Давид Бек

— Кто знает, какие сатанинские мысли у нее в голове… — усмехнулся Гево.
— Я разгадаю ее мысли… — решительно произнес юноша, — и не позволю, чтобы о Тамар плохо говорили.
  
VII
 
Прошла осень, прошла и зима. Минуло восемь месяцев с тех пор, как Давид в последний раз встретился с Тамар. За эти долгие и трудные месяцы юноша видел девушку всего несколько раз, да и то издали.
Стояло вербное воскресенье, следующее за пасхой. В этот день ожидалось торжественное религиозное празднество на берегу Куры. Великий господин с семьей, его придворные с домочадцами и другие именитые люди решили отправиться к полуразрушенной часовне и там, на свежем воздухе, попировать на славу. Многие жители Мцхета, узнав об этом, уже собрались на берегу Куры и устроились на близлежащих холмах, чтобы издали поглазеть на интересное зрелище. С утра и пастухи великого господина тоже пригнали сюда овец — посмотреть, как веселятся богачи.
Погода благоприятствовала. На бирюзовом, сверкающем, как зеркало, небе, не было ни облачка, только вершины дальних гор еще покрывал пылевидный туман. Воздух был напоен весенней свежестью. Белые, желтые, синие подснежники, выпроставшись из-под снега, покрыли зеленые склоны и холмы. Сельские девушки гуляли шумными стайками и собирали цветы. А повыше, по берегам сотен ручейков, берущих начало от тающего снега, их матери собирали травы для солений. Чуть подальше паслись стада, и эхо, не умолкая, повторяло призывные голоса пастухов. Эта картина, освещенная мягкими, теплыми лучами солнца, дышала мирной простотой сельской жизни.
На берегу Куры, на зеленой площадке близ часовни, многочисленные слуги и служанки великого господина были заняты приготовлениями к обеду. В одном месте закалывали ягнят, в другом — уже разделанное мясо нанизывали на шампуры, в третьем — кипятили на костре воду для хашламы [64], в четвертом женщины пекли хлеб на железных треногах. А чуть дальше выгружали и складывали около этой полевой кухни вино в бурдюках, привезенное на вьючных животных из погребов великого господина.
— Как ты думаешь, Гиго, кто сегодня победит — баран великого господина или же сына тавада Арчила? — спросил у Гиго крестьянин по имени Леко, который сидел на траве и смотрел издали, как готовят еду.
— Кто же не знает, что баран великого господина, — ответил Гиго, глубокомысленно решив, что баран великого господина должен быть таким же сильным, как и его хозяин.
На морщинистом лице Леко появилось нечто, похожее па улыбку, при этом его потрескавшиеся губы раздвинулись, обнажив редкие темно-желтые зубы.
— Это ты верно сказал, Гиго. Бог свидетель, верно, — произнес улыбаясь Леко. — Я поспорил с нашим соседом Косто, что победит баран великого господина. Я выиграю, правда?
— Да, — подтвердил Гиго и добавил: — Говорят, барана великого господина напоят вином, чтобы лучше дрался.
— А ты почем знаешь?
— Знаю… да только молчок. Если прознают — душу из нac вытрясут.
— Да что я, спятил, что ли?
В разговор вступил другой крестьянин:
— А я слыхал, будто пес великого господина сцепится с псом тавада Левана.
— Ох и повеселимся! — предвкушая удовольствие, в одни голос воскликнули Гиго и Леко и захлопали в ладоши.
— Говорят, сыновья Закарии и Алекса приведут на бои своих петухов, — сказал другой крестьянин, — вот будет на что поглядеть!
— Э-э, чего хотят, то и делают… Все что ни есть хорошего на свете — все ихнее…, а нам можно только издали смотреть, — добавил какой-то старик, вытащил дрожащими руками из-за пазухи кисет с табаком и втянул понюшку, чтобы немного утешиться.
— Один из петухов, — продолжал он со вздохом, — что сегодня сведут, — наш. Мой внук вырастил его. Ей-богу, в нашей деревне ему нет равных. Как только прознал про то сын Алекса, пришел и силком увел петушка. С того самого дня мой бедный внучек не перестает плакать. Если б увели мою единственную корову, и то бы я так не горевал.
— А великий господин выставляет собаку нашего соседа Ленто, — сказал другой крестьянин. — Уж такой свирепый пес — даже птица страшилась пролетать над крышей. Едва узнал о нем великий господин — пришел забрал пса. Ленто до сих пор его клянет.
 
Разговор прервался — донеслись звуки зурны и нагары [65]. Люди бросились в ту сторону. «Идут!» — глухо пронеслось по толпе. На дороге появилась знать во главе с великим господином. Издали то была какая-то темная, неопределенная масса, которая незаметно двигалась к месту празднества. Но по мере приближения она становилась все более оживленной и беспорядочной.
— Смотри, смотри, вон тот черный всадник впереди — великий господин, — показывали один другому крестьяне.
— А белый всадник за ним — сын тавада Арчила.
— А красный рядом с ним — сын тавада Левана.
— Серый за ним — сын тавада Алекса.
— Нет, то сын Закарии, у Алекса нет такого коня, — уточнил стоявший рядом крестьянин, — конь у него каурый.
Так они спорили друг с другом, пока всадники не подъехали. Все зурначи и нагарачи из Мцхета и ближайших деревень собрались здесь и составили солидный оркестр. Залихватские, пронзительные взвизги зурны, дикий грохот нагары [66], слившись, потрясли горы, создавая ужасную какофонию, однако всем это нравилось, кроме пасущихся на склонах гор овцам, они испуганно заметались туда-сюда, а овчарки, заслышав этот неожиданный шум, завыли ужасными голосами, заскулили и сердито залаяли. По-видимому, эти мудрые твари обладали более тонким музыкальным слухом, чем толпа, восторженно внимавшая странной музыке.
Впереди всей процессии выступал оркестр, следом торжественно вели животных, которых собирались стравливать. На длинней цепи два силача тащили барана великого господина, рога которого покрасили в розовый цвет. Пятна того же цвета украшали белую шерсть барана. За ним вели барана сына Арчила — тоже на цепи и с бубенцами, с тон лишь разницей, что шерсть и рога были покрашены нe в розовый цвет, на который имел право лишь великий господин, а в синий. После них так же торжественно прошествовала собака великого господина. Лоб ее, хвост и лапы были покрашены в розовый цвет. С почестями провели и пса сына Левана. Двое слуг несли на руках петухов сыновей Закарии и Алекса, и без того пестрые перья этих птиц были выкрашены в разные оттенки. У петухов на шее висело по бубенцу, двое слуг тащили прикрытые куском ткани клетки с куропатками, двое других несли клетки с перепелами, тоже закутанные в тряпки. Надо заметить, что на глазах у птиц и животных были повязки, чтобы они не освоились друг с другом до начала состязаний.
Позади баранов, собак, петухов, куропаток и перепелов ехал на вороном коне сам великий господин с телохранителями и свитой.
Пока торжественная процессия проходила под шум и взвизги зурны и нагары, а беспорядочная толпа со всех сторон с громкими криками хлынула ей навстречу, один из зрителей подошел к собаке великого господина и посмотрел на нее с тоской, точно после долгой разлуки встретил старого друга. Он хотел было обняться с милым его сердцу животным, расцеловать, но тут черный всадник мгновенно отделился от группы, бросился вперед и ударами хлыста отогнал его прочь:
— Сын свиньи, ты что обижаешь животное?..
Хотя глаза собаки были завязаны, умное животное узнало хозяина и, сделав беспокойное движение, хотело побежать за ним, прильнуть к ногам, проявить свою любовь и преданность. Но сильные руки, которые тянули цепь, не позволили. Подошедший был крестьянин Ленто, прежний хозяин пса. Напуганный ударами плети, он уже затерялся в толпе.
— Слыхали, что ему сказал великий господин? — переспрашивали друг у дружки крестьяне.
— Отчего не слыхали? Назвал его сыном свиньи… То-то возгордится Ленто, не кто-нибудь, сам великий господин обозвал его!
То, что Ленто отведал плетки, ничего не значило в сравнении с тем, что он удостоился чести услышать от великого господина столь «ласковые» слова.