И солнце взойдет. Он
Несмотря на тон, в его голосе чувствовался лёгкий упрёк. Едва различимая обида на молчание и на то, что не разделила с ним свою боль. А ведь дедушка ждал именно этого. Потому что, несмотря на почти отеческую ревность к Хэмилтону, он был ему благодарен. Так что ей действительно следовало позвонить, и она даже не раз порывалась, но…
– Тебе нездоровится последние месяцы. Не хотела волновать. Если с тобой что-то случится… Я не смогу второй раз.
Она замолчала, снова вспомнив распростёртое тело, безликий голос из реанимации и стук влажной земли о крышку гроба. Mortuus est. Не-е-ет. Нет-нет-нет.
– Прошёл почти месяц, – после недолгой паузы негромко заметил Роше.
– Но легче не стало.
– И не будет, Вишенка. Люди приходят в нашу жизнь и уходят оттуда. Кто-то забирает кусочек побольше, кому-то ничего не достается, ну а есть те, с которыми уходит, кажется, вся душа.
– Если ты пытался таким своеобразным образом меня утешить, то вышло не очень, – фыркнула Рене, а сама отчаянно заморгала.
– Это всего лишь наблюдения старика. Дарить тебе утешение – это редкостный каламбур, милая.
Дедушка замолчал, послышался вздох и новый шорох бумаг, а в памяти Рене немедленно всплыли десятки моментов, когда вот так же, углубляясь в документы, Роше давал себе время обдумать решение. Сейчас он очень хотел помочь, но, кажется, понял, что девочка выросла и отныне ей придётся справляться самой. Так что шелест не смолкал ещё какое-то время, прежде чем дедушка откашлялся, а затем тихо заметил:
– Ты не нуждаешься в глупых словах, только в твёрдой земле под ногами, чтобы и дальше любить этот мир. Именно поэтому я ждал твоего звонка. Хотел помочь встать обратно, но ты, похоже, смогла сама. – Последовало новое неловкое покашливание. – Знаешь, на самом деле, я рад, что вы подружились с Чарльзом. Хоть он был тем ещё упрямым засранцем…
– Дедушка! – возмущённо перебила Рене, но Роше весело продолжил:
– Да-да, пусть мы каждый раз едва не дрались с ним на банкетах после конференций, однако учитель из него вышел отличный. Боюсь, второго такого тебе не найти. Впрочем, уверен, что со всем присущим ему занудством, Хэмилтон успел вложить в тебя минимум на две ученые степени…
– Кстати, – Рене попробовала встрять в монолог, но безрезультатно.
– Ах, давно хотел сказать, что тебе пришла пора защищаться. Обсуди это со своим новым руководителем, и через пару лет вполне можно подать на рождественский стол двух подстреленных зайцев – лицензию и…
– Я ухожу из нейрохирургии. – Рене произнесла это быстро, но чётко, отчаянно желая прервать неудобный разговор о теперь уже несбыточных планах, и зажмурилась, когда на другом континенте наступила тревожная тишина.
Разумеется, новость следовало сообщить по-другому. Любыми иными словами, а не так, как только что поступили с самой Рене. Но факты сказаны, а мгновения, чтобы попробовать хоть как-то их объяснить, бездарно упущены. Так что теперь оставалось лишь вслушиваться в лёгкий треск помех, который всё длился… длился… и длился. Но когда где-то вдалеке три раза ударили башенные часы, в телефоне наконец прозвучал вопрос, и его тон заставил вздрогнуть. Иногда, за чувством заботы и воспоминаниями, Рене забывала какой властью обладал Максимильен Роше. Но такие мгновения напоминали об этом с отрезвляющей ясностью:
– Куда?
– Монреаль, – вздохнула она. – Общая хирургия.
– Это абсурд, – отрезал Роше. – На каких основаниях?
– Наша программа резидентуры предусматривает заполнение всех вакантных мест и…
– Они хотят сказать, что во второй по величине стране мира не нашлось ни одной свободной должности для нейрохирурга? Так?! – медленно и вкрадчиво перебил он, а Рене зажмурилась.
– Да.
– Ни одного местечка, чёрт возьми, для лучшей ученицы грёбаного Хэмилтона, на которого они там молятся всем континентом?
– Дело не в том, лучшая я или нет! Здесь все равны.
– Враньё! – раздался разгневанный вопль. – Я лично разберусь с этим. Министр здравоохранения задолжал мне парочку объяснений…
Динамик взорвался сухим надсадным кашлем, и Рене медленно выдохнула.
– Прошу тебя, не вмешивайся. Сейчас сентябрь, – принялась терпеливо объяснять она, как только в динамике утихли хрипы. – А подбор и ротация заканчиваются в марте, поэтому чудо, что мне вообще нашли место. Конечно, я могла подождать, но доктор Филдс сказал, главное – получить лицензию. Потом я уже смогу пройти нужную специализацию.
– Ну, разумеется, он так сказал… – устало отозвался Роше, а затем Рене услышала стук стеклянного стакана о деревянную столешницу. – Я понятия не имею, кто такой Филдс, не знаю о ваших программах и правилах, но обязательно это выясню.
– Не надо!
– Не перебивай! – глава Красного Креста резко оборвал попытку сопротивления. – Выясню хотя бы потому, что уверен в одном – тебя обманули. Нагло сыграли на твоей молодости и том, какая ты!
– Не оговаривай людей, которых сам признался, что не знаешь. – Рене почувствовала, как внутренности скручивает спазм отчаяния. Она не хотела ругаться! Не сейчас. Не с ним. Она нервно вцепилась в белокурую косу, перебирая волнистые пряди. – Меня позвала сестра профессора Хэмилтона. И это был акт доброты, а не подлости! Мы говорили с ней после похорон и…
– Ах, так там ещё эта ведьма! – едко протянул Роше. – Поди, и скандальный сынок её где-то рядом. Гнилая семейка.
– Дедушка, я прошу! Прошу, перестань, – взмолилась Рене. – Это семья моего учителя – плохая или нет, не нам судить. Да и никому из ныне живущих!
Максимильен Роше ничего не сказал на это.
– Куда тебя переводят? – последовал сухой вопрос, и стало очевидно, что он решил остаться при своём мнении. Однако его любви к Рене оказалось достаточно, дабы прекратить неприятный разговор.
– Больница общего профиля в Монреале, – после небольшой заминки отозвалась Рене, с трудом расшифровав аббревиатуру под эмблемой университета.
– Господи, а ведь ты действительно считаешь это «актом доброй воли», – зло хохотнул Роше.
– Люди проявили ко мне участие, почему я должна подозревать их в теориях всемирного заговора?
– Да потому что не представляешь, куда тебя ссылают! – попробовал опять закричать Роше, но вовремя остановился и продолжил уже намного спокойнее. – Общий профиль больницы – это горячая точка… передовая… эпицентр кризиса и напряжения. В таких местах врачи выгорают быстрее, чем успевают сказать «зашиваем».
– У меня нет других вариантов. Поэтому, пожалуйста, не надо никому звонить, ничего спрашивать, угрожать или, не дай бог, ставить условия. Об этом тут же узнают, а я не хочу сплетен. Мне это не нужно.
Последовала небольшая заминка, а потом в трубке прошелестел голос:
– Хорошо, ma petite cerise.
Рене вдруг подумала, что слишком слаба и малодушна. Кто-то другой на её месте наверняка бился бы до последнего, не побрезговал дёрнуть за все возможные ниточки, чтобы открыть дорогу к мечте. Но она не такая. С самого детства Рене убегала от скандалов и конфликтов, а ещё от тех людей и мест, что будили в ней недобрые и злые мысли. Каждая из них будто разрушала её изнутри, выкручивала руки и толкала под колени, вынуждая совершать ошибки, которым она не могла найти оправдания. Именно так случилось с Женевой, и так происходило прямо сейчас, когда всё вокруг напоминало о незнакомце на громком автомобиле. С каждым днём Рене всё отчётливее понимала, что готова возненавидеть его и тем самым провалиться в самоуничтожение. Наверное, именно это и стало причиной, почему она так легко смирилась с Монреалем. Ведь глупо обманываться, решение было принято ещё в жуткой комнате Филдса.
– Помни, ты всегда можешь вернуться домой, – проговорил дедушка, а потом со вздохом добавил: – Но ведь не станешь.
– Не стану, – с мягкой улыбкой ответила Рене. – Всё будет так, как есть. Я поеду в Монреаль, а там посмотрим.
***Неделя прошла в лихорадочных сборах. Занеся после телефонного разговора подписанные документы, Рене получила в ответ холодную улыбку Филдса и срок в десять дней, чтобы закончить дела в текущей больнице. Слишком мало по меркам Энн, которая любезно помогла с упаковкой вещей, и слишком много для Рене, что рвалась прочь из ставшего враз тесным города. Она здесь задыхалась. Шагала по узким улочкам старой крепости и больше не смотрела на башенки «Шато-Фронтенак», проходила мимо больницы и стремилась как можно скорее оказаться внутри, чтобы в нервном ожидании отсчитывать часы до окончания смены.