Агитбригада 2 (СИ)

— Где мои штаны, ты не видела? — озабоченно заглянул под кровать я.
— М-м-м-м? — промычала Изабелла, не поднимая головы от подушек.
— А! Вот они, — я аккуратно, чтобы ещё больше не помять, снял свои брюки с винтажного трюмо (интересно, как они вчера сюда попали?). — Слушай, Изабелла, мне нужен совет. Женский.
— М-м-м-м? — мурлыкнула Изабелла, — говори, только быстро. Спать ужасно хочу.
Ну вот, ей-то хорошо, она сегодня, как оказалось, выходная, а вот мне весь день растирать вонючие смеси, а потом ещё отбывать наказание.
Но вслух сказал:
— Какой подарок можно подарить старухе?
— У тебя ещё и старуха появилась? — ревниво брякнула Изабелла, и даже соизволила приподнять голову от подушки. — Что за старуха⁈
— Да хозяйка того флигелька, за пустырем, который я снимаю, — оправдался я, — понимаешь, ко мне пару раз приходили друзья, мы там немного пошумели, она сердится. Хотел её чем-то порадовать… но не знаю, что принято дарить старухам.
— А меня ты чем порадуешь? — Изабелла откинула одеяло и её грудь колыхнулась.
— Иди сюда…
Чёрт, в аптеку я, кажется, категорически опоздал!
Взглянув на часы, я принялся судорожно собираться. Смысла в скоростном рывке уже не было, всё равно получу на орехи, но я боялся, что так я вообще никогда не уйду.
— Купи ей красивую шаль, или альбом для фотографий с бархатной обложкой, — еле слышно пробормотала Изабелла.
— Ага. Хорошо, — ответил я, — дорогая, а где мои штаны, ты не видела?
Но Изабелла мне не ответила. Она крепко спала.
В «Центральную гомеопатическую Аптеку Форбрихера» я вошел крадучись, словно преступник. Скользнул на своё место и сделал вид, что я здесь уже давно.
Народ трудился, каждый за своим столом и на меня не обратили внимания.
Так я сперва подумал.
Но ошибся.
Только-только я принялся смешивать одну часть пшеничного крахмала с четырьмя частями желтого вазелина, как в лабораторию вошла Лизонька. Увидев меня, усердно перемешивающего компоненты, она едко заметила:
— Геннадий! Если бы вы не опоздали на целых полтора часа, вы бы знали, что вазелин с крахмалом положено смешивать на водяной бане. Я всё это подробно объясняла практикантам в моей утренней лекции. И где это вы были? Опять на могилку к папеньке ходили?
— Эммм… ну я… — начал судорожно выдумывать ответ я.
— А что это у вас на шее, Геннадий? — губы у Лизоньки задрожали, а глаза расширились, — это что у вас на шее, засос?
— Нет! — соврал я.
— Это засос! — воскликнула с болью в голосе Лизонька.
— А я вам говорю — нет! — продолжал отстаивать свои кристально-чистые моральные принципы я. — Как вы могли такое обо мне подумать, Елизавета! А ещё передовая девушка!
— Я вам не девушка, я товарищ! — вспыхнула Лизонька.
— Тем более! Стыдно, товарищ Елизавета!
— Паяц! Я всё расскажу папеньке! Принципиально, раз так!
— А почему же вы не рассказали ему, товарищ Елизавета, кто начал в прошлый раз скандал? Неужели ваши принципы на сыновей управляющего ВСЕРОКОЖСИНДИКАТа не распространяются?
— Да вы хам! — вскричала Лизонька так, что услышали все, и практиканты даже перестали перетирать примочки и порошки и уставились на нас с любопытством.
— Товарищ Елизавета, этот приютский что, оскорбляет вас? — моментально влез Валентин.
— Как вы думаете, если смазать Валентину кое-что смесью желтого вазелина с пшеничным крахмалом, он заткнётся или так и будет на всю аптеку визжать? — вежливо спросил я Лизоньку.
Послышались смешки.
Валентин побагровел и бросился на меня, задыхаясь от ярости. И, соответственно, напоролся на мой кулак. И, конечно же, рухнул на пол. И, совершенно случайно, задел ёмкость со смешанным без водяной бани, то есть абсолютно халтурно и нетщательно, желтым вазелином с пшеничным крахмалом. И, безусловно, вся эта субстанция оказалась у него на голове.
От дальнейшего развития событий спас приход Форбрихера.
Увидев всё это безобразие, он завопил:
— Капустин! Вы опять⁈ За мной! Быстро!
 
В этот раз нотация заняла гораздо больше времени и была более экспрессивной.
— В последний раз я вас предупреждаю! — прорычал он, — ещё одна такая же выходка и я отчислю вас с занятий! И напишу соответствующую характеристику в вашу школу! С такой характеристикой вы не то, что на провизора, вы даже на ассенизатора никогда не поступите!
Он ещё долго ругал меня и отчитывал, а в конце, видя моё пофигистическое настроение, сердито выпалил:
— Вы почему молчите⁈ Вам что, сказать нечего⁈
— А какой в этом смысл? — я уже еле сдерживался, чтобы не зевнуть (Изабелла меня ночью совсем замучила), — был бы на месте Валентина другой, такой, как я, тогда вы бы разобрались, кто действительно прав, а кто нет. А так виноват только я. Точка.
Форбрихер аж позеленел от злости:
— В общем так! От работы я вас на сегодня отстраняю! Идите и хорошенько подумайте над своим поведением! А завтра, чтобы с утра были здесь! Будете отрабатывать с другой группой, воскресной! Всё ясно?
— Ясно, — сказал я и усвистал домой, довольный, что зато хоть высплюсь.
Я ошибался.
Дома меня встретили возбуждённые Енох и Моня:
— Генка! — с порога закричали они наперебой.
— Ты представляешь⁈
— Что тут было⁈
— Так! — рыкнул я, — давайте по очереди.
— Я начну! — первым выпалил Енох.
— Нет. Я начну! — возмутился Моня.
— Так! Рассказывает Енох. Моня потом дополнит. Только быстро, кратко, ёмко. Я спать хочу!
— Примерно в пять утра к тебе сюда влез человек, — сказал Енох.
Сон моментально слетел с моих глаз:
— Вор?
— В том-то и дело, что не вор. Точнее не совсем как бы и вор, — пояснил Енох (Моня насупившись, демонстративно молчал), — деньги он не взял. И часы твои тоже не взял.
— А зачем он тогда влез? — спросил я, уже примерно представляя, что ему было надо.
— Он в книгах твоих рылся, — пояснил Енох, — одну с собой забрал.
— Какую? — удивился я.
Я книгу Лазаря и словари с латыни хранил в другом, секретном, месте. У себя же держал только школьные учебники. Вряд ли вор забрался ко мне во флигель, чтобы стащить школьный учебник по математике или по географии.
— Книгу на латыни он забрал, — многозначительно сказал Енох.
— Какую? Они же все там, — вытаращился на него я.
— Одна тут была, — напомнил Енох.
И я вспомнил. «Земледельческие стихи» Вергилия («Codex Romanus»), за которые я, кстати, так и не заплатил Ираклию. Я принёс их тогда с рынка и бросил на столе. Потом всё как-то закрутилось, и я благополучно о них забыл.
— Хм, будут, значит, земледельческие стихи на латыни читать, — хмыкнул я.
— Выходит, кто-то знает о книге Лазаря, — протянул Енох и задумчиво умолк.
Повисла пауза.
— Мне уже можно говорить, или будем ждать, пока этот старый скелет очнется? — с максимальным ехидством в голосе протянул Моня.
— Говори, — кивнул я, спать опять захотелось ужасно и сил переругиваться с ними и приводить их к порядку просто не было.
— Ах ты скотина! — заверещал возмущённо Енох.
— Енох, — устало произнёс я, — если ты сейчас не замолчишь, я передумаю с тобой продолжать общение. Моня говори. Тоже быстро и ёмко.
— Человек средних лет, подволакивает левую ногу, — чётко, словно по-военному, отрапортовал Моня, — курит папиросы «Смычка», член губернского союза воинствующих безбожников.
— Ого! — уважительно сказал я. — Впечатляет. Молодец, Моня. Только вопрос — откуда ты знаешь это?
— Что ногу подволакивает?
— Что курит и что безбожник! — поправил одноглазого я.
— Он, когда присел, у него край кармана оттопырился, я и посмотрел, — подчёркнуто скромно сказал Моня, — там пачка папирос была и корочка членского билета. А потом, когда он к твоему саквояжу хотел лезть, я ему внушил, что ему нужно срочно домой, что он забыл примус выключить и пожар скоро будет.