Слишком хорошая няня (СИ)

Чем дальше, тем спокойнее становится голос Александра. Смотрю на него с удивлением. Я обычно наоборот — к этому моменту уже раздражаюсь, а потом начинаю орать.
— Вы видите арку перед собой? А магазин справа? А железную дверь справа от магазина? Да, это нужный вам адрес, все верно, Грибоедова, девять. Нет, через арку вы не попадете ко мне.
Этот мужчина умеет быть терпеливым. Ставлю ему плюсик и иду за Диной.
Она приводит меня в свою комнату.
Здесь намного уютнее, чем в той части квартиры, которую я успела увидеть. Желтые обои, мебель из светлого дерева, легкие занавески цвета первой листвы — даже в питерском ноябре кажется, что в комнату заглянуло летнее солнце.
Кровать под белым балдахином, письменный стол, стеллажи с книгами, диван, заваленный игрушками, мягкий ковер на полу — все очень гармонично и спокойно, никаких ядовито-розовых оттенков «для маленькой принцессы». Или девочки начинают хотеть жить в домике Барби лет с десяти?
Ох, я совсем не знаю…
Никогда не имела дела с маленькими детьми. У меня есть брат, но — старший.
Чем вообще интересуются дети в пять лет? Во что играют? Что читают? Что умеют? Что едят, в конце концов!
Сумасшедшая затея — сделать меня няней.
Кроме гугла, у меня никакой информации о детях.
Кстати, домик Барби тут все-таки есть. Роскошный трехэтажный особняк выше головы Дины… был. Потому что сейчас он безжалостно смят, будто на него наступила Годзилла. Из-под обломков торчит голова Кена с белозубой улыбкой.
— Что с ним случилось? — спрашиваю я Дину, которая прижимается к моему боку.
Она прячет лицо и что-то невнятно бормочет.
— Что ты говоришь? — я присаживаюсь на корточки и ставлю ее перед собой. — Я не понимаю. Кто это сделал?
Она смотрит на меня, не по-детски кусая губы и явно сдерживая слезы.
А потом опускает голову и говорит второе слово, которое я от нее вообще слышу:
— Мама…
  
9
 
Теперь я совсем иначе смотрю на эту квартиру.
Отколотый абажур, вспухшие на лакированной поверхности стола горелые пузыри, густо-бордовое пятно на ковре, глубокие царапины на паркете… Все это поначалу не замечаешь, принимаешь за признаки обычной жизни с маленьким ребенком, который разбил, поцарапал, опрокинул — ну не беда, станет постарше, тогда и ремонт можно сделать.
А теперь я подозреваю, что причины могут быть не в детских шалостях.
Этот кукольный домик выглядит так, как будто на него упал кто-то взрослый.
Раздается звонок в дверь, и я слышу, как Александр разговаривает с курьером. Значит, нашел, справился. Иногда я думаю, что Санкт-Петербург — это такой специальный ад для курьеров, куда они отправляются, если медленно доставляли заказы в нормальных городах.
Когда половину ночи ты просто не можешь попасть из одной части города в другую, когда с одной стороны дороги одна улица, а с другой — другая. Когда в одной парадной квартиры 1-2-3-4-5-166-50-51-52, а в другой 20-21-22-14-87. Когда на втором этаже длинный коридор идет от черной лестницы до лифта, а на третьем — разделен пополам стеной.
В некоторых квартирах — бывших коммуналках, соединенных заново, как у Александра, бывает две двери с разными номерами квартир, а некоторые квартиры соединены из разных кусков коммуналок.
— Лара? — Александр заглядывает в детскую. — Давайте я вам покажу вашу комнату.
— Мою комнату? — удивляюсь я. — Но, Александр…
— Да, мы договорились, я помню, — раздраженно отвечает он. — Однако вам нужно место, где вы будете оставлять свои вещи, переодеваться и ночевать, когда это понадобится.
Мы проходим мимо приоткрытых двойных дверей, и я бросаю туда любопытный взляд. Похоже, это хозяйская спальня. Но в ней сейчас разруха: матрас стоит у стены, ламели кровати наполовину разобраны, с потолка на проводах свисает световая панель.
Где же тогда ночует сам Александр?
Гостевая комната оказывается довольно уютной, хоть и безликой: двуспальная кровать с покрывалом фисташкового цвета, шкаф для одежды, телевизор, письменный стол и даже небольшой диванчик у окна, выходящего на набережную канала.
 
Пожалуй, я бы не отказалась пожить тут недельку-другую.
Только без условия присмотра за маленьким ребенком с психологической травмой.
— Тут уютно, — говорю я Александру. — Спасибо.
Он снова морщится, словно даже моя вежливость ему поперек горла.
— Идемте ужинать, — говорит он. — Еду уже привезли.
Александр снял пиджак и галстук, оставшись в одной рубашке с закатанными рукавами. Руки у него мощные, покрытые темными волосами, на запястье золотые часы, а на правой руке — отчетливый след обручального кольца, словно он носил его много лет и только недавно снял.
В тапочках и в роли домашнего хозяина, раскладывающего еду из коробок по тарелкам, он выглядит вовсе не таким грозным.
— Вы будете ризотто или лазанью? — спрашивает он, взвешивая в руках две тарелки. — Есть еще баклажаны с сыром и брускетты.
— Ризотто подойдет, спасибо, — говорю я, забирая тарелку.
Перед Диной, которая без возражений устроилась за столом — ну просто золотой ребенок! — стоит тарелка с картошкой фри и сосисками. Она смотрит на них без энтузиазма. Даже вилку не берет, просто смотрит. И косится в мою сторону.
— Не хочешь это? — спрашиваю я ее вполголоса.
Она смотрит на меня жалобным взглядом и мотает головой.
— Яблоко?
Она снова мотает головой.
— Йогурт?
Снова мотает и опускает взгляд в тарелку.
— Скажите, Александр, — говорю я уже громче. — А чем мы Дину будем кормить? И как?
— В смысле, как? — хмурится он, приподнимаясь со стула. — Я не знаю. Она опять не ест? Давайте достану фруктовое пюре.
Дина мотает головой так, что светлые кудряшки разлетаются в разные стороны.
Александр медленно садится обратно и смотрит на дочь с такой растерянностью, что у меня щемит сердце от того, что этот могучий и властный мужчина бессилен перед упрямством маленькой девочки. Тут он не может никого запугать, убедить, купить, переспорить.
Она не хочет — и точка.
Не насильно же впихивать в нее это пюре?
— Дина, а что ты любишь? — пытаюсь зайти с другой стороны я. — Картошку не любишь? Сосиски тоже?
Она смотрит на меня исподлобья. Понимаю — вроде бы один раз уже ясно сказала, зачем повторять этим глупым взрослым?
— А пирожки любишь? С яблоками? И капустой? — предлагаю я.
Не имею ни малейшего понятия, чем кормят детей ее возраста и теперь судорожно пытаюсь вспомнить, что ели отпрыски моих подруг. Вот от картошки фри они точно никогда не отказывались!
Дина мотает головой.
— Мороженое? Пельмени? Макароны с сыром? Бананы?
Нет, нет, нет и нет.
Вот и мой первый провал на должности няни. Уморю ребенка голодом.
— А хочешь… — я задумываюсь, вспоминаю ее взгляд и тут меня осеняет: — Мой рис?
Подвигаю к ней тарелку с ризотто. К счастью, оно без извращений вроде трюфелей или шафрана. Даже без грибов — просто рис и сыр, но, судя по запаху, очень хорошо приготовленные.
И вдруг… Дина берет ложку, зачерпывает разваренную рисовую кашу и отправляет ее в рот. Аллилуйя!
— Значит, ты рис любишь? — Спрашиваю я. — Или кашу?
Кивает — не понимаю, на какой из вопросов, но это мы уже выясним позже. Вдруг она вообще предпочитает итальянскую кухню?
Кстати! Где-то я слышала, что для итальянских детей ризотто — вроде нашей манной каши. Такое же «детсадовское» блюдо.
— Вы случайно в Италии не жили? — спрашиваю я Александра и вижу удивление на его лице.
— Откуда вы знаете?
— Пробила по своим каналам! — мстительно отзываюсь я.
— Дина родилась в Милане, и мы жили там, пока ей не исполнился год.
— Ну, конечно, а теперь вы кормите ребенка богомерзкой картошкой фри! — Почти всерьез возмущаюсь. — Любой итальянец был бы возмущен и устроил голодовку!
— Вы серьезно? — осторожно спрашивает Александр, пока его взгляд не отрывается от дочери, наворачивающей мое ризотто так, что за ушами трещит.