Мерило истины
Но Разоев только качнулся назад. А затем с утробным ревом снова бросился в драку. Левая его рука болталась, как пустой рукав, набитый чем-то тяжелым, но правой он молотил воздух, стремясь то ударить Олега, то схватить. Он пытался достать Трегрея ногами или провести подсечку, но Олег неуловимо вился вокруг него, уклоняясь от выпадов. Сам же Трегрей атаковал редко — не потому, что Мансур не предоставлял ему для того возможностей, а потому, что удары, достигая цели, явно не давали желаемого эффекта: от сокрушительной силы удара в челюсть Мансур лишь мотнул головой, от пинка под колени он даже не шатнулся. Горячее дыхание смешанным с брызгами слюны рычанием вырывалось из распяленного кривым четырехугольником рта Разоева, глаза его жутко потемнели, и даже капли рассудка в них углядеть было нельзя. Олег, несомненно, мог бы бить и сильнее. Но бить сильнее значило бы непоправимо искалечить противника.
Те, кто еще минуту назад яростно желали ненавистному Гуманоиду «темной», ввязаться в схватку, чтобы помочь Мансуру, тем самым осуществив свои стремления, не спешили. Как и те (возможно, в тот момент в казарме нашлись бы и такие), кто предпочел бы остановить драку. Подступать к дерущимся — главным образом, к обезумевшему Мансуру, все больше и больше стервенеющему от того, что у него никак не получалось зацепить противника — было все равно, что броситься под бешено вращающиеся лопасти промышленного вентилятора. Тяжкий стыд прилюдного унижения, медленно, на протяжении нескольких долгих дней, черной злостью закипавший в голове рядового Разоева, теперь буйным потоком хлестал наружу…
— Он же убьет его… — обалдело хлопая глазами, громко произнес, точно подумал вслух, Бородин. — Разоев, уймись! Разоев, кому сказано!..
Но Мансур его, конечно, не слышал. Как раз в тот момент, когда подал голос старлей, Трегрей высоко подпрыгнул и врезал локтем по правому плечевому суставу противника — уже сверху вниз. Снова громко хрустнуло. И Мансур, потерявший власть и над правой своей рукой, но не утративший волю к битве, успел по-звериному вцепиться Олегу в кисть. Трегрей выкрутил руку, вырываясь из зубов Разоева, и таки вырвал ее, прочертив в воздухе, как хвост кометы в небе, мгновенную полосу темной крови.
В следующую секунду Трегрей, изловчившись, скользнул Мансуру за спину, прыгнул на шею и сдавил ему в тисках локтевого сгиба горло. Мансур с маху опрокинулся навзничь, но Олег сумел, спружинив ногами, повалить его набок…
Менее чем через две минуты рядовой Разоев затих.
Олег, отвалившись от поверженного противника, поднялся и стряхнул полную горсть крови из рваной раны на кисти.
— Методу воспитания надобно менять, товарищ старший лейтенант, — возвращаясь к прерванному разговору, проговорил он. — И, позвольте заметить, как в отношении сержантов к личному составу, так и в отношении младших офицеров к сержантам… Понимаете меня?
— А? Что? О чем ты вообще?..
— Потому как если вы этого не понимаете — вам не место в армии, товарищ старший лейтенант.
— Ты что натворил? — не слушая и не слыша его, выговорил Бородин, кося глазами в сторону. — Ты… тебя ж изолировать надо от нормальных людей…
— Он придет в себя, — пояснил Трегрей. — Приблизко, две-три минуты…
— Бурыба, к дежурному по части! — заорал, надсаживаясь, старлей и сам почему-то поскакал к двери. — Быстро к дежурному! — кричал он на ходу. — Сообщить, что ЧП в расположении!..
— Бессомненно, нужно сообщить, — согласился Олег.
Глава 3
— Нет ни малейшего повода для беспокойства, товарищ полковник, — еще раз проговорил в динамик мобильного телефона майор Глазов. — Все под моим контролем. Пусть Киврин с рядовыми Разоевым и Сомиком работает, а Иванова мне отдайте. Вот и славно, спасибо, товарищ полковник… Да… Да… Сегодня? Во сколько? Хорошо, подъеду. Всего доброго.
Утро выдалось на редкость промозглым. Асфальт, деревья, металлические конструкции спортплощадки, стены строений — все было, казалось, облепленным холодной влагой. Однотонное серое небо прятало солнце, воздух был темен и густ из-за растворенной в нем водяной пыли.
Алексей Максимович подошел к одноэтажной пристройке складского помещения, где годами копились никому не нужные, разобранные на части списанные койки, пришедшие в негодность стулья и тумбочки. Массивная дверь пристройки была закрыта, но не заперта. Кривоватый засов был опущен, а здоровенный амбарный замок — висел на дверной ручке. Топтавшийся у пристройки сержант Бурыба, осунувшийся вследствие бессонной ночи, заметив майора, встрепенулся и вытянулся. Оружия при сержанте не наблюдалось. Видимо, Бурыбу приставили не столько охранять томившегося в пристройке узника, сколько просто присматривать, чтобы тот узник ничего с собой не сделал. В тот момент, когда Бурыба уже начал подносить руку к виску, чтобы приветствовать Глазова, дверь с шумом распахнулась и из складской пристройки выскочил комроты Киврин — маленький, полный, но как всегда неожиданно подвижный для своего телосложения. Киврин поеживался, отплевывался и, брезгливо морщась, бормотал что-то, словно его только что окатили ведром ледяной воды.
— Здоров, здоров, Максимыч! — метнулся он к Глазову, протягивая руку для пожатия.
— Доброе утро, Анатолий Павлович, — ответил майор, отметив про себя и подобострастный тон, с которым обратился к нему комроты, и неожиданно фамильярное обращение (раньше Киврин никогда его запросто «Максимычем» не называл).
— Такие дела творятся в части, с ума сойти! — задержав ладонь Глазова в своей, заторопился Анатолий Павлович. — Просто голова кругом… То побоище в казарме, то вот… срочник Сомик едва не повесился. И Разоев в санчасти… Опять ведь, чего доброго, шум поднимется по поводу разборок на националистической почве!
— Вам Семен Семенович звонил уже? — осведомился Глазов.
— Звонил, как же, — закивал Анатолий Павлович. Он посмотрел на Бурыбу и проделал несколько шагов в сторону, увлекая за собою и особиста. Отойдя на расстояние, на котором, по его мнению, сержант их разговор слышать не мог, спросил, приглушив голос:
— Этот Иванов, который Василий Морисович, твой кадр, что ли, да? Я так понимаю, что да, — не дождавшись ответа, утвердительно произнес Киврин. — Сам Самыч вот не велит вмешиваться… Конечно, Максимыч, я на твою территорию не лезу, но ты и меня пойми. ЧП за ЧП в части — то изобьют кого, то… вешаются вот. И во всех делах этот Иванов замешан…
— Какие же у вас, Анатолий Павлович, претензии к нему? — осведомился Глазов. — В прошлый раз он дерущихся разнимал. Вчера Сомика из петли вытащил.
— А Разоев-то?!
— Что Разоев? Разоев на него сам налетел. Иванов защищался. Да и пострадал ваш Разоев не так уж и сильно — суставы выбитые ему вправили, а других серьезных повреждений у него нет.
Зам. комполка по воспитательной части помотал головой, точно стряхивал с волос воду:
— А спровоцировал-то он Разоева зачем? Как белый день ясно же, что он его спровоцировал! И ведь драться так где-то насобачился… Мансура ухайдакал аж до бесчувствия.
— Ну, на силу всегда сила найдется, — сказал Алексей Максимович, оглянувшись на дверь пристройки. — Я никак не соображу, Анатолий Павлович, у вас что ко мне?
— А то сам не понимаешь! — через заискивающий тон Киврина прорвались иголочки раздражения, впрочем, тут же и спрятавшиеся. — Максимыч, я тебе как на духу… С Сомиком вроде я утряс вопрос. С Разоевым тоже постараюсь разобраться. А этот твой… Морисович… Не зря его Гуманоидом прозвали!
Киврин покрутил в воздухе кистями рук и изобразил на лице крайнее недоумение.
— Я, значит, к нему — выяснять, как дело было, — продолжал он. — А он мне слова вставить не дает! Грузит по полной программе, несет какую-то чушь… То про туалетную бумагу какую-то, то про честь офицера… Шпарит, будто передовицу из «Красной звезды» пересказывает. И, главное, еще с гонором таким! Будто это я — рядовой-срочник, а он — майор, комроты, заместитель командира полка! Поучает! Он нормальный вообще? В смысле — мозгами? А?