Костяной

Здесь нельзя использовать оружие – почти нельзя, потому что заклятия, выкосившие всех вооруженных, не слишком ослабли за сотню лет, но, как и любая магия, действуют на всех в разной степени. Джетту носил палаш, Марселла – два меча. Конечно, они стоили ей шрамов на лице, но не раз спасали жизнь. Всерьез поговаривали о револьверах, но на эту диковинку ни у кого из ходоков пока не было свободных денег, а если и были, как подозревала Долли, то не было желания рисковать.
В Лесу встречались и боевые существа времен Бойни, и вспомогательные сущности, которые служили магам, да так и остались здесь навечно под действием обезумевших и смешавшихся заклинаний. Лес – свалка магии, зараженный магическим излучением, вечно живой и одновременно мертвый простирался на север от города, за горизонт. Он никогда не вторгался в город, мог только лишь заманить город в себя. Слишком много ценного осталось в Лесу после Бойни, где сражались сильные мира. Слишком много странного и не менее ценного появилось там потом. И город остался. Кто-то, конечно, бросал город и уезжал, кто-то надеялся на лучшее, кто-то спокойно проживал всю жизнь, даже не глянув в сторону леса, а для кого-то, как для Долли или Джетту, Марселлы или Бренды, Лес был работой, источником дохода.
Она полежала еще какое-то время, размышляя, сколько надо дать Клайду за помощь. Долли была ему благодарна и жадничать не собиралась.
Потом она встала и пошла. Выбралась на холм, осмотрелась на дороге. Было темно, немела раненая рука и мерзла оголенная нога. Честно, она никогда до конца не верила, что ей понадобится этот нарисованный нож, и штаны перешила просто потому, что так было положено. Как оказалось, не зря.
Долли шла, пока ее не свалил приступ лихорадки. Капризно и зло ругаясь сквозь зубы, она каталась по земле и кусала себя за руки. Потом ее отпустило. Он полежала еще немного, села, растерла замерзшую ногу и пошла вперед. Потом быстрее. Потом побежала. Следов Даньи, управляемого Клайдом, она не видела, но и признаков схватки или крови – тоже. Если они не заблудились, то уже должны были дойти до города.
Перед самой окраиной Леса, когда показались городские огни, ее повалило снова. На этот раз Долли даже не помнила, что с ней было. Очнулась на земле, выплюнула горький пучок прелых листьев, отряхнулась.
Она уже больше не спешила, просто шла на свет факелов.
– Стой, кто идет? – привычно окликнули ее из темноты за ярко освещенной площадкой.
– Долли, – ответила она, узнав по голосу Артвейла.
– Покажись.
Долли кивнула, остановилась в десятке шагов от караульного поста и стянула через голову свитер, поморщившись от боли в локте.
Ее длинные, до пояса, волосы, облегающие тело под свитером, рассыпались по серой безрукавке, когда она мотнула головой. Волосы, основа силы. Чем они длиннее, тем легче совладать с магией. Долли вспомнила, как потеряла нож. Та, что унесла его в своем теле, тоже когда-то совладала с магией, а потом магия сломала ее, лишив жизни и не даровав покоя.
– Порядок? – спросила она, поднимая куртку.
– Заходи, Долли, рад тебя видеть, – отозвался Артвейл, поднимая заграждение, и она вышла из Леса, под безопасную сень караульной.
– Мальчик с котом были? – спросила она, волнуясь.
– Да, – кивнул Трой, напарник Артвейла. – Все в порядке, Даньи уже дома, кот, скорее всего, тоже. Надо сказать Далу и Клайду, что с тобой все в порядке.
Долли не сказала парням из караула, что у нее лихорадка. Она знала, что в городе ею гораздо труднее заразиться, чем в лесу. Ей пора было уходить, она не хотела, чтобы приступ свалил ее на глазах у людей. Жила она недалеко.
– Как ночь вообще? – спросила Долли, перекидывая свитер через руку. Надевать его было лень.
– Нормально. Правда, двоих до тебя уже арбалетами отогнали, – ответил Трой.
– Да? Просились?
– Ага.
– Сразу отличили?
Она подумала о тех странных порождениях леса, что притворялись ушедшими ходоками – неизвестно зачем, все равно выйти из леса не могли.
– Конечно. У них у всех волосы короткие.
 
Долли улыбнулась, устало щурясь на светлеющий небосвод.
– Кто-то еще в лесу?
– Джетту, как обычно, – сказал Трой. – Скоро должен прийти.
– Я бы дождалась, но сейчас засну. Удачного завершения смены. Спасибо, парни, пока.
– Пока, Долли, удачи, – почти одинаково ответили стражники, и она, махнув им, пошла к крайней улице. До рассвета оставалось не так уж много.
Хоть бы дойти до приступа, подумала она. И рухнуть спать. Уснуть и видеть сны.
Неделю в Лес ни ногой, пообещала она себе, нервно потирая ладони. Как выздоровею – неделю.
Небо закрутилось, меняясь местом с землей, и Долли упала, надеясь, что парни уже не видят ее. Три минуты – и она дома. Крупная дрожь била ее, горячие слезы застилали глаза, и сквозь шум в ушах она слышала только свое имя, обхватив руками невыносимо болящие плечи.
– Долли, Долли, – повторял заботливый голос Артвейла. – Ну что ж ты, упрямая. Бери ее, Джетту, она, как всегда, не сказала.
– Я сам, – мягко ответил Джетту.
Даже сквозь боль и горечь приступа у нее на душе стало тепло. Джетту, хотела прошептать она. Джетту, родной. Но не смогла.
Сильные руки подняли ее над землей и понесли, и только тогда она отключилась.
  
Приблуда
 
Долли очень хотелось положить голову на плаху. Сделать шаг к этому круглому камню, темному от потеков крови. Опуститься на колени. Обнять руками его шершавую глыбу и прижаться щекой к чуть косо срезанной верхушке.
Она так устала…
Долли тряхнула головой, прогоняя ненужные мысли. В Лесу в голову всегда лезло не пойми что, но здесь особенно. Долли знала, что если задержаться тут еще, то желание положить на плаху голову или хотя бы руку станет неодолимым.
Топора нигде не было, эта плаха никогда не знала топора.
Говорят, когда-то она называлась Плахой Генриха. По имени ходока, который ее нашел. Кровь, давняя кровь, на ней была уже тогда.
По рассказам, когда поотставший напарник нагнал Генриха, тот стоял на коленях, положив голову на камень. Мгновение спустя с хрустом и всплеском крови голова Генриха отскочила от туловища, как будто ее оторвал невидимый гигант, и скатилась в Лес, куда-то в ложбину, в черный ледяной ручей. Объятый ужасом второй ходок, чье имя не сохранилось, хотел вынести тело Генриха на руках к опушке, но не донес – отобрали волки. Ну, он говорил, что волки. Он много странного говорил, а время и пересказы делали эти истории еще страннее.
С тех пор плаха утратила имя, полученное в честь первой жертвы, и название ее стало словом, которое пишут с маленькой буквы.
Долли облизнула губы. Вообще-то следовало пройти дальше как можно быстрее, это были неладные места. Не Лосиный Стол, не к полуночи будь упомянут, но…
Можно было и постоять, тем более что дальше находились почти незнакомые края. Она сомневалась, что выйдет к Просеке хоть каким-то путем.
А ей надо было.
Сейчас, подумала она устало. Сейчас пойду.
Так хотелось присесть или, лучше, прилечь. Подложить что-нибудь под голову…
Да знаю я, хмуро подумала Долли. Следующей мыслью опять будет «положить на что-нибудь голову».
Она зло пнула какую-то палку и, вздохнув, зашагала дальше.
Поход вообще начался плохо. Она бы повернула назад, если бы имела право. Пошла бы домой или навестила бы Клайда, наконец. Вышла она сразу после заката, так что весь вечер был бы в ее распоряжении.
Но. Было непреодолимое, монолитное «но». Были, в конце концов, обязательства. С той минуты, когда она взяла лопату, Долли могла думать только об одном.
Вечер изначально был плохой, она почти сразу порезалась об лопату, когда проверяла, надежно ли вбит гвоздь. Как и любое другое лезвие в этом лесу, кромка стремилась причинить ущерб. Она не уронила ни капли крови, рана была пустячная, и Лес, едва подсвеченный поднимавшейся за левым плечом луной, никого не послал за ней, а с тех пор прошло несколько часов, царапина затянулась.