Антидекамерон

– А Рустам ваш? – полюбопытствовал Кручинин. – Так больше и не появился?
– Появился, – вздохнула Лиля. – Через неделю. На коленях передо мной стоял, умолял простить. Едва узнала его. Он и без того смуглый был, а тут вообще почернел, словно обуглился, глазницы ямами.
– Простили его?
– Простила. Не сразу, конечно. Мы уже почти двадцать лет женаты. Дочка у нас.
– Все таки сумел он внушить любовь к себе?
– Я не хочу отвечать на этот вопрос. – Лиля вернулась на диванчик, постаралась сесть на самый краешек, подальше от Кручинина.
Последний час Дегтярев стоял – чертов радикулит, никогда не знаешь, чего ждать от него, затаился, но Лев Михайлович все-таки не садился, не провоцировал его. Поглядел на часы:
– Половина десятого, мы не опоздаем?
– Сейчас позвоню. – Бобров, сопровождаемый Толиком, вышел из комнаты.
Все замолчали. Похоже, несколько смущены были тем, что пошли на поводу у Кручинина, разоткровенничались. Словно вдруг разом протрезвели.
– Эх, жизнь наша сволочная, – потревожила тишину Кузьминична.
– Или мы в ней, – буркнул Хазин.
Вернулся Бобров, сказал, что все улажено, билеты в кассе отложены, поезд идет по расписанию. Можно потихоньку трогаться, чтобы потом не суетиться.
Вышли во двор. Совсем уже стемнело. Дождя не было…
  
13
 
Все было исполнено в лучшем виде. В маленьких городках медицину уважают, а зав хирургией местной больницы – звезда первой величины. На вокзале их встретил какой-то ответственный железнодорожник в мундире, позаботился он и о билетах, чтобы у кассы в очереди не толкались, и к вагону проводил. Понять, как такие вещи делаются, – удивлялся Дегтярев, – мало кому дано, сие великая ведомственная тайна есть, но нашлось для них целое свободное купе в забитом до отказа проходящем поезде. И это при том, что извещены были местные железнодорожники за считанные часы до прибытия состава. Даже недовольный прежде таким оборотом дела Корытко удовлетворено гмыкнул, войдя в чистое и теплое купе. Постели на два часа брать, естественно, не стали, от предложенного любезной проводницей чая тоже отказались. Сидели по двое – Корытко с Дегтяревым на одной полке, Кручинин с Лилей на другой, – глядели в черное ночное окно, за которым изредка летучими светлячками мелькали таинственные близкие и дальние огоньки. Разговор не клеился, даже неугомонный Кручинин приувял, не заигрывал с Лилей. Она сидела у окна задумчивая, вообще ни слова после своего рассказа не произнесла. И на Дегтярева старалась не глядеть.
А Лев Михайлович – на Лилю. До того был потрясен услышанным от нее, что совсем затосковал. Сволочь я, эгоист, – досадовал на себя, – почему тогда не разыскал ее, не успокоил девочку? Не прочувствовал, как ей тяжело. На поверхности ведь лежало, что стряслось что-то с ней, не просто выделывается. Обиделся как мальчишка, что сбежала от него. И ничего самому предпринимать не надо было, старшая сестра настаивала, что нужно отыскать ее хотя бы потому, что обязана была Лиля отработать две недели, весь график дежурств ломала. А может, оно и к лучшему, что поступил так? Как бы сложилась его жизнь, если бы не сбежала она? Ведь все у него очень серьезно было, не блажь, не кобелиное желание потешиться с симпатичной сестричкой. Припомнит ли он за всю свою клонящуюся уже к закату жизнь, чтобы вспыхивало в нем к кому-нибудь такое светлое, сильное чувство, как к ней? Прошел, возможно, мимо дареного судьбой счастья, сам себя наказал. Или не наказал? Дано ли знать, как сложилась бы эта жизнь, если бы продлилась их любовь? Вплоть до того, что вдруг женился бы на ней и обрел взамен пусть и заурядного, но спокойного, размеренного семейного бытия неведомо что, с самыми неожиданными последствиями. Например, выяснение отношений с этим ее Рустамом. С непредсказуемым результатом и, не исключено, плачевным. Лиля не та девушка, с которой можно было бы позабавиться, пока не надоест, а затем безболезненно расстаться. Но – и это затмевает многое – была ли в его жизни девушка, женщина, испытывавшая к нему такие сильные чувства, готовая на все ради него?…
 
Украдкой посматривал на ее памятный с далеких лет нежный профиль с чуть вздернутым носом, томился. Сейчас, в неярком вагонном свете, лицо ее казалось совсем молодым, лишь чуть усталым. Но все-таки зачем, зачем выбрала она для своего рассказа именно ту давнюю историю? Наверняка же не для них, для него, и что с умыслом каким-то – никаких сомнений. К тому же без надобности была откровенна – вдруг захочется кому-то, тому же Кручинину, полюбопытствовать, где и у кого работала она после училища. Сохранила к нему прежние чувства? Вряд ли, за столько лет… Он-то ведь забыл ее, хоть и сильно тогда увлечен был ею, не узнал даже. И потом, если бы не угасло в ней это чувство к нему и так уж без него не могла, отыскала бы возможность дать ему знать о себе. Не захотела, значит. Не рискнула? Счастлива ли она с Рустамом? С таким непримиримым, взрывным человеком ужиться не просто, даже при самом ангельском характере. А что ревностью своей Рустам изводил ее, дышать не давал – это уж несомненно, с таким типом людей он, Дегтярев, не раз встречался, удовольствие небольшое. Отказалась она отвечать на вопрос, сумел ли Рустам внушить ей любовь к нему. Но этим же, можно считать, и ответила. Дочка у них. Скорей всего, на отца похожа, у того гены сильные, восточные, должны возобладать. И характером доченька, скорей всего, далеко не сахар, достается Лиле…
И самый каверзный вопрос: так откликнулся бы он или нет, если бы позвала его? Особенно после того, как почти сделала она это сегодня, вспоминая былое. Ведь не краснела бы так, если бы просто вспоминала, – не девочка уже, зрелая, наверняка собой владеть научившаяся женщина, лабораторией заведует. Теперь это технически разрешилось бы элементарно, никакой дружок Мишка не понадобился бы – посадил в машину и отвез на пустующую дачу, полчаса дел. Прятаться не надо, чужой постелью пользоваться… И не меньше сейчас притягательна Лиля чем прежняя тоненькая девочка – другая красота, другая любовь. Простофилей нужно быть, чтобы не откликнуться. А почему, собственно, должен Он откликаться? Почему онА должна быть инициатором, звать его? Она, в конце концов, женщина, замужняя, ко многому обязывает это ее. Дать ей как-нибудь знать, что он хочет встретиться с ней? И тут же новая мысль, как холодной водой окатила: а вдруг она специально все это затеяла? Непостижимая женская месть за несбывшееся, за то, что двадцать лет прожила с нелюбимым? Ну, если не месть, то утешение, получить какое-то удовлетворение оттого, что снова потянулся он к ней, всколыхнула в нем прежние чувства. Она, кстати, Фрейда поминала, хороший материал для психоанализа. Посмотрит «непонимающе» и скажет: вы что себе позволяете, за кого меня принимаете? А за кого он принимает ее, напропалую кокетничавшую с Кручининым? Или намеренно это делала, чтобы обратил он, Дегтярев, на нее внимание? Но значимей другое: не прочь он, чего уж там, просто помиловаться с красивой, растревожившей его женщиной или все-таки пробудилось в нем далекое прошлое, нежданно вернулось прежнее чувство к ней? Не сравнить, конечно, с тем прежним, но тем не менее. И почти не сомневался уже, что да, пробудилось, вернулось…
Возобновилась ли прежняя связь между ними – между ним и Лилей, так же непостижимо ощутившей когда-то, что повлекло его к ней на той роковой утренней планерке, одного взгляда хватило? Посмотрел на нее, отвернувшуюся к окну, мысленно попросил: погляди на меня. И она тут же повернула к нему голову, вопросительно приподняла брови. И снова разлился по ее щекам предательский румянец. А у него вдруг чувствительно напомнил о себе попритихший было радикулит. Словно сигнал какой-то подавал. Где тонко, там и рвется, нехорошо подумалось, тяжело поднялся, сказал:
– Никак не угомонится вражина мой. Пройдусь немного, подымлю в тамбуре.
Выбрался из купе, прошагал в конец вагона, закурил. И загадал: если она выйдет сейчас ко мне, тогда сам позову ее. Хотя бы просто уединиться, поговорить. А если не выйдет… Если не выйдет, дождусь, позовет ли она, даст мне как-то знать. Впереди два часа, найдет, если захочет, возможность. Если же не позовет она…