротного пластика, а из гнилых ниток.
— Тоже выйду. Душно мне.
Прогонять его никто не стал. Как-никак, Фёдор в своём дворе, в своём праве.
На крыльце, отказавшись от предложенной Сергеем сигареты, последний из Гашковых, подобрался, шумно потянул носом воздух. Обвёл взглядом остатки забора и остановился на дальнем углу, строго потребовав:
— Выходите!
Инспекторы тоже уставились в этом направлении.
— Там две женщины, — прокомментировал домовой. — Одна обычная, другая... не пойму. Словно хищник дрессированный.