Любовь со смертью
– Скажите, вы посланница Смерти? – наконец моя собеседница решилась на откровенный разговор.
В ее глазах было столько самых противоречивых чувств: страха перед чем-то запредельным, сожаления, любопытства и боли утраты.
Впрочем, я испытывала те же чувства, мне было жизненно важно кому-то рассказать о случившемся со мной, о моих девочках, об их потере, хотелось выплеснуть свою боль хоть одной живой душе. Поэтому сама не заметила, как внутреннюю плотину прорвало, тихонечко, почти шепотом, но буквально захлебываясь эмоциями, рассказала о себе все. Под конец мы сидели, прижавшись друг к дружке, плечом к плечу, держась за руки, и оплакивали утраты. Опустошались до самого донышка, больно, зато обрели спокойствие. И какое-то единство.
– У вас похожие имена, Эмария и Мария, – с печальной улыбкой заметила рисса Лишана, ее голова покачивалась верх-вниз, верх-вниз, будто кивала своим мыслям.
– Дома меня все звали просто Машей, – шмыгнув носом и вытерев глаза, поведала я.
И сразу ощутила, как от рук по лицу пробежалось приятное тепло. Ага, похоже, магия стирает последствия истерики.
Няня бывшей хозяйки тела светло улыбнулась:
– Лея Ромалия Эмарию называла ласково – Рия. Но Маша тоже по-доброму звучит, мило, душевно.
– Если хотите, если вам так будет легче, можете называть меня Машей. А другим скажем, что меня иногда родители коротко звали и теперь я хочу, чтобы так обращались. Хотя бы дома…
Рисса Лишана несколько мгновений растерянно смотрела мне в глаза, кивая. Явно неврология на фоне стресса. Затем опять мягко улыбнулась:
– Да, так мне будет действительно легче, благодарю вас, лея Маша.
– Если честно, мне тоже, – обрадовалась я.
– Тяжело тебе придется, девочка, без поддержки-то, – неожиданно с горечью заметила она. – Рисс Мурдяк – редкостный мерзавец, а он опекун… Эмарии.
Будучи знакома с его мерзкой натурой по воспоминаниям несчастной девушки, которую он толкнул к черному пузырьку с отравой, я решила и сама не унывать, и пожилую женщину успокоить:
– Вместе мы непременно справимся!
Наши посиделки с няней прервал короткий стук в дверь. Затем в приоткрывшийся дверной проем просунулась рыжая вихрастая голова племянника дворецкого. Найдя меня взглядом, Глерик доложил, что к лее Эмарии приехал опекун и хочет ее видеть. Ожидает в гостиной.
– Доложи ему, что сейчас буду, – кивнула я этому крупному безобидному тридцатилетнему детине с разумом подростка.
Я встала, мягко пожала плечо няни, а она неожиданно всполошилась, едва слышно зашептав мне:
– Будь кроткой и тихой, чтобы рисс Мурдяк не сказал и не сделал, сейчас только от него зависит твоя судьба! И старайся не смотреть ему прямо в глаза.
– Я настолько отличаюсь от прежней, что даже он способен заметить? – напряглась я.
– Да, ты взглядом бросаешь вызов, еще и этих золотистых искорок в глазах раньше не было, значит ты еще сильнее привлечешь к себе его внимание. Не надо этого делать, – торопливым шепотом советовала Лишана. – Он страшный, очень страшный человек. Будь предельно осторожной… лея Маша.
Она была такая теплая, родная и, несмотря на мое разоблачение, заботливой, что я поддалась порыву и крепко ее обняла, шепнув:
– Сделаю все возможное, нянюшка!
За дверью я на минутку остановилась, успокаивая дыхание и старательно собирая уверенность и спокойствие. Золотые искорки в глазах… Да, у Эмарии их не было. А у меня проявлялись, только когда сильно волновалась, причем, я это лишь вчера отметила. Выходит, и няня тоже, а может и другие. Действительно, надо быть осторожнее: мало ли о чем эти искры говорят? Вдруг признают во мне подменную душу? Хотя в истории Хартана о подобных случаях не упоминали, вроде бы.
У окна в гостиной меня ждал высокий, худощавый, немного сутулый мужчина. Я остановилась в дверях рассмотреть его и столкнулась с очередным проявлением моей магии. Видимо из-за того, что я наконец потянулась к ней, начала использовать, когда лечила няню, мы с ней сроднились что ли. Я острее чувствовала окружающий мир и людей, их энергетику. Поэтому сразу же ощутила, что в моем троюродном кузене со стороны матери риссе Родиге Мурдяке нет ни капельки магии. То есть, он обычный человек, который проживет почти привычный мне, землянке, век. А еще он ведет совершенно нездоровый образ жизни, чем может этот самый век значительно сократить.
Чертов опекун обернулся ко мне с демонстративной, неторопливой и самодовольной уверенностью хозяина жизни. И впился в меня блеклыми голубыми глазами. Я же свои прикрыла веером ресниц и уткнулась взглядом в комод, в метре от него. Как выглядит этот мужчина, сживший со свету светлую душу, я прекрасно запомнила. Темноволосый, лет тридцати, не лез бы в чужую кассу и к Эмарии, был бы ничего, несмотря на фамилию. А так мне не нравилось, нет, не так, было противно в нем абсолютно все: вытянутое лицо, нос с широковатой переносицей и тонкими широкими крыльями, губы, узкие и «злые» с претенциозной ниточкой усов, острый подбородок. По-моему, его мерзкий, вороватый нрав лез ото всюду, проявлялся в каждой черточке, манерах.
Даже оделся, как распоследний хлыщ, в шелковый синий сюртук, прямые штаны из тонкой шерсти, туфли с большими серебряными пряжками. Все пальцы в кольцах, на груди жабо и большая брошь. Это смесь моды двух разных веков, дорого, заметно, но так оденется тот, кто, несмотря на принадлежность к древнему роду, не уверен в себе, не самодостаточен, у кого напрочь отсутствует чувство стиля и меры, даже если есть средства. В общем, дальняя непутная ветвь, десятая вода на киселе.
– Приветствую вас, рисс Мурдяк, – кротко проблеяла я.
– Лея Эмария, мне доложили, что ты чем-то отравилась и провела три дня в беспамятстве. Что произошло? – с места в карьер, без хотя бы формального приветствия заявил этот хам.
Я краем глаза отметила, как придирчиво и внимательно он меня осмотрел, и подобралась. Раз ему доложили о моем состоянии только сейчас, спустя шесть дней, значит доносчик живет не в моем доме, а каким-то боком узнал, что у нас случилось. Это хорошо. Но Мурдяк забыл об этикете и элементарной вежливости и тыкает – это очень плохо. Ведь он рисс, хоть и состоятельный, а я лея – аристократка и наследница титула, по достижении совершеннолетия стану полноправной баронессой. Значит, несоизмеримо выше его по статусу, даже будучи бедной как церковная мышь.
– Я плохо себя чувствовала, магия шалила, пришлось принять зелье от головной боли. Но, видимо, перепутала и мне стало еще хуже. Хвала Высшим, оправилась! – я говорила медленно, подбирая слова, привычные этому миру, самой Эмарии.
– Ты целительница, неужели не могла себе сразу помочь? – визитер разозлился не на шутку.
– Смогла, но на это потребовалось время, – тихо ответила я, усилием воли удерживая показное спокойствие.
Опекун приблизился ко мне почти вплотную и снова подверг мою выдержку проверке. Потому что вынудил поднять лицо и смотреть на него, придерживая мой подбородок. Совсем обнаглел. Но смотреть сквозь ресницы я научилась давно, поэтому вряд ли он увидит «звездную» расцветку моих глаз, если она проявится от волнения.
– Через три недели тебе исполнится восемнадцать. Я решил, что этот день прекрасно подойдет для брачного обряда.
Неужели я что-то пропустила в воспоминаниях Эмарии про брак? Родители точно даже не заводили об этом речи, ведь живут маги до двухсот, куда торопиться?! Я растерялась, но тут в голову пришла логичная мысль:
– Вы собираетесь вступить в брак, рисс? С кем?
– С тобой. Я решил, что в этот день ты станешь мой женой, Эмария, – процедил Мурдяк.
На миг я зажмурилась, даже руки в кулаки сцепила, стояла перед ним натянутой струной, старательно заталкивая куда подальше свое возмущение и жгучее желание дать в морду. Уговаривала, напоминала себе, что не на Земле, не в детдоме! Не самостоятельная студентка двадцати одного года под защитой двух подруг, которые всегда придут на помощь советом и кулаком врагу в глаз. Здесь я кроткий безответный цветочек Эмария, не способная противиться опекунской воле. Пусть такой и считает. Пока.