Кэннон (ЛП)

— Уверен, что это не так, — говорит он. — Держу пари, ты ешь стейк с яйцами каждое утро. Вот почему от тебя остались кожа да кости.
— Ты такой надоедливый. От меня едва ли остались кожа да кости. Две недели назад таблоиды сказали, что я слишком толстая, — я свирепо смотрю на него.
— Они слепы. Тебе нужно немного поесть.
Он так бесит, командует мной через пять секунд после того, как снова появился в моей жизни, но я знаю, что лучше с ним не спорить.
— Почему она спросила, хочешь ли ты как обычно?
— Она хотела знать, хочу ли я то же самое, что заказываю каждый раз, когда прихожу сюда.
Я раздражено выдыхаю и швыряю в него через стол пакетик сахара:
— Да, я понимаю, что значит «как обычно». Ты знаешь, о чём я спрашиваю. Как давно ты вернулся в Нэшвилл?
Хендрикс пристально смотрит на меня:
— Шесть месяцев.
— Что?
Он вернулся в Нэшвилл уже как шесть месяцев, а я только сейчас узнаю об этом? Не то чтобы я хотела, чтобы он появился на моём пороге или что-то в этом роде. Не после того, что он наговорил обо мне прямо перед уходом. Я напоминаю себе, что ненавижу его. Но сделать это сложнее, чем я думала, когда он сидит напротив меня и смотрит на меня так, как сейчас.
Как будто он голоден, а я — то, что есть в меню.
— Ты скучала по мне? — спрашивает он, ухмыляясь.
— О боже, ты всё такой же высокомерный, каким был всегда, — замечаю я. — У меня было много дел, если ты не заметил. Мой мир не вращается вокруг тебя.
— Раньше так и было, — тихо говорит Хендрикс.
Я чувствую, как мои щёки заливает румянец, и открываю рот, чтобы ответить, но Беатрис выбирает именно этот момент, чтобы со стуком поставить на стол две чашки кофе. Жидкость переливается через края кружек, скапливаясь на столе, но она уходит, не сказав ни слова. Я промокаю беспорядок салфеткой, благодарная за то, что отвлеклась. Я и забыла, каким законченным придурком был когда-то мой сводный брат — очевидно, он всё такой же высокомерный, как всегда.
— Я не знаю, на что ты намекаешь, — говорю я властным тоном, — но если ты думаешь, что мой мир когда-либо вращался вокруг тебя, то ты полностью бредишь.
— Верно, — говорит он. — Раньше ты презирала меня.
— Презирала? — спрашиваю я, протягивая руку к корзинке с подсластителями на столе. Хендрикс хватает его раньше меня и отодвигает подальше от моей досягаемости. — Эй, мне нужен один из них для моего кофе.
Хендрикс бросает в меня пакетик сахара.
— Только не говори мне, что ты всё ещё таишь старые обиды, — говорит он.
— Я ничего не таю, — отвечаю я, вздыхая. Почему у Хендрикса есть способность так легко выводить меня из себя? — Ты можешь просто дать мне подсластитель? Я не использую этот сахар.
— Немного сахара пошло бы тебе на пользу, сладкие щёчки, — произносит он, пристально глядя на меня. Почему всё, что он говорит, звучит как намёк?
По правде говоря, немного сахара, вероятно, пошло бы мне на пользу. Не похоже, чтобы в последнее время мне везло в этом плане. Бывший парень был не совсем победителем, когда дело доходило до секса. Вероятно, потому что он был слишком занят, получая его от других девушек.
Хендрикс, наконец, смягчается, подвигая корзинку с подсластителями через стол, и я вскрываю упаковку.
— Ты так и не ответила на вопрос, — говорит он.
— Что это был за вопрос? — спрашиваю я. — Тот, где ты спрашивал, не пойдёт ли мне на пользу немного сахара?
— Нет, — отвечает Хендрикс. — Тот, где я спросил, не таишь ли ты всё ещё старую обиду.
Я пожимаю плечами:
— Нельзя скрывать то, о чём ты с самого начала никогда не заботился.
Я лгу. Хендрикс был самым большим придурком на свете, но особенно в те месяцы, когда он ушёл в морскую пехоту, когда он, очевидно, решил, что он просто слишком крут, чтобы тусоваться с этой здравомыслящей маленькой кантри-певицей. Но это не перечеркнуло те месяцы, что были до этого, когда мы стали близкими друзьями. И всё это время я фантазировала о том, что мы будем больше, чем просто друзьями. И тот единственным разе, когда он поцеловал меня, и мы стали гораздо больше, чем просто друзьями.
 
Но сахар от Хендрикса Коула — это как раз последнее, о чём мне нужно думать сейчас, после того, что только что произошло с лейблом звукозаписи.
— Ну, я был придурком, — говорит Хендрикс.
— В прошедшем времени? — спрашиваю я.
— Знаешь, после всего того дерьма, что я тебе наговорил, я никогда… — Хендрикс прочищает горло и наклоняется вперёд, положив предплечья на стол. Но, как раз вовремя, официантка снова прерывает его.
— Ну, а теперь у меня есть ваши яйца, бекон, сосиски и печенье прямо здесь, — говорит она, ставя тарелки перед нами и банку с сиропом на стол в середине ряда тарелок.
— Ты ешь всё это каждый раз, когда приходишь сюда? — я недоверчиво смотрю на груду еды. — Я не уверена, испытывать ли мне отвращение или впечатлиться.
— Притормози, — говорит Беатрис. — Это ещё не всё. У меня не хватило места на подносе для всего, так что я вернусь с блинчиками и пирогом, — она срывается с места.
— Она сказала блинчики и пирог?
Хендрикс ухмыляется:
— У них хороший пирог, — отвечает он.
— Кто ест пирог на завтрак? А кто ест блинчики и пироги?
— Я могу съесть пирог на завтрак. Я взрослый человек.
— Ты точно дурачишь меня, — говорю я, делая большой глоток кофе. Я не знаю, верю ли я, что под этой мускулистой внешностью скрывается новый и улучшенный взрослый Хендрикс.
Но Беатрис приносит блинчики и пирог, и я вдруг понимаю, что ужасно проголодалась. Мы набрасываемся на еду, и Хендрикс есть Хендрикс — неуместный и глупый, и вскоре я забываю всё, что было между нами, и смеюсь так сильно, что кофе попадает мне в нос, что заставляет меня смеяться ещё сильнее. Мне приятно смеяться. Прошло много времени с тех пор, как я смеялась так, как смеюсь сейчас.
И вот мы заканчиваем есть, прежде чем я вспоминаю, что забыла спросить, какой, чёрт возьми, у нас план.
***
— Ебать-колотить, — говорит Хендрикс, насвистывая, стоя в прихожей квартиры и оглядываясь по сторонам.
— Ты очень классный.
Хендрикс пожимает плечами:
— Не знаю, заметила ли ты, но я никогда не притворялся классным, сладенькие щёчки.
— Перестань называть меня так, — говорю я, закрывая дверь. — Это слишком…
Я делаю паузу. Я хочу сказать, что это слишком похоже на ласкательное имя, которое мог бы использовать бойфренд, но одна только мысль о том, чтобы приравнять Хендрикса к моему парню, заставляет моё сердце учащённо биться, и я не знаю почему.
— Это слишком почему? — спрашивает он. — Я не могу всё время называть тебя просто Эдди. Что в этом было бы забавного?
Я закатываю глаза:
— Я зову тебя Хендрикс.
— Это потому, что ты скучная.
— Неважно. Я музыкальная звезда. Как будто ты интереснее, чем я.
Хендрикс смеётся, и, как бы я ни была раздражена им, этот звук немедленно наполняет комнату теплом:
— Конечно, это так, сладкие сиськи.
— Это гораздо худшее прозвище.
— Ну, я же говорил тебе, наслаждайся сладкими щёчками.
Хендрикс проходит через гостиную, раздвигает жалюзи на окне и выглядывает наружу, затем осматривает комнату, как будто он на задании. Я наблюдаю за ним с минуту, прежде чем последовать за ним на кухню и дальше по коридору.
— Нужна помощь с чем-нибудь? — спрашиваю я, даже не пытаясь скрыть свой сарказм. Раньше я вела себя хорошо, но он, по сути, сам напросился в мою квартиру, а теперь разгуливает тут, как будто это чёртово место принадлежит ему.
— Нет, — Хендрикс заглядывает в одну из спален.
— Это не было предложением, — говорю я, — это был сарказм. Большинство людей просто так не суют свой нос в чужой дом. Большинство людей говорят: «О, у вас прекрасный дом, почему бы и нет, я бы с удовольствием выпил чашечку кофе», а потом они усаживают свои задницы на диван и выпивают чашечку кофе. Или что-то в этом роде.