Все наши разницы
– Мама заболела, – парень шмыгнул покрасневшим носом. – У меня только мама, понимаете? Я так сильно старался, так учился, чтобы потом о ней позаботиться. А если ее не будет, тогда зачем все это? Ради чего продолжать жилы рвать?
Я отступила, а лицо поползло вниз. Как я посмела считать свои неприятности важными? Да вся моя «черная полоса» – ерундовая дымка, ведь я даже близко ни с чем подобным не столкнулась. Почувствовала отвращение к самой себе за первую реакцию и что из-за какой-то личной чепухи не сразу уловила нечто настолько серьезное. Учитель обязан быть более внимательным.
– Рак? – предположила я.
Догадка оказалась верна – он поморщился и сказал:
– Начнут делать химию в следующем месяце… там будет понятнее. Но я даже не знаю, как за ней ухаживать.
Я вздохнула.
– Так ты поэтому спешил курсовую сдать? Чтобы потом было больше свободного времени?
Он не ответил ничего, развернулся и поплелся дальше. Но отстать от него на такой ноте я не имела права. Вновь настигла и заговорила как можно строже, снова вспомнив, что передо мной студент:
– Евгений, давайте сюда, я посмотрю еще раз. – Нагло вырвала у него из слабой руки пакет. – И скиньте мне файлом. Тут уже практически готовая курсовая. Вы меня слышите? Так слушайте дальше! Сейчас вам обязательно надо подумать о маме и о себе, а учеба подождет. У вас такой послужной список, что все закроют глаза на задержки – вы ведь это понимаете?
– Дело не в задержках, – прохрипел он. – А в смысле. Анна Андреевна, пожалуйста, не идите за мной, и так стыдно.
Я, наоборот, схватила его за локоть мертвой хваткой. Да из него же получится прекрасный специалист – чем бы ни решил заниматься! Но сломаться человек может даже на мелочи, а в его случае речь идет не о мелочи, а о глобальном переосмыслении. И сейчас не стоит говорить о том, что его старания – для него же самого, а не для кого-то другого. Пусть даже для любимой мамы. Это работает не так – вряд ли бедной женщине нужны его жертвы, она определенно мечтает, чтобы сын был счастливым и успешным: с ней или без нее, это уже не так важно. Но Латов сейчас этого не услышит, поскольку все его мысли завернулись в безвыходный цикл. И потому я начала говорить совсем другое:
– С чего вы вообще взяли, что ваша мама умрет? Неужели не слышали, сколько людей успешно лечатся и живут долгие годы? Но если она будет видеть вас в таком состоянии, то ей будет труднее. Ей сейчас силы нужны, поддержка, вера в хороший исход, а не эти сопли! Евгений, вы понимаете, что именно вы можете ей больше всех помочь? Даже если все врачи скажут, что шанса нет, а вы будете упрямо надеяться – она поверит вам, а не им! Так что забудьте на время о курсовых и занятиях, эти хвосты вы догоните быстрее всех остальных.
Мой вдохновляющий монолог привел к одному результату – студент окончательно расклеился, из глаз хлынули слезы, парень стянул очки, бездумно сунул в карман, чтобы как можно скорее вытирать щеки. И продолжал за что-то извиняться:
– Простите. Я все это знаю… При ней держался, а тут накатило… Позорище-то какое…
Вот дурак. Какое позорище? Да кто на его месте вообще смог бы бесконечно держать эмоции в себе? Но и рыдания его становились неуместно громкими – если парень заметит, как оглядываются прохожие, ему станет еще хуже. Не видя никакого иного способа переключить его внимание, я уверенно притянула эту сутулую оглоблю к себе и обняла, утешая:
– Женя, я сегодня поняла, что ты даже лучше, чем раньше казалось. Иногда человека прорывает – это нормально. Тебе нужно было сдаться, чтобы завтра стать сильнее. Эй, ну хочешь, я твою курсовую за тебя допишу и сама же себе защищу, а? Все равно ж тебе пятерку придется ставить – я тебя знаю!
Я все-таки вызвала у него болезненную усмешку и только после освободила от объятий.
– Не надо, я сам, – смущенно забурчал он.
Да я и не собиралась – на самом деле ожидала, что именно так и ответит. Подобные светлые умы в любом случае хотят каждую свою победу получить собственными руками – им поблажки не нужны.
Мне пришлось его отпустить. Все-таки взрослый человек, хотя сейчас больше похож на маленького мальчика. В некоторых ситуациях мы не можем помочь. Разве что сказать правильные слова или молча постоять рядом. Я не врач, не родственница и не друг, с меня мало толку.
На обратном пути в университет разглядела в стороне троицу студентов. Андропова, заметив меня, просто проводила прохладным взглядом, Мельников и Жуковский даже не глянули в мою сторону. Огорчилась бы, но вовремя вспомнила, что с финансистами мы сегодня утром виделись, а им и один раз из себя приветствие выдавить сложно – куда уж требовать повторное за день? Отрадно знать, что и самопровозглашенная элита иногда изображает, что учится. Одновременно это и их главный недостаток: имелись бы у них серьезные проблемы с успеваемостью, мы получили бы право ненавидеть их чуть очевиднее.
Вернувшись на кафедру, я объяснила присутствующим, что произошло у Латова. Мои коллеги – тактичные люди и профессионалы своего дела. Возможно, они смогут оказать поддержку лучше меня, не проявив лишней жалости. Или хотя бы не будут ругать Евгения за пропуски или нарушение сроков сдачи какой-нибудь работы.
С того неприятного четверга и началась какая-то новая веха моей жизни, когда прежнее начало рушиться на глазах, а другого не появилось. Но в ту эру я входила с уверенностью, что все на свете смогу – как всегда раньше могла. В тот угрюмый вечер я пока не знала, что мама Жени после лечения оправится, а этот суперменище еще и сессию сдаст на сплошные пятерки. Хотя догадывалась, что долгое время он будет посматривать на меня со стыдом, а потом наконец-то благополучно забудет свой эпизод слабости. Мы, люди, странные создания – иногда переживаем из-за чего-то незначительного, а надвигающейся катастрофы не замечаем, пока не становится слишком поздно.
Глава 2
– Эти звереныши уважают только грубую силу! – решительно заявила Ася. – Твою сдержанность они принимают за слабость, вот и дуреют!
С Асей и Мишаней мы сдружились еще в институте. Аслы – наполовину турчанка, смуглая брюнетка с очень запоминающейся внешностью: невероятно огромные глаза и довольно большой рот с пухлыми губами, чаще всего растянутыми в лучезарной улыбке. Такие лица впечатываются в память раз и навсегда, неизбежно привлекая внимание и вызывая противоречивые эмоции. У Аслы как-то все слишком, но именно это делает ее чрезвычайно яркой. Я так и не поняла, почему русский отец когда-то согласился дать дочери неблагозвучное в нашей среде имя – она рассказывала, как в школе ее дразнили «ослихой». Но почему-то имя в паспорте менять не захотела – и оно ей неведомым образом шло. Для исключительных людей простые имена не подходят. Тем не менее, мы, как и прочие знакомые, давно привыкли звать ее «Асей».
Родину матери она недолюбливала – на турецком языке не говорила, хотя на слух понимала, а ездила туда всего несколько раз навестить своих родственников. О тех путешествиях нам с Мишаней рассказывала только плохое: ей претили консервативные традиции, которых придерживались ее бабушка с дедушкой. Так и заявляла, что если проведет с ними хоть месяц без передышки, то сама заразится этой проказой смирения: прятать взгляд перед мужчинами и помалкивать в тряпочку. Когда-то давно брак ее родителей осуждался всей турецкой родней так яростно, что те едва не сдались. Тогда отец Аслы бросил выгодную работу в Стамбуле, забрал возлюбленную и перевез в Москву. Но когда на свет появились дети, мужчина смягчился и позволил всем желающим общаться с многочисленной заграничной семьей. Однако почему-то ни Ася, ни ее брат туда не рвались. Другое воспитание, совершенно чуждая атмосфера – к подобному или с младенчества привык, или уже никогда не привыкнешь. Я понимала рассуждения подруги, но не разделяла ее категоричности. У ее бабушки и дедушки, дядей и теток, племянников и кузенов так заведено, что муж решает вообще все проблемы, а жена сидит дома и ни о чем не беспокоится. Такая жизнь и мне бы не подошла, но преимущества все-таки есть. Отчего-то кажется, что мои родители похожей судьбы для меня и хотели – никакой карьеры, вцепилась в мужика, зажмурилась и, не ослабляя хватки, так всю жизнь и прожила, ровным счетом ничего не решая.