Костяной

Отбросив такие мысли, я полоснул мечом вдоль дверной щели, разрезая внутренние засовы, и вошел в коричневую темноту холла.
Никто не встретил меня, а поиск нужной комнаты не занял и минуты.
Хинга, книжница, подняла разваленное надвое лицо от гримуара в алой коже и посмотрела на меня широко расставленными темными глазами. Она читала, наверное, весь день, и дорожки крови пролегли от уголков глаз. Костяной нос – провал в обнаженной, видимой, полосе черепа – с шумом втянул пыльный воздух, густой от запаха сотен сгоревших свечей.
– Ты? – спросила она хрипло, облизав шрам, раздвоивший губы, раздвоенным же языком. Она никогда не говорила, где получила такую рану. Думаю, это и не рана вовсе.
Я не ответил. Пока не мог. Повисла тишина, но под моим взглядом она содрогнулась и, схватив перо, вывела знак на чистом листе, лежавшем перед ней.
Кровь с меча капала на пол: я направил его в грудь хозяйке, и она отпрянула, бросив перо. Я взглянул на лист, но он был чистым. Мне это не нравилось.
Я подошел к столу, положил Сталь поперек гримуара – кровь сразу же впиталась в пергамент без следа – и выдрал из книги страницу.
Хинга вскрикнула. Больно, конечно. У книжниц и книг всегда неразрывная связь. Поэтому я выдрал еще одну, с картинкой.
Хрипло закаркал Прокл, ворон Хинги; забил крыльями. Он сидел в клетке на подоконнике. Видно, снова был за что-то наказан. Книжница держала его, чтобы он диктовал ей книги, когда она их переписывает, и Прокл, случалось, нарочно начинал нести чепуху.
Блики свечей гуляли на бронзовых ромбах, покрывавших черное одеяние Хинги. Огромное горячечно-багровое солнце, разъеденное далекими дымами, заливало комнату мутным недобрым светом, и если цвет способен передать угрозу, то это был именно он. Я всегда любил такие закаты. А в грозу мне везло вдвойне.
Тяжелая коса Хинги, заплетенная медной цепью, нервно дергалась, но книжница не смела сказать мне ни слова. Я ненавидел книжницу за то, что, имея возможность говорить, она не имела смелости воспользоваться ею. Ненависть обжигала мое сердце, как тогда, когда легионы Солтуорта под зелеными флагами ударили из засады и полегли пеплом под черными молотами Гейр. Я был там, видел, как раскаленное оружие пробивает дымящиеся дыры в крепких доспехах, видел, как слепящая оранжевая ржа тления плавит сталь, как чернеют и обугливаются яркие, как листья, штандарты, и черные волосы Гейр были убийцам вместо стяга, и пепел застилал небо, как ненависть застилала мои глаза. В то время у меня был голос, и я кричал.
Я взял со стола перо и написал на вырванном листе три знака, обозначавших вопрос «Где он». Узор на мече дрогнул и выпрямился вновь. Я все делал правильно.
– Как ты?.. – спросила она, снова облизнув мертвые, цвета старой кости, передние зубы. Ей было немало лет – впрочем, внешне эти годы отразились лишь омертвевшей раной, рассекшей ее лик пополам, – и она немало повидала, учитывая, что каждая вторая из прочитанных ею книг могла свести человека с ума. И каждая из написанных, я полагаю.
В ответ я снова показал ей лист с моим вопросом.
– Он убьет меня, если я скажу тебе. Или ты вернешься и убьешь меня.
Я взял меч и медленно провел лезвием, отрезая страницу. Хинга задрожала; из-под края шрама, там, где изуродованная плоть прилегала к кости, показалась струйка крови.
«Не вернусь», – написал я. Ворон кричал в клетке, нервничал, перебирая прутья клювом.
Я не врал, я не собирался возвращаться ни в случае победы, ни в случае поражения. Я хотел одного: отомстить Беймишу и вернуть свое. Голос, коня и все остальное, что он у меня отнял.
Я приложил лезвие к книге и посмотрел ей в глаза.
– Он в Башне Зверя, – сказала она.
«В какой книге?» – написал я. На том же листе, потому что Хинга ответила на предыдущий вопрос. Заканчивать фразу не было смысла, она знала, что я хочу спросить. Мне нужен был мой голос, и ничего больше. От нее – ничего.
Она не ответила, и я смял несколько страниц, вырвал их и швырнул в окно. Против умирающего заката они показались черными птицами. Ворон в клетке кричал, не переставая.
 
Хинга закрыла лицо руками.
За дверями уже слышался шум. Недаром книжница успела написать тот один знак на чистом листе. Он обозначал меня, только проступили чернила не здесь, а где-то там, в кордегардии, на таком же пустом листе. Да, охрану Хинги усилили. Наверное, сам Беймиш приказал.
Видимо, она что-то поняла по выражению лица. Мои яркие зрачки отразились в ее темных глазах, и книжница отпрянула.
– «Воцемал»! – крикнула она. – Это был «Воцемал»!
Я спешил. Написал один знак, и тот коряво.
«Сюда».
Она закусила четверть губы и мотнула головой. Коса ее хлестала, как хвост нервного зверя. Она думала, что может выиграть время.
Я ухватил ее за косу и приставил меч уже не к книге, а к ее лицу, к переносице.
Я мог лишить Хингу глаз одним движением. Тогда она была бы еще более беспомощна, чем я без голоса или Дрейн без левой руки.
Уставившись на лезвие как завороженная, она протянула руку в сторону, и ее когти, похожие на птичьи, нащупали нижнюю в груде книгу в истертом переплете.
Она подала мне ее, и я выдернул том из безобразной лапы в тот самый момент, как дверь за моей спиной распахнулась. Арбалетчики, люди с дубинками и рогатинами, а двое – и с кремневыми копьями, в кожаных доспехах и при деревянных щитах, ворвались в комнату. Конечно, никакой стали. Эти пришли уже именно за мной.
Я толкнул Хингу на стол, опрокинув свечи на книги. Рукописи не сгорят, а вот комната – да.
Схватил книгу зубами за корешок, освобождая вторую руку, и перехватил меч поудобнее. Вкус у переплета был мерзкий, словно я держал во рту сдохшую от яда крысу.
Щелкнули арбалеты, и пять стрел, пущенных в упор, полетели в меня. Я взмахнул Сталью – тут мой меч не мог ошибиться – и отбил все пять. Он сам ловил их, чувствуя летящий металл. Наконечники рассыпались в пыль при встрече с лезвием. Древка разлетелись в разные стороны.
Они двинулись на меня, выставив копья и рогатины. Я обрубил одну, вторая уперлась мне в шею, копье ударило в бок, соскользнуло по доспеху.
Я вырвал его на себя, отведя мечом второе, устремившееся мне в глаза, и едва успел отшатнуться. Пора было уходить – линии узора пошли изломами, рисунок заколебался.
Один, потеряв осторожность, сунулся под руку, и я зарычал, швыряя его на остальных. Они отступили – моментально, и арбалетчики снова прицелились. Быстрее, чем я ожидал. Повисла секунда тишины, даже Хинга замолкла между всхлипами.
На этот раз у них получилось лучше: одна стрела обожгла мне щеку и прошила капюшон, вторая рассекла сапог, зацепив щиколотку. А стрелки уже снова взводили механизмы.
Я развернулся и бросился прочь, на ходу закинув меч в ножны: он всегда верно попадал в них, чем сильно облегчал мне жизнь.
Плащ, цвета дыма в полумраке, скрыл меня, когда я метнулся к окну, и стрелы досадливо свистнули вслед. Я сшиб клетку с Проклом и вывалился в окно, на широкий карниз. Сейчас мне следовало бежать как можно скорее. Я сунул книгу под плащ, спрыгнул прямо в обрыв перед домом и поспешил под защиту кустарника. Клетку с ошалевшей птицей я подхватил на бегу – она застряла в промоине и далеко не скатилась.
Молнии били в шпили дома, когда я ссыпался вниз по склону и бросился к лесу, прижимая к груди клетку с вороном. Еще одна стрела пропела неподалеку, на излете, а вторая ткнулась в защищенную панцирем лопатку так, что я чуть не полетел кубарем, но больше меня никто не преследовал. Они не хотели оказаться в Лагвуде ночью, а Хинга, наверное, пока не могла обеспечить им безопасность.
Сумерки уже затопили лес, туман разлегся в низинах, и сапоги тонули в нем, в тонкой пленке. Пни расчищенной опушки, подернутые туманом, кряжистые, казались чужеродными, исполненными какой-то странной симметрии. Это было неудивительно – лес Лагвуд рос на костях существ, которых даже мне сложно было представить. Впрочем, у Хинги были книги и о них, и о многом другом. Через несколько минут она придет в себя и тотчас пошлет погоню, а еще сообщит своему брату и Беймишу.