Костяной

– А чего тебе бояться-то, я тебя на цепи тридцать лет держать не буду.
Шаг. Дрожь земли. Лязг, скрип. И что-то еще. Тяжелые, быстрые, мерные удары, словно летит по каменному лесу мощный конь.
Засека все ж нагнал меня, и я почти обрадовался ему, хотя он тоже явился по мою душу. Если Марья Бессмертного на цепи посадила, то, может, и Засека, пусть и худой колдун, что-нибудь сумеет?
Загудело за спиной, заплескало. Я обернулся к морю и увидел Марью. Конь ее летел по воде, поднимая брызги. Она услышала звон своих сторожевых колокольчиков, подумал я, и пришла.
Все сходилось в одной точке. Жаль только, я стоял аккурат посредине.
Засека выехал на край, сделал широкий круг, заезжая Кащею в бок. Он крутил что-то в руках, складывал, и я ошеломленно понял, что он привез с собой разборный самострел. Дощечки да железки, скованные, видно, по заказу. Готовился. Давно, значит, готовился в Марьин лес вооруженным попасть.
Марья спрыгнула с коня на берег и оказалась высокой, повыше иных мужиков, худой девахой в круглом шлеме с личиной. Ее знаменитых волос я не увидел – убрала под шлем.
– Что ж вы наделали! – закричала она. – Мне теперь, чтоб его заковать, нужно каждый кусочек от каждой цепи найти!
– Поищи, Марьюшка, поищи! – рассмеялся Кащей. – А я подожду!
Марья всплеснула руками, закусила губу. Она была без оружия – видимо, на этом берегу не могла нарушать свои же законы.
– А ты, Засека, сейчас погибнешь, – сказала она, глядя, как разбойник заряжает самострел. – Никому нет спасения, кто с оружием здесь появится. Такой закон.
– Это мы посмотрим… – прогудел разбойник в бороду. Он был немногим меньше Кащея.
– Марья, свет мой, отойди, не мешайся, – сказал Кащей. – Я с витязями разберусь, а потом и потолкуем.
И он бросился в атаку, внезапно, без предупреждения.
Конь Засеки полетел на камень с перебитой цепями шеей, Засека отскочил, перекатился, поднял каменную ветку и ударил Кащея по голове. Только загудело.
Засека сорвал с себя высокий шлем-колпак, отступил, уворачиваясь, и натянул железную граненую шапку на кулачище. Кащей сгорбился, прянул низом, подставил бронированное плечо под каменную палицу, и Засека мощным, убийственным ударом угодил навершием шлема ему в висок. Я видел, как такие удары разбивали головы, как гнилые пни.
Гул прошел как железный, полетели белые искры, Кащей с визгом махнул рукой, мне показалось на миг, что это он кричит от боли, потом я понял: визжат шарниры старого тяжеленного доспеха. Выплеснулась из рукава кровь, кровь того бедолаги, что принес ему шесть ведер воды. Ему негде было прятать останки тела, когда я пришел, и он просто запихал их внутрь свободной рукой.
Я схватил камень, швырнул, еще и еще. Гром орал над головой почти непрестанно.
– Ларе-е-ец! – кричал Засека. – Дай мне ларе-е-е-ец!
– Це-е-епь! – закричала Марья. – Це-е-епь помогай собирать! Пока все осколки не сыщем, я его не остановлю!
– Ларе-е-ец!
Марья заговорила нараспев:
– Иаранн а иаранн, иаранн го иаранн…
Куски цепей вибрировали, поднимались, летели к ней.
– Ларец открой! – заорал Засека, повалив Кащея на землю. Он вскинул самострел и выпустил в упор две стрелы, по одной в глаз. С железным гулом, будто стрелы угодили в котел, голова Бессмертного дернулась назад, древки вспыхнули, с жаром обуглились, Кащей мотнул головой, и две дорожки дыма поплыли в стороны.
Бессмертный взял одну из цепей в руки и оторвал часть звеньев, могучим ударом швырнув в море.
– Собирай, Марья, собирай, невестушка! – весело проревел он. – Пока все не соберешь!
– Ларец открой! – заорал Засека, поняв, что я не собираюсь его отдавать, и через Кащееву голову швырнул мне ключи.
Что ж там такое-то, подумал я, открывая железную крышку.
На миг замерло и затихло все.
В ларце, в холщовом мешке, лежало грязное, в бурых потеках, яйцо.
И тогда я понял вдруг, все сложилось в моей голове.
Засека добыл Кащееву смерть, кто знает как, кто знает где, но добыл. Нашел нужный дуб, вскрыл сундук, расправился с зайцем и уткой и кто знает с чем еще – и забрал яйцо себе. Но только он не собирался лишать старое чудовище жизни.
 
Нет, он хотел понять, как обрести бессмертие. Ездил по колдунам, пытаясь решить загадку Кащеевой смерти, отказывал покупателям, которые быстро прознали про Засекину тайну. А ватаге своей и словом ведь не обмолвился.
Потом, видно, отчаялся и, прежде чем яйцо продать, решил сам попытать счастья в том деле, для которого все и хотели владеть яйцом. С той единственной целью, что понятна разбойнику.
Найти Кащея и под страхом смерти выпытать у него, где спрятаны его несметные сокровища.
Те самые, о которых он рассказал мне за несколько ведер воды.
Он ведь и к Марье затем сватался, сообразил я. Ни для чего, кроме как для того, чтоб узнать, где Бессмертный запрятан.
А я случайно на него вышел и Засеку за собой привел, а Марья уж прилетела, когда колокольчики услыхала.
А Кащеева смерть все это время была у меня. Погибель, да не моя.
Я опоздал всего лишь на секунду.
Марья сняла шлем и раскидала по плечам волосы, наверное, с закрытыми она толком не могла колдовать.
Засека взвел самострел, метя в шею Кащею, рванувшемуся ко мне.
Тренькнуло, одна из стрел отскочила от бронированного плеча, как живая, и воткнулась Засеке в глаз, завершая старое лесное проклятие.
Вторая прошла мимо, скользнула над моим плечом, обожгла шею и ушла за спину. Я услышал тихое «ох».
Когда я обернулся, Марья уже катилась по склону. Стрела торчала у нее из щеки – несбывшееся, ходившее за заговоренным доспехом, мигом взяло свое.
– Ма-а-арья!
Нечеловеческий крик Кащея расколол несколько каменных деревьев, рядом врезалась молния, заорало где-то вдали всполошенное воронье, и осыпалась часть каменного берега.
Я схватил Марью за руку, но не устоял, и по каменным пням мы вместе покатились в воду.
Сколько крови, подумал я, сколько крови. Что сейчас будет.
Взбурлила вода, и тело Марьи дернуло на глубину.
– Вот подарок так подарок! – взвыло в волнах голосом Морской Козы. – Не зря я здесь недалеко ходила! Убирайся прочь, Явор, прочь из воды!
Кобылица Марьи кинулась в море, словно всегда там была, распахнула непомерную пасть и вцепилась рыбине в хребет, выдирая куски, вступаясь за уже мертвую хозяйку. Ясконтьева дочь кричала дурным человеческим голосом, лихорадочно болтая Марью. Плавники рассекали воду, из пасти расползались бурый туман да белые хлопья, море ахнуло, ударилось в скалу, глухая тоска навалилась и отхлынула, оставив занозу, и я понял, что Марьи больше нет. Потрясенный, я глядел, как дерутся в кровище два чудовища, одинаково уже не схожие ни с рыбой, ни с конем. Марья тонула, погружалась в родное море.
Я выскочил на берег, разбил наконец проклятое яйцо о мокрый камень. Кащей гигантской статуей застыл на берегу, а потом с грохотом упал на железные колени, так что трещина пошла. Меня он то ли замечал, то ли нет.
Я отвернулся от смрада – в протухшем давно нутре плавала костяная, похожая на птичье ребро, кривая иголка. Я, вытирая руки о ватник, вытащил ее.
Посмотрел на море.
– Марья, – сказал Бессмертный. – Прости меня, Марья. Первый год я тебя ненавидел, первый десяток лет я тебя проклинал, второй десяток – по тебе тосковал, третий – об одной тебе и думал. А вышло, что ты из-за меня погибла.
Я молчал. Я ничего не мог сказать, да и кто стал бы меня слушать. Мир вокруг рушился, заплывал кровью. Душу словно раздавил могильным камнем. Все и вся вокруг гибли из-за меня, из-за моей мести бывшему ватажку, а я стоял целехонек.
– Теперь, – сказал Кащей, глядя куда-то за горизонт, словно видел там некое движение, может быть, Ясконтия, идущего мстить за разодранную дочь, – теперь – ломай.
  
Волк, Всадник и Цветок
 
Снова наступал вечер, и Волк С Тысячею Морд опять нагонял меня.