Аквариум. Геометрия хаоса
«Когда слышишь правильную и нужную песню, всегда есть такая дрожь первооткрывателя, который нашёл драгоценный камень или старинную амфору, — вспоминал позднее ту встречу Гребенщиков. — И когда двадцатилетний Цой пел такие песни, это было похоже на чудо, так как это было настоящее. Подобные моменты в жизни случаются очень редко, и я их хорошо помню и ценю».
Как известно, незадолго до этого знакомства Цой учился на резчика по дереву в художественном ПТУ. Училище давало освобождение от армии и массу свободного времени, необходимого для написания песен. Поработав резчиком, реставратором и спасателем на пляже, Виктор устроился кочегаром в котельную, находившуюся на пустыре, заваленном деревянными ящиками. В центре стоял сарай, в котором жил сторож, карауливший эту бесценную тару. Цой рассказывал Борису, что долгое время топил котёл теми самыми ящиками, которые сторож охранял. Так незатейливым образом был изобретён «вечный двигатель», а также сочинены первые боевики группы, у которой даже не было названия.
Огромный потенциал композиций Цоя был виден Гребенщикову даже без микроскопа. Поэтому Борису легко удалось убедить Тропилло впустить музыкантов в Дом юного техника — для записи дебютного альбома под названием «45».
«Попав в настоящую студию, мы слушали Тропилло как Бога-отца, а Гребенщикова как Бога-сына, — говорил мне Лёша Рыбин. — Мы выглядели послушными и боязливыми и были счастливы уже от того, что у нас есть возможность записываться».
Поскольку группа состояла всего из двух музыкантов, аранжировки их песен отличались значительным аскетизмом. Скажем честно — иногда их не было вовсе. В этой непростой ситуации Борис нашёл спасительный выход, пригласив на запись Севу, Фана и Дюшу. В беседах с автором Файнштейн вспоминал: «Первый альбом они репетировали у меня дома как “Гарин и гиперболоиды”. Это название им придумал Майк, а Рыба с Виктором любили играть на квартирниках его “Пригородный блюз”… Помню, что Цой выглядел мягким интеллигентным человеком и всегда был крайне вежлив. Мне очень нравился его образ Дон Кихота и странные песни про алюминиевые огурцы, совершенно ни на что не похожие».
Непосредственно в студии Фан играл на перкуссии и помогал осваивать Лёше и Виктору нехитрую драм-машинку «Электроника». Барабанщиков у «Аквариума» по-прежнему не было, и ритм-бокс применялся частично от безысходности, а частично — под влиянием «новой волны». Никто не мог предположить, что эта анархическая акустика с годами трансформируется в мрачную неоромантику «Кино», которая будет собирать стадионы.
Стоит заметить, что на записи альбома «45» Гребенщиков выступил в роли саундпродюсера — к слову, впервые в жизни.
«Я думаю, что Цою хотелось, вероятно, не совсем того, что получилось, — пояснял Борис. — Скорее всего, он мечтал о прямом рок-н-ролльном звуке, который появился у него впоследствии. Но из-за нехватки музыкантов, из-за их неумения объяснить и моего неумения сделать то, что они хотят, у нас получился альбом “45”».
Закончив эту запись, БГ тут же переключился на студийную работу с Майком. В тот период лидер «Зоопарка» замахнулся на сольный альбом LV, который представлял собой цикл пародий и стилизаций. Это было свежо, неожиданно и предназначалось для подготовленных слушателей. К примеру, композиция «Белая ночь / Белое тепло» посвящалась Лу Риду, «Лето» — Виктору Цою, «21 дубль» — Леонарду Коэну, «Золотые львы» — Бобу Дилану. А песня «Растафара» была задумана как лютый стёб над увлечением «Аквариума» музыкой регги.
«Растафару» и другие композиции Майк записывал в учебной студии театрального института на Моховой. Произошло это через несколько месяцев после того, как его приятель Игорь «Панкер» Гудков устроился туда работать звукорежиссёром. В этой организации трудился фотограф Сергей Свешников, который в 1979 году сделал несколько сессий Гребенщикова с Гаккелем, а затем умудрился по ночам записать фортепианный альбом Курёхина The Ways of Freedom. Эта работа была издана в Англии, а акустическая запись «Аквариума», к сожалению, оказалась утерянной.
Что же касается Панкера, то его активный интерес к музыке Майка и Гребенщикова возник после покупки катушки «Все братья — сёстры», а к осени 1981 года перерос в плотное сотрудничество. В частности, Панкер рулил звуком на дебютном концерте «Зоопарка» в Москве, а до этого — во время выступлений Майка в ленинградском рок-клубе. На первом концерте «Кино» в зале на Рубинштейна Гудков внезапно выскочил на сцену с саксофоном, хотя толком не умел на нём играть.
«Такие ансамбли, как “Аквариум” и “Зоопарк” стали популярны в Москве гораздо раньше, чем в Питере, — рассказывал Панкер. — А у нас в городе многие молились на “Россиян”, лидер которых Жора Ордановский выглядел на общем тусклом фоне настоящей рок-звездой. Также особым авторитетом у музыкантов пользовались группы, у которых на сцене стояла гора самопальных колонок. А у “Аквариума” и “Зоопарка” своей аппаратуры не было, поэтому они находились на периферии массового сознания. Рок-клубовские музыканты «старой школы» относились к ним слегка презрительно, словно к каким-нибудь ебанатам».
Это был показательный момент, поскольку, несмотря на локальную популярность «Аквариума», его участники продолжали находиться в энергетическом вакууме. Даже в андеграундных кругах многие относились к их творчеству противоречиво.
«Естественно, что на ленинградской рок-сцене “Аквариум” стоял несколько особняком, — вспоминал позднее Лёша Рыбин в книге “КИНО с самого начала”. — Хард-рокеры терпеть его не могли, называя “соплями”, “эстрадой” (!) и так далее. Они говорили, что БГ — педераст и мудак, ворует чужие стихи, чужую музыку и вообще чуть ли не стукач. Пожалуй, никто из музыкантов ни за какой поступок — ни за кражу денег, ни за нечистоплотность в любовных делах — не вызывал у хард-рокеров такой неприязни, как Гребенщиков. Просто за факт своего существования, просто за то, что был здоровым человеком среди калек».
***********************************************После переезда на улицу Софьи Перовской степень культуртрегерской активности лидера «Аквариума» стала расти с космической скоростью. Борис успевал сотрудничать не только с музыкантами «Кино» и «Зоопарка», но и с редакцией «Рокси», художниками-авангардистами, джазменами и будущими «митьками». В какой-то момент его жилище превратилось в один из центров ленинградской субкультуры.
«Борис и Люда наполнили свою комнату иконами и витражами, зеркалами и бисером, пустыми бутылками от ликёра, плакатами Боба Марли и картинами русских демонов, — рассказывала Наоми Маркус. — Здесь не было телефона и горячей воды, но зато они жили в самом центре города. Вид с крыши на голубые каналы и золотые шпили напоминал акварель. Чтобы забраться на крышу, нужно было на цыпочках пройти через кухню, вежливо кивая одетым в халаты и тапочки соседям, которые жарили яйца или ели варенье. Затем мы влезали на батарею и через окно — на крышу».
Как известно, квартира БГ располагалась на последнем, седьмом этаже. Лифта в доме не было, и чтобы добраться до заветной двери с музыкальными инструментами в руках, была необходима определённая сноровка. Но в данном случае игра стоила свеч.
«На кухне у Бориса постоянно собиралась большая компания друзей, — вспоминала впоследствии Людмила Харитоновна. — Прихожу я однажды к нему в гости и вдруг вижу, как с крыши прямо в окно, со словами “Я — Карлсон, который живёт на крыше”, влезает Курёхин. А следом за ним появляются какие-то американцы».
Нужно отметить, что после «Треугольника» Боб с Капитаном стали много и плодотворно общаться.
«Сергей оказался чуть ли не единственным из моих знакомых, кто, грубо говоря, читал книги, — с улыбкой говорил БГ. — Больше обсуждать всё это мне было не с кем. Поэтому, когда мы встречались, нам было по поводу чего экспериментировать, фантазировать и шутить. У нас обоих был в запасе собственный оригинальный материал. Он знал что-то, чего не знаю я. Я знал чего-то, что не знал он. Поэтому мы идеально дополняли друг друга».