Крест и полумесяц

Абу эль-Касим ответил мне на это:
— К сожалению, Мустафе удалось раздобыть доказательства того, что шах Тахмасп, этот позор ислама, ведет тайные переговоры с императором и требует, чтобы тот помог ему в войне с султаном. И стало быть, истинным мусульманам сейчас самое время кинуть громкий клич на весь мир: «На помощь, правоверные!».
В словах Абу эль-Касима мне послышался рокот сходящей с гор лавины. От потрясения я поперхнулся вином. Ведь если султан и впрямь вынужден будет воевать на два фронта, обороняясь одновременно и от императора, и от персидского шаха, то всем нам, конечно, придется туго.
Абу эль-Касим глянул на меня своими обезьяньими, часто моргающими глазками и насмешливо произнес:
— Эти проклятые шииты в ослеплении своем скорее предпочтут сражаться на стороне неверных, чем принять Сунну и покориться туркам. Большое озлобление вызвал также слух о том, что великий муфтий огласил фетву[25], дозволяющую во время будущей войны нещадно грабить шиитов и продавать их в рабство, хотя они и мусульмане.
— Это вовсе не слух, — заметил я. — Это чистая правда, ибо какое же войско захочет идти в трудный и опасный поход на Персию только затем, чтобы защищать жизнь и богатства се жителей? Но султан не собирается нападать на Персию. Он тайно снаряжает новую армию, которая двинется на Вену и на немецкие княжества.
Однако вино уже ударило Абу эль-Касиму в голову и развязало ему язык.
— Ты — отступник! — вскричал он. — Ты вырос на Западе, Микаэль, и мысли твои до сих пор устремлены только на Запад. Да зачем нам эти бедные, разоренные вечными войнами и внутренними распрями земли, в которых к тому же живут иноверцы? Нет, Восток — вот что должно влечь султана! Именно там ислам из крошечного зернышка вырос в огромное дерево, тень которого падает на весь мир. Сначала султану нужно объединить все мусульманские страны и расширить свои владения до границ сказочно богатой Индии. А уж потом он может, если захочет, обратить свой взор на холодную, нищую Европу. Эх, если бы ты видел Багдад с тысячей его минаретов, бесчисленные суда в порту Басры[26], мечети Тебриза и несметные сокровища на базарах Исфахана. Тогда ты бы и думать забыл о жалком императоре неверных и повернул бы своего коня навстречу лучам восходящего солнца.
Было видно, что мысли Абу эль-Касима, в свою очередь, устремлены исключительно на Восток, и потому я не стал спорить с торговцем о вещах, в которых разбирался лучше него.
А знал я действительно больше Абу эль-Касима — благодаря доверию, которого удостаивал меня великий визирь.
Я позвал кормилицу и протянул ее сына Абу эль-Касиму, а сам взял на руки Мирмах. Целуя ее волосики цвета воронова крыла, я не переставал удивляться чудесам природы, которая одарила мою дочь черными кудряшками, хотя локоны Джулии отливали золотом, да и я был скорее светло- чем темно-русым.
Не знаю уж, вино или рассказы Абу эль-Касима обострили мой ум — но я вдруг понял, что быть доверенным человеком великого визиря совсем не так просто, как мне казалось.
Я получал щедрое вознаграждение за свои советы, касающиеся немецких земель, но если такие фанатики, как Мустафа бен-Накир и Абу эль-Касим, уговорят султана заключить с Западом мир, то интерес великого визиря к делам немцев резко уменьшится и я потеряю все свои доходы. И, значит, в моих собственных интересах — начать решительную борьбу с тем, что предлагают Абу эль-Касим и Мустафа бен-Накир.
Но, размышлял я дальше, если султан потерпит на Западе еще одно столь же сокрушительное поражение, как под Веной, то все сторонники покорения Европы несомненно впадут в немилость и их немедленно вытеснят из сераля те, кто выступал за войну с Персией.
И тут меня вдруг осенило, что все советники султана, не исключая, возможно, даже самого великого визиря, были в точно таком же положении, как и я; все эти люди должны отстаивать свои политические взгляды, исходя исключительно из соображений собственной выгоды и ни на миг не задумываясь о том, что в конечном счете хорошо и что плохо для страны.
 
Эта мысль ошеломила меня — и я совершенно перестал понимать, что правильно, а что — нет.
В сумерках вернулась Джулия. Ее сопровождал Альберто. Увидев, какой переполох царит в доме, она страшно разозлилась и изругала Абу эль-Касима за то, что он явился без предупреждения, аки тать в ночи, и вырвала у меня из рук дочку, чтобы я спьяну не уронил ее на пол.
Мне было стыдно за грубость жены, но Абу эль-Касим извлек из большого тюка флакон настоящего персидского розового масла, который привез Джулии в подарок, и попросил, чтобы она предложила обитательницам гарема взглянуть из- за шелковых занавесей на его, Абу эль-Касима, великолепные товары.
Джулия дала себя уговорить, милостиво приняла драгоценный флакон и изволила смягчиться; ей явно польстило, что торговец обращается к ней за помощью, и вскоре мы уже в полном согласии обсуждали, сколько надо дать кислар-аге, сколько — евнухам и сколько причитается за хлопоты самой Джулии.
 3 
Я не лез в дела жены. У меня и своих забот хватало. Со временем мне пришлось признать, что Альберто и впрямь превосходный слуга. Особенно это проявлялось в трудные дни переезда, когда Альберто бдительно следил за тем, чтобы ничего не пропало и все было в порядке.
Он сопровождал Джулию везде и всюду, так что я мог не волноваться за жену. Но больше всего меня трогала искренняя привязанность Альберто к моей дочурке Мирмах. Как только у него выдавалась свободная минутка, он подхватывал малышку на руки, а если она плакала, то ему удавалось успокоить ее гораздо быстрее, чем мне. По всему было видно, что он достоин звания управляющего, и я не раз стыдился той необъяснимой неприязни, с которой относился к верному итальянцу.
Когда мы обосновались в новом доме на берегу Босфора, быстро стало ясно, сколь неоценимым помощником оказался Альберто. Рабы повиновались ему беспрекословно, и вскоре он сумел так наладить наше хозяйство, что мне оставалось только жить и радоваться. От меня требовалось лишь одно: раздобывать деньги, чтобы платить по счетам, которых с каждым днем становилось все больше. Суммы, которые значились в них, были просто невообразимыми, и мне приходилось выкладывать все до последней монеты; зачастую я не мог наскрести денег даже на бумагу и чернила — а их я изводил в огромных количествах с тех пор, как начал тайно переводить Коран.
Я должен был кормить и одевать больше десятка слуг, приобрести дорогой паланкин, великолепные седла и прекрасную сбрую для лошадей, раздавать щедрую милостыню и постоянно тратиться на содержание сада, который не только не приносил никаких доходов, на что я, наивный, когда-то рассчитывал, но еще и поглощал все больше денег, ибо то и дело нужно было покупать новые цветы и растения, наполнять пруды рыбками и заводить рабов, чтобы те присматривали за всем этим хозяйством.
Так что когда я, сидя на мягких подушках, скользил взглядом по ярким цветникам своего сада или шел к прелестным прудикам кормить золотых рыбок, счастье мое было отнюдь не безграничным.
Вечная нужда в деньгах изводила меня, как заноза в пальце. Когда-то я надеялся, что мы с Джулией будем наслаждаться достатком в блаженном уединении и покос, но она быстро и ясно дала мне понять: наш новый дом не принесет нам ни радости, ни пользы, если мы не будем приглашать к себе влиятельных особ.
И хотя время от времени меня выгоняли из дома на целый день, я все равно чувствовал себя страшно польщенным, когда в великолепной лодке к нам прибыла с несколькими подругами сама султанша Хуррем, чтобы взглянуть на наше новое жилище и прогуляться по саду.
Честь, которую оказала нам султанша, вполне стоила, по мнению Джулии, огромных денег, затраченных на новые мраморные мостки у причала. Ведь на приезд к нам Хуррем требовалось разрешение самого султана! Вооруженные евнухи целый день охраняли наш дом, и даже последнему дураку было ясно, каким почетом и уважением пользуемся сейчас мы с женой.