Белый Север. 1918

—Да, невероятно важный!— не унимался Миха.— Такой важный, что вопросы с ним решаются быстрее, чем с долгами по зарплатам!
—Михаил Иванович…— попытался было урезонить того Чайковский,— вы же понимаете…
—Я понимаю, понимаю! Что нам та, едрить ее налево, Революция! Без попов же — никак!
Максим нахмурился, пытаясь понять причину Михиной ажитации. И действительно, что здесь делал этот поп, отчего ушел такой довольный? В программе ВУСО несколько раз особо подчеркивался светский характер власти, отделение церкви от школы и государства, а тут…
В беседу вступил Гуковский:
—Видите ли, Михаил Иванович, губерния наша необычайно огромна, а население её невелико. Даже городов здесь — всего семь штук. Из-за чего плотность указанного населения в губернии низкая, а собирать сведения о жителях затруднительно… Без метрических книг, которые ведут священники на местах, нам не обойтись. Как мы без них наладим учёт призывного контингента или рассчитаем налоговую базу? Вот вы как полагаете, Максим Сергеевич?
Максим вздохнул — Гуковский переводит на него стрелки.
—Ну, я даже не знаю,— сказал Максим.— Неужели нельзя заниматься этим самостоятельно? Это же дела граждан? Женат или холост — в каком, так сказать, состоянии. Вот пусть и ведут их… какие-нибудь отделы записей актов гражданского состояния!
Миха энергично закивал.
—Это здравая идея,— сдержанно согласился Гуковский.— Более того, даже желательная. Ведь все мы поддерживаем идеи об отделении церкви от государства и свободе вероисповедания… Но на настоящий момент ВУСО не имеет ни денег, ни сотрудников для открытия достаточного количества подобных отделов. А потому временно — я подчёркиваю, временно!— возвращает часть прежних обязанностей церкви.
—Почему-то мне кажется, что это не задарма?— лез на рожон Миха.— Ни один поп бесплатно и лба не перекрестит!
—Да, действительно,— так же ровно ответил Гуковский.— В качестве ответной услуги ВУСО восстанавливает выплату жалованья священникам…
—По четвертому разряду!— вставил Миха.
—А также устанавливает в качестве праздничных дней все двунадесятые праздники. Это разумный компромисс, вполне уместный в переходный период…
—Двенадцать православных праздников — против трёх наших, гражданских? И это не контрреволюция?! Рабочим вы это как объяснять будете?!
—Местные обыватели сами хотят этого,— примирительно заявил Чайковский.— Вы же читали их прошения? Они просят восстановить выплаты священникам на местах, оплачивать труд учителей закона Божьего… А мы выполняем только самую малую часть этих требований. Оставляем людям привычные церковные праздники.
—Миха, ты ведь профсоюз представляешь,— встрял Максим.— Отчего ты против дополнительных выходных?
—Да хрень это, а не выходные!— Миха вовсю брызгал слюной.— Нормы выработки-то прежние остаются, так что плакал наш восьмичасовой рабочий день! А с такими праздниками будут и крестные ходы, и торжественные молебны, и всё остальное!
—Народ ещё тёмный, тянется к привычным формам…— попытался возразить Гуковский.
—Да ведь такими темпами он тёмным и останется! Как вы его просвещать-то будете, ежели сами попам отдаёте?! Он,— Миха указал на дверь, через которую недавно вышел священник,— он ведь у вас не только праздники выбил! Они и консисторию восстановят, а там и закон Божий в школы вернут!
—Строго говоря, воспитание детей — обязанность родителей, так что если родители сочтут это необходимым…
Закончить Гуковский не успел — Миха саданул кулаком по столу, плюнул и пошёл на выход.
Оказалось, что раз праздник Вознесения Господня был объявлен государственным, присутствовать на нём должно было всё правительство. Так что в воскресенье, едва поужинав, члены ВУСО направились на торжественный молебен, прихватив с собой не успевшего отвертеться Максима.
Народ стекался к Троицкому собору рекой, что вызвало у Максима воспоминания о пандемии и связанных с ней тревогах. Ведь и сейчас чуть ли не треть союзных кораблей находились на карантине по испанскому гриппу; поговаривали, на них половина команды лежит в лежку и несколько человек уже умерли. Союзники клялись, что если на судне заболевает хотя бы один человек, весь экипаж не сходит на берег; но насколько эти меры надежны?
 
  
Люди выстроились в очередь и стали целовать вынесенные из собора иконы. Стоило кому-то в толпе кашлянуть, как воображение услужливо подсовывало Максиму яркие кадры из постапокалиптических фильмов про эпидемии. После толпа повалила в собор — и там, разумеется, места на всех не хватило. Множество людей осталось за дверями, и очень быстро Максим согласился бы поменяться местами с любым из них: мало того что внутри люди толпились, как в метро в час пик, так еще все помещение было щедро обкурено ладаном, а горящие свечи выжгли остатки кислорода. От монотонного пения хора Максим быстро поплыл и едва достоял службу до конца, не разбирая ничего. А весь праздничный понедельник он провалялся в постели — ноги гудели даже после сна, в горле першило. Но, по счастью, к вечеру все прошло, и назавтра Максим смог вернуться к работе. Узнав, что на следующую среду намечается ещё одно церковное торжество, Максим предусмотрительно сказался больным.
В следующий раз Миха явился только на расширенное заседание ВУСО, где обсуждался вопрос о задолженностях по зарплате бывшим советским «техническим» служащим.
—Большевики — прямой военный противник,— объяснял Чаплин.— Немецкие агенты и предатели Родины. Те, кто работал на них — коллаборанты.
—Да сами вы… вот это слово!— взорвался Миха.— Девчонка устроилась машинисткой — и уже виновата! Парень водителем пошёл — и всё, тоже виноват! В партию ихнюю не вступали, доносов не писали, а всё одно виноваты?! Что им, без работы сидеть надо было?! А жить — на что?! Помереть всем, что ли, лишь бы вы не записали в эти, как их бишь…
—Коллаборанты,— повторил Чаплин.— Какой они ждут зарплаты от правительства, против которого работали? Благодарить должны, что под суд не отправились.
—Ну спасибочки, барин, век не забудем вашей доброты!— прорычал Миха.
Максим видел, что негодование Михи разделяли и многие другие за столом. Лихач — заведующий отделом труда — хмурился и кивал каждый раз, когда Бечин возражал Чаплину. Лихач даже в помещении сидел в пижонской шляпе с большими полями, которая была велика ему на пару размеров и постоянно съезжала то на одно, то на другое ухо.
—А какие приказы и приговоры набирали те машинистки? Кого и куда возили те водители? Их счастье, что в партию не вступили!— самодовольно продолжил Чаплин.
—Довольно с меня!— вскричал Лихач.— Я лично обещал этим людям, что правительство вернет долги! Потому что любой труд должен быть оплачен, любой!
—Любой?— Чаплин прищурился.— Ах, любой… Как насчёт тех трудяг, что разрушали железнодорожное полотно на Мурманской дороге? Благодаря чему ни вооружение, ни снаряжение от союзников не поступили к нам в срок, а теперь приходится тратить силы на восстановление этого полотна. Этот труд, он тоже должен быть оплачен?