Комплект книг: Мышление. Системное исследование / Законы мозга. Универсальные правила / Психософичес

Но сейчас нам надо увидеть различие – так сказать, черту «интеллектуального объекта», то главное, что позволит нам при необходимости отличать его от «эссенциальной сущности» и «инварианта», анализируя методологию процессов мышления.
Под «интеллектуальным объектом» мы, как уже было сказано, должны понимать единицу мышления. Причем именно так – единицу в смысле «штуки». Эта «штука» может быть сколь угодно объемной и сложной, но единичной и цельной она является только до тех пор, пока мы усматриваем в ней некую специфическую «эссенциальную сущность» – именно в таком виде она является единицей мышления. Но как только эта «штука» раскладывается нами на другие «штуки», она перестает быть единичной и цельной, превращаясь во множество других «штук», каждая из которых, в свою очередь, становится единицей нашего мышления – самостоятельным интеллектуальным объектом.
Сам по себе всякий интеллектуальный объект, конечно, является множеством, поскольку само его возникновение в пространстве психического связано с ассоциацией различных возбуждений, возникающих в различных отделах мозга (как через внешнюю стимуляцию с участием рецепторного аппарата, так и благодаря внутримозговым процессам ассоциации уже существующих в мозгу нейрорефлекторных образований). И именно в качестве такого «множества» (несмотря на то что для нас он в этот момент единичен и целостен) он вступает в отношения с другими «множествами» наших интеллектуальных объектов. Отношения между этими множествами и есть – «интеллектуальная», по существу математическая, «функция».
В отличие от «эссенциальной сущности», интеллектуальный объект, учитывая сказанное, всегда, будучи сложносоставным, представляет собой некое «содержание», а потому может быть разложен на элементы или легко сопряжен с другими. Неправильно, с другой стороны, использовать в отношении «интеллектуального объекта» психологическое понятие «образ», поскольку последний, как предполагается в традиционной психологии, имеет свойство некоего «чувственного восприятия», что само по себе является странной абстракцией [Д. Уотсон, Б. Ф. Скиннер].
В действительности мы вряд ли сможем найти в психике, где все переведено в нервные импульсы, какое-то существенное и значимое отличие между, например, «образом» какого-то числа и «образом» цветка на клумбе. Нейронные связи между нервными центрами, отвечающими за различные модальности восприятия, легко превращают цифры – в нечто звучащее или, например, имеющее цвет [В. Рамачандран].
 
Часть третья: Интеллектуальная функция
 
Мы является заложниками понятия «мышление». Не имея никакого внятного концепта «мышления», мы оперируем данным понятием с предельной легкостью. Так, например, мы абсолютно произвольным образом устанавливаем его границы – мол, это является «мышлением», а это уже «речь», а это «восприятие», а это «память» и т. д. С тем же «успехом» мы в одних случаях приписываем способность к «мышлению» животным (например, приматам или дельфинам) и даже машинам, а в других – почему-то им в этой способности отказываем.
«Классифицируя» собственное мышление, мы говорим, что мыслим «конкретно», «предметно» или «абстрактно», «эмоционально» или «эстетически», и еще тысячью других способов. Мы допускаем, например, что можем мыслить «строго», а в других случаях делаем это, как нам кажется, «поверхностно». И никаких критериев, кроме собственного произвола, для этих оценок у нас нет. Мы просто берем ту «смысловую рамку», которую нам удобно, и мыслим мышление так, как нам заблагорассудится.
С другой стороны, выявить «субстрат» мышления в головном мозгу, к сожалению, тоже не представляется возможным. То есть мышление как бы и есть, но приписать его какому-то верифицируемому процессу мы не можем. В мозгу мы наблюдаем лишь определенные нервные возбуждения, активацию синаптических связей между отдельными нервными клетками и, в лучшем случае, можем выявить какие-то скопления нервных клеток и нервные пути, связывающие их друг с другом – определенные «нейронные ансамбли».
 
По существу же мы лишь фиксируем сложную мозговую активность, а также некий ее результат, выражающийся в тех или иных эффектах. Поэтому если мы зададимся вопросом – что есть мышление на самом деле? – именно эту (и взятую так) сложную мозговую активность мы и должны будем принять в качестве самого существа мышления. В связи с этим методология мышления может быть описана лишь подходящими инвариантами, тогда как наивные попытки провести какую-то другую спецификацию уровней мышления, каких-то особых его состояний, отличий (например, от «речи» или «сознания») являются заведомо непродуктивными.
Короче говоря, нам необходимо предельно радикализировать сам подход.
 
Реконструкция и замкнутость
 
Психика реконструирует реальность, а точнее сказать, – она реконструирует некие объекты реальности. Но тут надо понимать принципиально важную вещь: далеко не факт, что данные – реконструированные нашей психикой – «объекты» существуют в аналогичном качестве в фактической реальности. Да, они создаются психикой в некоем соответствии – точнее даже, соотнесении (учитывая то, что мы говорили об «отношении» и «потребности-необходимости») – с фактической реальностью (причем ключевое здесь слово – «некоем»). Но если мы исходим из строгого понимания «фактической реальности», то все они – эти «интеллектуальные объекты» – конечно, нереальны.
Они – суть – модели, реконструкции, представления, то есть определены своей собственной, весьма специфической логикой существования. А это указывает на то, что мы можем лишь умозрительно соотносить свои интеллектуальные объекты с объектами фактической реальности. Причем уже в процессе этого соотнесения объекты фактической реальности и сами, с неизбежностью, превратятся для нас в те же самые «интеллектуальные объекты», но с этим умозрительно приписываемым им свойством – мол, это «объекты реальности».
То есть мир интеллектуальной функции – та область, в которой протекают процессы нашего мышления, – это совершенно отдельное, обособленное от фактической реальности, замкнутое в самом себе и на самого себя пространство (конечно, оно тоже является фактической реальностью, поскольку оно есть, но сейчас мы не рассматриваем его с этого ракурса). В принципе оно способно функционировать предельно автономно, даже без наличия какой-либо внешней стимуляции (воздействия на рецепторный аппарат).
Мозг, оказавшийся в сенсорной изоляции (рис. 9 на обороте), будет галлюцинировать – формировать самые разные ощущения и переживания. Да, с точки зрения представлений о «здравом рассудке», он, лишенный контакта с внешней средой, скоро «сломается», но это в данном контексте как раз и не важно. Важно то, что он в принципе все может делать внутри самого себя сам (если, конечно, что-то в него было в процессе предварительного онтогенеза, воспитания и обучения внесено), а в случае сенсорной депривации даже расстарается – фактически замещая в нашем восприятии недостаток внешней стимуляции производимыми им образами [Д. Лилли] (рис. 10).
Рис. 9 Эксперимент по сенсорной изоляции в Университете Мак-Гилла
Рис. 10 Эксперимент Д. Лилли, камера для сенсорной изоляции
 
Психическая деятельность как мышление
 
Почему нам важно осознавать аспект этой «замкнутости»? Главным образом для того, чтобы понять всю нашу психическую активность как единый процесс – вне зависимости от того, к какому конкретно, согласно номенклатуре «общей психологии», «психическому процессу» она относится, осознаваема она или нет, сложна или элементарна.
Вся наша психическая активность – это, по существу, процесс мышления, если, конечно, мы понимаем под «мышлением» решение интеллектуальных задач (а именно так это и следует понимать). Интеллектуальность – это вовсе не проявление некоего абстрактного «ума» (подобная трактовка ошибочно навязана нам представлением о «коэффициенте интеллекта» – IQ), а всякая задача, которую решает психика, оперируя интеллектуальными объектами; а все, чем она оперирует, есть такие – воссозданные или просто созданные ею – интеллектуальные объекты.