Костяной

Коркранц отступил за деревья. Он смотрел, как дознаватель дошел до двери и вдруг замер на ступенях, когда что-то черное шевельнулось у его ног. Наказатель неплохо видел в очках, но в ночной темноте так и не разглядел: показалось ему, или правда там было что-то вроде черной кошки? Шеффилд бы каждый ус рассмотрел, подумал он. Шеф славился отличным зрением и точной рукой и был, бесспорно, лучшим стрелком Управы. Поэтому наказатели всегда равнялись на него, но хоть немного, да отставали. Шефу ничего не стоило отправить весь барабан в десятку или же, развлекаясь, положить пули по радиусу, аккуратно прострелив все цифры у кружков мишени.
«Где он теперь?» – подумал Коркранц. Внезапно ему стало тоскливо. Халле, пусть и побаивался сегодняшней работы, чем немного раздражал, все же живая душа, вдвоем бродить по одичавшему пожарищу было гораздо веселее. Теперь с ним остался только белый голубь в тесной клетке, который все спал, сунув голову под крыло. От обычных городских голубей сыскные птицы отличались тем, что худо-бедно, но могли летать ночью. Впрочем, на практике это у них получалось совсем плохо, но инструкции требовали носить птицу с собой.
Скрывшись за толстым обгорелым стволом, наказатель смотрел, как Халле дергает за веревку звонка. Дверь распахнулась, невысокая седовласая фигура, почти невидимая за плащом Халле – тот снова расстегнул его, видно, памятуя про нож, – потопталась на пороге, махнула рукой и увлекла дознавателя за собой в дом.
Вот теперь Коркранц остался совсем один.
Потянулись минуты. Он ждал. Ночь, осмелев, протянула свои холодные руки, дергала за плащ, трогала шею незримой ледяной ладонью, забавляясь одиноким человеком.
Коркранц с удивлением обнаружил, что замерзает. Видно, стал стареть, подумал он. Интересно, а поступят ли в продажу таблетки молодости? Препарат на крови какого-нибудь прыгучего юнца, чтобы такие стареющие дубы, как он сам, могли хоть на час почувствовать энергию и легкость юных лет?
Он вообще не разбирался в этих таблетках, презирал, да и, чего там, – побаивался. Он привык считать их новинкой, а ведь экстракты умений и свойств, высушенных в порошок и помещенных в капсулу, появились на рынке уже лет десять-двенадцать назад.
В их производстве использовались кровь, алхимия и, конечно, магия.
В основном прибыль приносила торговля умениями знаменитостей – выпил таблетку, и какие-нибудь три четверти часа можешь играть как маэстро или танцевать как бог. Знаменитые художники, правда, словно сговорились: отказались предоставлять свою кровь для производства, даже несмотря на обещания сказочных барышей. А вот некоторые писатели согласились. А что, конкурента за час все равно не наживешь.
Производители утверждали, будто очистка сейчас настолько хороша, что побочных эффектов вроде сопутствующих качеств донора уже стопроцентно нет. А сперва покупатели, бывало, жаловались, что вместе с голосом оперной дивы или музой поэта получают приступ мигрени или близорукости.
Бывали и другие таблетки – например, для снотворных специально отбирали доноров со здоровым сном. Ассортимент постепенно расширялся, а рынок процветал.
Недолговечность действия и только-только начавшая падать стоимость производства все же уступали новизне ощущений, да и пользе, которую многие для себя извлекали. Но, как обычно, нашлась и оборотная сторона, темная, покрытая липкой грязью и таинственной патиной. И в хищный профиль, который смутно проступал под ней, Сыскная управа вглядывалась все тревожнее.
Например, за большие деньги, якобы для спортивных тренировок, кто-то заказал партию таблеток одного из знаменитых боксеров. А в итоге сыскные накрыли подпольный ринг боев без правил, где бойцов держали на препаратах. Часть же тиража вообще попала к уличным бандам.
А еще, пользуясь недостаточной очисткой первых партий и вступив в сговор с некими алхимиками, группа преступников смогла выделить воспоминания известного бильярдиста и подобрать шифр к его банковской ячейке с гонорарами.
Прокатилась и череда спортивных скандалов.
 
Сочетание таблеток и наркотиков вообще давало дикий эффект чужих галлюцинаций, и поднялась волна специфических преступлений – группы наркоманов грабили покупателей эликсиров. Были и другие тревожные случаи.
Ходили разговоры о том, чтобы наделать таблеток на крови лучших специалистов в каждой области, в том числе и в полиции, но пока только разговоры. Шеффилд прямо сказал, что не потерпит ничего подобного, ведь если такие таблетки, с умениями сыщика или телепата, попадут к преступникам, то с ними станет куда труднее бороться.
В Управе любые таблетки были не в чести, но прямой запрет отсутствовал. Например, Коркранц знал, что Солис иногда принимает пианиста, чтобы произвести впечатление в своем клубе. Шеф же относился к таким увлечениям пренебрежительно: дескать, что человек всего может добиться сам, а если бог таланта не дал, то и не надобно. Сам он в раздумьях частенько напевал, почитая творчество Моисея Ластера.
…Звук и движение оторвали наказателя от его мыслей: он увидел, как открылась форточка в круглом окошке и из нее, белым бликом в ночное небо, вылетел голубь.
Коркранц удивился: кто же использует простого голубя в темноте? Но тот, ухнув по-совиному, мягко и бесшумно спланировал над головой наказателя и скрылся в лесу.
Вот те раз, голубь-сокол, теперь голубь-сова.
«Да что тут происходит?!» – нервно подумал Коркранц.
Форточка закрылась, оставив его безо всякого ответа.
Этот парк, обернувшийся лесом, дома, превратившиеся в руины, и люди, которые становились зверьми, складывались для Коркранца в одну мрачную картину. Должно было существовать связующее звено между всем этим, от лося до…
Лось.
Хрустнуло что-то за спиной.
Лось?
Вздохнуло.
Ветер? Или лось?
Тень перекрыла отсвет дальнего дерева. Летучая мышь?
Или голова лося?
Коркранц обернулся.
Лось.
Он стоял в нескольких ярдах позади, огромная горбоносая его башка лоснилась, поблескивал жуткий и внимательный глаз. Квадратные зубы сжимали изжеванную сигарету.
Лось посмотрел на Коркранца и коротким движением головы, кивком, словно спросил, не найдется ли огоньку. Во взгляде читалась пристальная, навязчивая просьба.
Коркранц резко вдохнул, задержал воздух, спиной обтек ствол, медленно помотал головой влево-вправо и вывалился из леса под острый и безжалостный серп луны, не в силах отпустить взглядом мерцающую точку лосиного глаза.
Лось зло, презрительно сплюнул и отступил во тьму.
Коркранц наконец сделал то, чего хотел весь вечер, – сорвал с головы шляпу и вытер вспотевшую лысину. Железные зубы его хотели предательски стукнуть, но он могучим усилием свел челюсти. Если лось с человеческими чертами внушает ему страх, то это нормально, в конце концов. Наверное, есть какое-то название этому, эффект кого-нибудь там. Это нормально, повторил Коркранц и тут понял, что оказался на виду, прямо под окнами брухи.
Прятаться не имело смысла, тем более что брухин совиный голубь ему совсем не понравился, да и идея разделиться в свете обстоятельств представлялась все менее удачной.
Он поправил плащ, заставил себя повернуться спиной к лесу и поднялся по ступеням уже с привычным каменным выражением лица.
Ни черный кот, ни сова, ни змея, ни летучая мышь – никто не стерег у входа. Только когда наказатель подошел к двери, то заметил, что вместо верхней ступеньки, на которую он уже собирался встать, лежит черная гладкошерстная собака. Она молча подняла голову и глянула так, что Коркранц отступил назад.
– Ну, лай, что ли, – сказал наказатель. Собака промолчала. Коркранц тоже молча протянул руку и взялся за шнурок звонка. Собака низко, глухо, чуть слышно зарычала, так что камень завибрировал, но не поднялась. Наказатель позвонил.
Веласка Имакулада дель Сомоса открыла дверь и загородила собой проход. Она была ниже наказателя почти в два раза, в белой блузе и черной юбке в пол, как полагается достойной женщине.