На исходе лета
Такова была цель Руна, и таков был единственный смысл жизни Терца. Поэтому он нашел в Люцерне идеальную кандидатуру для достижения посмертных амбиций Руна, а Люцерн в Терце — идеальную кандидатуру для достижения собственных целей. Таков был союз, заключенный во мраке, и, чтобы разорвать его и спасти кротовий мир, необходимы были незаурядный крот и необычные обстоятельства.
Зная это (а также догадываясь, что планы Терца этим не ограничивались), мы ничуть не удивимся тому, с какой скоростью и безжалостностью Люцерн с Терцем утвердили свою власть в Верне.
Трое Хранителей выступили против Люцерна (если бы они так не сделали, Люцерн потребовал бы этого, ибо ему нужно было как можно скорее продемонстрировать свою беспощадность во имя Слова и запугать тех, кто был с ним не согласен!).
Люцерн не стал пачкать свои когти кровью этих троих, а просто дал знать через Терца, что Слову не угодно, чтобы подобные кроты оставались в живых.
Никто также не видел, чтобы убивал Терц, хотя его упоение при виде крови и его садизм со временем стали известны и, наводя ужас, способствовали кампании во имя Руна.
Но нашлись другие. Двум кротам Люцерн и Терц доверяли всецело: это были Клаудер и Мэллис. Оба с самого начала играли особые роли, и значение их возрастало вместе с расширением власти Люцерна. Клаудер стал для Люцерна тем, чем был Рекин для Хенбейн: участником кампании, командующим войском, главным стратегом, вторым лицом в армии.
Но Мэллис… Во всей истории Верна невозможно найти ничего подобного той роли, которую она играла. Были супруги Господина; были Хранители-кротихи; сама Хенбейн была элдрен сидимов. Но никогда еще все эти три функции не совмещались в одной кротихе, ответственной за то, что можно назвать осуществлением темной изнанки политики Люцерна.
Именно холодная и расчетливая Мэллис с самого начала возложила на себя выполнение приказов Люцерна, касающихся ликвидации. Она стала его шпионом. Ее узкие глаза высматривали для него, ее темный вездесущий нос вынюхивал, не угрожает ли какой-нибудь крот ее Господину. И этого опального ждала смерть.
Своими собственными когтями Мэллис убила первые жертвы — трех Хранителей. Однако довольно скоро она обнаружила, как приятно развращать других, чтобы они тоже убивали. И тогда ее злой гений нашел других шпионов и убийц во имя Слова, и она создала такую смертельную паутину, какой не знала история кротовьего мира. Как заразная чума распространяется по всему телу крота, впервые появившись в виде крошечного пятнышка, так и убийства, начавшиеся сразу после Середины Лета и побега Хенбейн, охватывали все большие участки кротовьего мира, пока он не захлебнулся в кровавой оргии, посвященной великому Слову.
Мэллис убила тех троих наверху, при свете дня. Ослепляющий удар по носу — и наслаждение при виде медленной агонии трех старых Хранителей. И мы не станем умалчивать о том, что случилось после этого. Похоть, обращенная к ее Господину, лишь к нему одному. К нему, спасшему ее от смерти в озере и отдавшему приказ, согласно которому она убила тех троих (со временем она пройдет по трупам через весь кротовий мир). Совершив убийство, Мэллис ощущала дикое и необузданное желание, так что рот наполнялся слюной. Когда она брала чью-то жизнь, то испытывала неодолимое желание восстановить ее, вступив в сношения со злом. Это была неутомимая, прямо-таки осязаемая похоть. Мэллис могла заниматься любовью, лишь убив кого-то. Вот какова была супруга крота, которого Терц стремился обожествить.
А как вел себя Люцерн в подобные моменты? Он был холоден, как лед, но при этом прекрасно знал, что это еще больше разжигает ее…
Но какова же была его цель? Конечно, потомство. Наследники зла, то есть Люцерна. Во имя того, чтобы божественность процветала и жила вечно, и, таким образом, Мэллис стала бы матерью божества. И все они предельно развращенные! И порочные! О позор и бесчестие! Смилуйся над нами, Камень, ибо с севера надвигается страшная буря зла…
Можете не сомневаться, умерли еще многие, прежде чем Люцерн почувствовал, что Верн принадлежит ему. Например, несколько старых сидимов, которые слишком преданно служили Хенбейн, чтобы теперь уцелеть. Терц высказал мнение, что их хорошо бы убрать. Люцерн согласился. Мэллис исполнила это и, конечно же, как всегда, безумно возжелала Люцерна.
Однако были и другие… Четыре недавно прошедших обряд посвящения новичка также были убиты за то, что выказали враждебность по отношению к Люцерну и им нельзя было доверить сложную работу, весьма важную для осуществления великих планов, которую предстояло выполнить сидимам. Лето выдалось такое хлопотное, что их не скоро должны были хватиться. Пока что такие ликвидации держались в тайне, однако в воздухе носились слухи. Тайна и успех сопутствовали всем деяниям Люцерна.
Вообще-то, Люцерн с Терцем потерпели неудачу лишь в одном случае — с Хенбейн.
Бегство Госпожи из системы через потайной ход, который впервые использовал Мэйуид, было столь стремительным, что кротам Люцерна, посланным вдогонку, не удалось ее найти.
Однако позже стало ясно, каким путем шла Хенбейн, — они узнали это, наткнувшись на мертвых и умирающих, которых она оставляла за собой. В первый раз они услышали отчаянный крик на склонах над Доубер-Джилл, где нашли нового раненого сидима и добили его. Надо сказать, что он был отнюдь не слабым и вполне мог бы сражаться на равных со стареющей Хенбейн. Однако это ему не удалось.
В тот же день, несколько позже, выше в горах и южнее нашли еще двоих. Один из них был мертвый, второй — умирающий, но ни на одном не было следов борьбы. Глаза их были открыты, взгляд устремлен на что-то, сильно удивившее их, а на груди — всего лишь следы от приласкавших когтей.
Что они увидели? Возможно, Хенбейн заворожила их и поведала им истинную суть Слова, заключающуюся во лжи, и именно это вызвало их смертельную оторопь. Нам кажется, скорее всего так оно и было.
Четвертого сидима нашли у Водопада Провидение, где его окружали отвесные скалы, а шум воды заглушал его вопли. Он повторял только одно слово: «Госпожа», и от него не смогли добиться, как он туда попал. Однако он там был, причем в состоянии близком к помешательству.
— Где эта дрянь? — взревел Клаудер, так как знал, что необходимо для окончательной победы Люцерна: сама Хенбейн и ее наказание. Нужен был ее труп, выставленный напоказ.
Исчезновение Хенбейн означало неизвестность, вероятность того, что она может вернуться. Даже мысль о такой возможности умаляла могущество будущего Господина. А если когда-нибудь ему суждено стать божественным, его могущество должно быть абсолютным.
Они обыскали Водопад Провидение так же тщательно, как южные склоны, но не нашли никаких следов Хенбейн.
Люцерн и Клаудер принялись размышлять, но именно Мэллис лучше всех их знала, что делать.
— Разошлите гонцов к дозорным на вершинах — на юг, на запад и на север. Прикажите им давать описание Хенбейн во всех системах, где она может появиться. Сделайте все это быстро и пообещайте хорошую награду тому, кто ее захватит. И схватить ее надо живой. — Глаза Мэллис сверкнули, и Люцерн кивнул, размышляя.
Темный, как ночь, с блестящей шерстью, острыми когтями, крупным носом — воплощенный Господин. Он был наделен властью, которой обладала его мать: притягивать к себе взгляды, наводя на всех ужас, словно какая-то сила должна была вырваться и поглотить их. Даже его самые обычные слова казались исполненными какого-то тайного смысла. Наконец Люцерн произнес:
— Ее бегство облегчает нашу задачу, так как Госпожа не должна убегать, и только из-за одного этого она потеряет поддержку, которую, возможно, имела. — Подумав еще немного, он дополнил предложения Мэллис: — Гонцы должны сказать, что она проклята Словом за позорную трусость. Если ее найдут, она должна умереть только по моему приказу и от когтей того крота, которого назначу я сам.
При этих словах Мэллис чуть не задрожала от восторга, так как взгляд Люцерна упал на нее и она знала, кому будет дано такое поручение. О, какой это будет экстаз! Лишить жизни мать своего супруга! А с какой стати она станет жалеть эту тварь? Разве та не убила в свое время собственную мать Чарлок? Вот так зло порождает зло.