Антидекамерон

– Доброе утро, Лиля.
Мне по утрам никто еще цветы не дарил, тоже приятной неожиданностью для меня стало. И немного поспокойней на душе. Едем мы в трамвае, разговариваем, нормально разговариваем, и если бы он все время не глядел на меня неотрывно, вообще перестала бы комплексовать. К моему удивлению, оказался он не самым плохим собеседником, грамотно фразы строил, шутил удачно. У меня перед тем впечатление сложилось, что он дикарь какой-то необузданный. Хоть и должна была понимать, что дурака и психа, да такого молодого еще, мастером цеха на заводе не назначат. Он обрадовался, узнав, что я медицинская сестра. Это здорово, – сказал, – когда в семье медик, особенно для наших с тобой ребятишек. Я как про этих наших ребятишек услыхала, обомлела. Ничего себе! – думаю, – уже, значит, все без меня решил – что не только замуж за него выйду, но и не одного ребенка ему рожу. Удивляюсь:
– Почему вы так уверены, что обязательно будет по-вашему? Будто от вас только зависит, как дальше сложится моя жизнь.
А он мне:
– Потому что иначе просто быть не может. Должна же быть на Земле какая-то справедливость. Меня, когда увидел тебя, словно кипятком ошпарило. Я ведь давно тебя знал, мог бы даже нарисовать, только встретить никак не удавалось. Таких случайностей не бывает, перебор для случая.
Я последний козырь выкладываю:
– И не заботит вас, что я люблю другого, свадьба скоро у нас?
– Нисколечко, – отвечает, – даже если бы ты вообще была замужем. Иному не бывать.
Я лишь головой мотаю:
– Что, выкрали бы меня?
– Вместе с забором, – смеется, – как в той песне.
– И все равно вам, как я к вам отношусь?
– Не все равно, – перестал улыбаться. – Разве это может быть все равно? Если бы не надеялся, что ты меня тоже полюбишь, не подошел бы к тебе.
Мне даже любопытно стало:
– Да с чего вы взяли, что я полюблю вас? Мы всего ничего знакомы. И знакомство-то наше, мягко выражаясь, не самое приличное.
А он свое гнет:
– Мог бы тебе сказать, что моей любви столько, что хватит на двоих, но не скажу. Должна же, в самом-то деле, быть какая-то справедливость. Разве может остаться равнодушным один человек к другому, если тот свою жизнь к его ногам бросает? Я тебе вчера не пустые слова говорил, когда обещал в лепешку разбиться.
Ни больше, ни меньше. Я от такого напора совсем растерялась. С ним даже рядом стоять жарко было, словно раскалился он. Да и привычки у меня не было к чьей-то такой просто бешеной энергии, страсти, не знаю, как точней назвать. Воздух вокруг начал потрескивать. И это тревожное ощущение, что беззащитна я перед ним, маленькая и слабая, сметет он меня, сдует, как ветер пушинку, обреченность полнейшая. Подъехали мы к больнице, он меня до моего лечебного корпуса проводил, спросил, когда я освобождаюсь, встретит он меня. А у меня голова кругом. Выбросила в вестибюле цветы в урну – прежде всего потому, чтобы доктор мой не увидел, и не сразу в себя полностью пришла. Боялась, в таком состоянии напутаю что-нибудь, беды потом не оберешься…
И с того дня началась у меня другая жизнь. И вся она заполнена была Рустамом. Он как-то даже так устраивал, что его рабочие смены часто совпадали с моими. Встречает, провожает, в кино ходим или просто гуляем, побывала я и в театре с ним, и в ресторане. Но более всего любил он гостевать у меня, со всеми поладил – и с папой, и с мамой, и с младшим братишкой моим. Они сначала, как и я, настороженно к нему отнеслись, побаивались за меня, а потом привыкли к нему, чуть ли не своим в доме сделался. Папа так вообще уверен был, что это его будущий зять. Чем плох? – не мальчишка ветреный, собой хорош, опрятен, уважителен, работа у него не абы какая, деньги приличные, всегда трезвый, чего еще желать? А главное – видели же, с каким обожанием ко мне относится, тут ошибиться невозможно. И я тоже к нему постепенно привыкла, не дичилась уже. Но все равно где-то совсем глубоко еще гнездился страх, испытанный мною в трамвае, изжить не могла. А еще я оказалась точно в вакууме. Отвадил он от меня не только всех моих знакомых ребят, но и девочек. Чтобы никого, кроме него, близко не было. Никто из них и не сопротивлялся, хватило им нескольких сказанных слов. Поэта моего бедного, вдруг зароптавшего, так двинул, что тоже как ветром сдуло. Я после этого митинг протеста устроила, перестала разговаривать с Рустамом, он каялся, прощения просил.
 
– Ты же неглупый парень, – вдалбливала ему, – неужели не понимаешь, что у меня тоже должна быть своя жизнь, друзья, общение какое-то? Ведь себе же во вред делаешь! Я тебе не пойманная птичка, чтобы в клетке меня держать, по какому праву?
Но с ним спорить бесполезно было. Защищался тем, что никому такие друзья не нужны, грош им цена, если после минуты разговора отрекались от меня, звонить даже переставали. Один поэт нормально, по мужски себя повел, да и тот сразу же слинял. А когда допытывалась я, чем они мешают ему, отвечал, что могут они плохо повлиять, втянуть меня, наивную, в какое-нибудь нехорошее дело, а он обязан заботиться обо мне, отвечает теперь за меня. Как на непробиваемую стену натыкалась. И уже почти смирилась, понимала, что никуда от него не деться, рок он мой. От этого ощущения руки опускались. Тем страшней, безысходней это было, потому что не любила его и знала, что никогда не полюблю. Возьмет он меня измором, тем все и кончится. И если бы еще не любила я своего доктора, никто, кроме него, не был нужен…
Но поразительней всего было другое. И объяснить это совершенно невозможно, никакому Фрейду не под силу. Больше всего с первого же дня боялась я, что сделает он что-нибудь со мной. Неукротимый ведь, буйвол бешеный. И мое сопротивление ему – что для котища мышонок. А он, поверить в это невозможно, за три недели уже, что мы встречались, даже ни разу попытки не сделал поцеловать меня. За руку только держал. Знаете, почему? Сказал мне, что я должна первая поцеловать его, захотеть этого, а он ждать и терпеть будет хоть год, хоть десять, пока такое желание у меня появится. Эдакий вывихнутый вариант «Обыкновенного чуда». Непостижимый для меня был человек. А я все об одном печалилась: почему так несправедливо жизнь устроена: тот, кого любишь, внимания на тебя не обращает, а кто вовсе тебе не нужен, расшибиться готов ради тебя?…
Но наступило утро, о котором я и мечтать не смела. Закопалась я, на утреннюю отделенческую планерку чуть опоздала. Шеф мой очень не любил, когда вовремя не приходят, а для меня его любое недовольство мною едва ли не трагедией было. Свободный стул всего один оказался, вплотную к его столу, там обычно кто-нибудь из врачей сидел. Я могла бы и постоять, как нередко кто-нибудь из сестер, если стульев для всех не хватало, но потащило меня к этому близкому стулу как арканом. Хоть и не должно было – незадолго перед тем грустная история у меня произошла с моим любимым доктором. Совпало у нас ночное дежурство, тяжелая операция досталась, вернулись к себе уже под утро, решили чайку попить. Я все приготовила, заявилась к нему в кабинет. Он меня за хлопоты благодарит, опять доченькой называет. И что со мной приключилось, понять не могла, оттого, может, что устала очень, контроль над собой утратила. Попросила вдруг его не звать меня больше доченькой. Он шутит, не устыдилась ли я такого отца, а я выпаливаю, что ничего ему объяснять не надо, он же все про меня и про себя знает. Он сразу посмеиваться перестал и каждое слово, как гвоздь, в меня вбивает: чтобы я не выдумывала его и дурью себе голову не забивала. Иначе, мол, трудно будет нам вместе работать и даже, скорей всего, придется расстаться. Если раньше у меня один шанс из миллиона был, то теперь и его не осталось. Я бы и сама давно уволилась, не мучилась, тем более что недавно в глазном отделении медсестра потребовалась, брали меня, но было это выше моих сил. От одной мысли, что не буду его видеть, жить не хотелось.
Два дня после этого как в тумане ходила, а тут эта планерка, сижу совсем близко от него, блаженствую. И вдруг изменилось что-то, словно теплом каким-то от него повеяло. Я посмотрела, не веря себе, на него – и с его взглядом встретилась. Один лишь миг это продлилось, но мне больше и не нужно было, все поняла. Поняла, что не безразлична ему, сдвинулось в нем что-то. И он, видела я, понял, что я поняла, и краше этого мгновенья никогда у меня в жизни не было. Ни слова мы друг другу не сказали, но весь тот день не ходила я, а порхала, не удивилась, если бы в самом деле от земли оторвалась.