День совершенства
Она взяла его голову в обе руки и поцеловала, языком раздвигая его губы. Язык скользнул внутрь и затрепетал у него во рту. Она крепко взяла его голову, прижалась к нему животом и стала круговыми движениями тереться лобком о его лобок. Он ощутил, как внутри все начало напрягаться, и обнял ее. Своим языком попробовал ласкать ее язык.
Она отпрянула от него.
— Принимая во внимание, что сегодня середина недели, — сказала она, — меня это вдохновляет.
— Слава Христу, Марксу, Буду и Вэню, — сказал он. — Вы все целуетесь так?
— Только я, брат мой, — сказала она. — Только я.
Они снова поцеловались.
— Теперь отправляйся домой. Не прикасайся к сканерам!
Он отступил от нее.
— Увидимся через месяц, — сказал он.
— Да уж, пожалуйста, не то пожалеешь, — предупредила она. — Ну, счастливо тебе!
Он пошел через площадь по направлению к Институту. Оглянувшись, увидел пустынный, залитый лунным светом проход между лунно-белыми зданиями. И ни души.
Глава 2
Боб РО, сидевший за письменным столом, поднял глаза и улыбнулся:
— Ты опоздал.
— Виноват, — сказал Чип и сел. Боб закрыл белую папку с красной наклейкой.
— Как себя чувствуешь? — спросил он.
— Прекрасно, — ответил Чип.
— Неделя хорошо прошла? Хм-м-мм.
Боб молча поизучал его, уперев локти в подлокотники и почесывая нос.
— Ничего такого, о чем тебе хотелось бы мне рассказать?
Чип помолчал, затем отрицательно покачал головой:
— Нет.
— Я слышал, ты вчера провел полдня, выполняя чужую работу.
Чип кивнул.
— Я поднял по ошибке другую коробку, — сказал он.
— Я понял, — сказал Боб и улыбнулся.
Чип вопросительно взглянул на него.
— Шутка, — сказал Боб. — Поднял — понял: звучит одинаково.
— А-а, — протянул Чип и улыбнулся.
Боб подпер подбородок рукой так, что палец лег ему на губы.
— Что произошло в пятницу? — спросил он.
— В пятницу?
— Ты не брал чужой микроскоп?
Чип глядел озадаченно, потом спохватился.
— О да, — сказал он. — Но я им фактически не пользовался. Я только вошел в камеру, но не менял настройку.
Боб сказал:
— Похоже, это была не очень удачная неделя.
— Пожалуй, — согласился Чип.
— Пиис СК говорит, у тебя осечка вышла в субботу ночью.
— Осечка?
— В смысле секса.
Чип покачал головой.
— Никакой осечки, — сказал он. — Просто не было настроения, вот и все.
— Она говорит, ты пытался, но не смог вызвать эрекцию.
— Да, я понимал, что обязан это сделать ради нее, но настроения не было.
Боб молча наблюдал за ним.
— Я был переутомлен, — сказал Чип.
— Кажется, ты вообще в последнее время сильно утомлен. Ты поэтому не был вечером в пятницу в фотоклубе?
— Да, — сказал он. — Решил вернуться домой пораньше.
— А как ты чувствуешь себя сейчас? Усталости нет?
— Нет. Я чувствую себя прекрасно.
Боб посмотрел на него, потом выпрямился на стуле и улыбнулся.
— Все в порядке, брат, — сказал он, — тронь и ступай.
Чип приложил браслет к сканеру телекомпа и встал, чтобы уйти.
— Увидимся на следующей неделе, — сказал Боб.
— Конечно.
— Без опозданий.
Чип, уже было направляясь к выходу, обернулся и сказал:
— Что ты сказал?
— Без опозданий на следующей неделе, — повторил Боб.
— О, да, да! — Чип повернулся и вышел из комнаты.
Чип полагал, что сделал все, как требовалось, но проверить было невозможно, и по мере приближения лечебной накачки делался все беспокойней. Мысль о значительном росте эмоциональности с каждым часом все более волновала его, а Снежинка, Король, Маттиола и остальные представлялись все более привлекательными и достойными восхищения. Ну и что с того, что они курили табак? Они были счастливыми и здоровыми номерами — нет, они были людьми, а не номерами! Они нашли способ спастись от стерильности и стандарта, они не вели себя как механизмы. Ему хотелось снова их увидеть, быть с ними вместе. Ему хотелось обнимать и целовать уникальную своей белизной Снежинку, беседовать с Королем как с равным, по-приятельски выслушивать странные и провоцирующие идеи Маттиолы. «Ваше тело принадлежит вам, а не Уни» — надо же было сказать такое! Если это не полная чепуха, то в этих словах заложен смысл, который может далеко завести — может кардинально изменить его отношение ко всему на свете!
Ночью накануне лечебной процедуры он в течение нескольких часов лежал, не в силах уснуть, потом пришел сон, в котором он карабкался с забинтованными руками на снежную вершину, с наслаждением курил, согласившись с предложением дружелюбно улыбающегося Короля, распахнул балахон на Снежинке, обнаружив на ее белоснежном теле красный крест от горла до низа живота, вел старинный, еще с рулевой баранкой, автомобиль по коридорам Центра бескислородной генетики, и на нем был новый браслет с выгравированной надписью «Чип», и в окне своей комнаты видел хорошенькую голую девушку, поливающую клумбу маттиол. Она позвала его нетерпеливым знаком, и он пошел за ней — и проснулся бодрый, с ощущением свежести, в прекрасном настроении, несмотря на сновидения, более живые и достоверные, чем любое из пяти или шести, виденных им в прошлом.
В ту пятницу утром во время процедуры щекотно-жужжащее желание длилось, казалось, на долю секунды менее, чем обычно, и когда он вынул руку из аппарата и опустил рукав, он еще оставался в этом прекрасном состоянии — ощущая себя человеком, созерцателем дивных живых снов, участником собрания необычных людей, перехитривших Братство и Уни. Он нарочито медленно шел к Центру. Ему вдруг пришло на ум, что сейчас, как никогда, он должен продолжать демонстрировать апатию, с тем чтобы оправдать еще большее снижение дозы депрессантов и скорее достичь второй ступени, чем бы она ни оказалась и когда бы он ей ни подвергся. Он был доволен собой, доволен тем, что осуществил замысел, и не мог понять, почему Король сам ему этого не подсказал. Очевидно, они думали, что после процедуры он будет ни на что не способен. Те, другие два номера, просто были из другого теста, бедняги.
В тот же день он допустил «досадную» ошибку — стал печатать доклад, держа микрофон задом наперед, в то время как другой сотрудник 663 В смотрел на него. Он испытал некоторое чувство вины, но тем не менее пошел на это.
Вечером того же дня он, к своему удивлению, по-настоящему «вырубился» во время ТВ-сеанса, хотя передача была довольно интересная — о настройке нового радиотелескопа в Изре. И потом, во время собрания домового фотоклуба, у него так слипались глаза, что он был вынужден попросить извинения и уйти к себе в комнату, где, не переодеваясь в пижаму и не выбросив использованный балахон, плюхнулся на койку и выключил свет. И ждал интересных сновидений.
Проснулся он с чувством страха, ему показалось, что он заболел и нуждается в помощи. Что стряслось? Не сделал ли он что-то не то?
Он вспомнил все и замотал головой, с трудом в это веря. Действительно ли это было так? Неужели он до такой степени был заражен, отравлен этой группой хворых бедняг-номеров, что преднамеренно совершал ошибки и пытался обмануть Боба РО (и, быть может, преуспел!), вынашивал в себе мысли, враждебные всему любящему Братству? О, Христос, Маркс, Вуд и Вэнь!
Вспомнились слова той молоденькой, которую звали Маттиола, просившей его не забывать, что только химические препараты будут рождать мысли о том, что он нездоров, вещества, введенные в него без его на то согласия. Его согласия! Как будто его согласие имело хоть какое-то отношение к лечебной процедуре, предназначенной для защиты его здоровья и благополучия, составной части здоровья и благополучия всего Братства! Даже до Унификации, даже во времена хаоса и сумасшествия двадцатого столетия никто не испрашивал согласия номеров на прививки против туфа, или тифа, или как там называли эту страшную болезнь. Согласие! И он все это выслушивал, не возражая и не возмущаясь!