Комплект книг: Мышление. Системное исследование / Законы мозга. Универсальные правила / Психософичес
Основные концепты
Нейрофизиология исследует активность мозга, пытаясь понять, каким образом мы формируем свое представление о реальности, основываясь на той информации, которая поступает на периферические отделы нашей нервной системы. Кроме того, она исследует нейрофизиологическую природу тех явлений, которые очевидно являются следствием работы мозга (реакции на раздражители, двигательную активность, память, воображение, мышление, речь и т. д.). По существу, нейрофизиология занимается всеми уровнями обработки информации, которая поступает в мозг через рецепторный аппарат.
Очевидно, однако, что мы (по крайней мере, сознательно и по большей части) имеем дело с объектами, которые никак не воздействуют и не могут воздействовать на наш рецепторный аппарат. К ним, например, относятся мои отношения с родителями или ваше восприятие футбольной команды «Спартак» – каким бы оно ни было. Наши рецепторы не воспринимают и смысла (значения) тех знаков, которые сейчас, при чтении, появляются в вашем сознании. Более того, они также глухи и к тому, что мы считаем вещами внешнего мира: наш рецепторный аппарат не ухватывает ни собаки, ни кошки, ни, например, телевизионной башни, а лишь какие-то сигналы от них и лишь при непосредственном с ними отношении. Соответствующие «сущности» появляются уже в результате работы нашего психического аппарата, то есть уже по его законам и правилам.
При этом очевидно должно быть и другое – то, что таким образом реконструируется и создается нашим мозгом, является бесконечно малой вариацией того, что им в принципе может быть реконструировано и создано. Равно верно и то, что сам по себе рецепторный аппарат, во-первых, ограничен в возможностях специфической тропностью к внешним стимулам (свет, звук, химические раздражители и т. д.) и определенными диапазонами (видимый спектр, концентрации веществ и т. д.), а во-вторых, считывает только то, что непосредственно находится в поле его восприятия, тогда как это лишь несущественно малая часть от того объема информации, с которой имеет дело мозг, осуществляя эту реконструкцию реальности.
Иными словами, фактически воспринимаемое нашим мозгом, с одной стороны, и то, что он считает своим «знанием» о реальности, – с другой, величины несопоставимые. В действительности, он всегда создает «дополненную реальность», а по существу – оперирует весьма объемной и сложноорганизованной иллюзией.
Теперь, учитывая эти факты, сравним тот статус «познания», который традиционно ему приписывается (в философии, например), с тем, что представляет собой наше «познание» на самом деле. Очевидно, что мы чрезвычайно переоцениваем качество этого своего «познания», заблуждаемся в отношении того, что является его действительным «предметом», а также совершенно неоправданно выделяем его – как некое особое и самостоятельное явление – из общей массы психических процессов, происходящих в мозгу. Впрочем, можно, а вероятно, и нужно, сказать жестче: существующие теории познания (сам господствующий способ думать о познании) являются, в существе своем, глубоко ошибочными. И это, собственно, то, что сообщает нам нейрофизиология.
Со всей серьезностью нам следует отнестись к тому, с какой точки мы, по существу, стартуем в своем методологическом исследовании, точнее говоря, каков уровень ее залегания в бесчисленности напластований усвоенных нами заблуждений. Очевидно, что привычные термины (как бы понятные нам «понятия») должны быть существенно переосмыслены, а – желательно – и вовсе заменены на новые, дабы предупредить неизбежную здесь фактически путаницу.
Мышление не ограничивается языком и речью
Возможно фундаментальной проблемой прежней науки о мышлении было искусственное выделение мышления из общей массы психических процессов, а конкретнее – жесткое сопряжение мышления с языком и речью.
Причем этой ошибки нет, например, ни у Л. Витгенштейна, ни у Л. С. Выготского, которых считают «отцами» «лингвистического поворота» и «когнитивной революции». Да, Витгенштейн настаивает на необходимости сохранять молчание там, где мысль не может быть выражена словами, но нигде не говорит о том, что мысль ограничивается словами (что, впрочем, с другой стороны, не противоречит тому, что язык определяет «границы моего мира»). Выготский говорит о том, что «облако мысли» проливается «дождем слов», но не о том, что мысль – это и есть слова. К самой «мысли» он, как известно, просто не успел подобраться из-за своей преждевременной смерти.
Трудно переоценить значение «лингвистического поворота» в развитии философской мысли ХХ века, но именно он – вопреки всякому здравому смыслу – придал этой досадной ошибке лингвистического понимания мышления статус «научной догмы» [Н. Хомский, Д. Лакофф, С. Пинкер]. Ни в мозге, ни в психике мы не найдем границы, где психический процесс переходит в процесс собственно «мыслительный». Не найдем, потому что этой границы там просто не существует.
У нас нет никаких оснований считать, что неосознаваемая нами психическая активность (составляющая львиную долю деятельности нашего с вами психического аппарата) – активность, поражающая воображение своей сложностью, целесообразностью и системностью, – чем-то принципиально отличается от «мысли». Ни один «психический процесс» – восприятие, внимание, память, эмоциональные реакции, волевые усилия, воображение, речевое или социальное поведение – не имеет никакой особой (своей собственной) нейрофизиологической природы, принципиально отличающей его от того, что мы привыкли считать «мыслительной деятельностью».
Благодаря нейрофизиологии мы знаем, в каких зонах мозга (центры Брока и Вернике) мысль обретает словесную форму, но мы знаем также и то, что и при повреждении соответствующих зон человек продолжает мыслить (пусть и как-то иначе, нежели в норме) [А. Р. Лурия]. Более того, ребенок демонстрирует нам доречевое мышление, а высшие приматы способны обучиться языку (в определенных границах), но лишь как техническому орудию решения практических задач (то есть, по существу, его, конечно, не освоив). Кроме того, любое животное, обладающее нервной системой и, соответственно, способностью к формированию элементарных условных рефлексов, решает таким образом интеллектуальные по существу задачи [Э. Кендэль]. Наконец, даже машины – посредством программного обеспечения – способны к интеллектуальной работе [А. Тьюринг].
Таким образом, мы не можем не изменить свой взгляд на мышление, причем это изменение должно быть радикальным. Мышление – это вовсе не вопрос языка или речи, а процесс оперирования интеллектуальными объектами – операндами [Л. М. Веккер], которые лишь отчасти могут быть оформлены в языке (сопряжены с соответствующим содержанием психического), но и то лишь на каком-то этапе и при определенных условиях.
Рис. 1 Анатомическая схема зрительного пути обезьяны
Единицей мышления является «интеллектуальный объект»
Единицей мышления является интеллектуальный объект (операнд) – нечто, что создается психическим аппаратом и приобретает для него и в нем некое специфическое значение.
Процесс создания интеллектуальных объектов является, по существу, основной психической функцией. Посредством рецепторного аппарата и через афферентные пути мозг ежесекундно получает около 11 миллионов бит «сырой» информации [М. Шпицер], которая используется им для реконструкции объектов внешнего (по отношению к нему) мира. Процесс этой реконструкции является сложнейшей и многоуровневой задачей, которая уже – и по форме, и по существу – является интеллектуальной: мозг не просто воссоздает себе некий образ внешнего объекта, «отражая действительность», а активно порождает нечто, что станет для него объектом (интеллектуальным объектом) в связи с его собственным – данного мозга – содержанием [Д. Эссен]. Иначе говоря, мозг не создает «психические копии» неких «объективно существующих объектов», но лишь свои собственные интеллектуальные объекты, причем делает это непрерывно и только «под себя».
