Крест и полумесяц

— Уж лучше я, пожалуй, отправлюсь в Вену и погибну там во славу ислама, чем соглашусь перенести эту операцию. Прошу только, чтобы ко мне никогда больше с этим не приставали и чтобы все части моего тела были в целости и сохранности, даже если мне и не удастся выполнить приказа великого визиря, но я все-таки сумею унести из Вены ноги и каким-нибудь чудом доберусь до мусульманских земель. Ибо хоть в сердце я — и добрый мусульманин, но все равно не могу поверить, что у Аллаха на Страшном суде не найдется других дел, как только заглядывать людям в штаны...
Я перебил Антти и поспешно заявил, что желаю разделить судьбу своего брата, что же касается обрезания, то я пройду через сей обряд по собственной воле — тогда, когда почувствую, что готов к этому.
Великий визирь отослал разочарованного лекаря и, смеясь, заявил, что целиком и полностью полагается на нас и не сомневается в нашей честности. Потом он вручил нам по сотне немецких и голландских дукатов в потертых кожаных мешочках, какие обычно носят при себе немецкие наемники. На глазах у него мы облачились в одежду, снятую с трупов, и Антти, едва натянув полосатые штаны ландскнехта, сразу вспомнил все проклятия, бывшие в ходу в императорских войсках, а также почувствовал неутомимую жажду.
Вино, которым угостил нас визирь, придало нам отваги и помогло снести все удары и пинки стражников, оттащивших нас вскоре к остальным пленным, ибо эскорт наш старался как можно точнее следовать полученным указаниям и относился к нам так же, как и ко всем захваченным немцам, дабы не возбуждать никаких подозрений.
Так что из «плена» я бежал с подбитым глазом и распухшей губой. В сумраке холодного рассвета мы промчались по хорошо знакомому нам полю боя и, тяжело дыша, остановились у крепостных ворот. Здесь мы принялись жалобными голосами умолять стражников впустить нас в город или хотя бы скинуть нам со стены веревку, ибо турки следуют за нами по пятам. Большинство наших товарищей по несчастью так ослабло, что едва держалось на ногах; бедняги ходить-то не могли — не то что бегать. Но несколько женщин все же выбралось наружу через дыру, которую выломал в заборе Антти, и с криками ринулось за нами к стенам города.
Этот гвалт возвестил о нашем приближении, и караульные тут же сбросили нам со стен веревки и спустили лестницы, одновременно осыпав тучей стрел и градом пуль наших преследователей, скрывавшихся во мраке.
Тяжело дыша, мы вскарабкались на стены, и дружеские руки помогли нам перебраться на другую сторону. Нас радостно похлопывали по плечам, кто-то тут же принес нам хлеба и вина, и мы, жуя, помогали втаскивать на стены перепуганных женщин, которые, вопя и путаясь в юбках, выныривали из темноты.
Все спасенные были молодыми и хорошенькими, ибо турки весьма придирчиво выбирали себе полонянок. Поэтому немцы и чехи при виде женщин завопили от восторга, сочтя их появление даром небес. Солдаты помогли красоткам спуститься со стен, после чего немедленно повалили дам навзничь и изнасиловали так быстро, что еще не отдышавшиеся от бега женщины даже охнуть не успели.
Веселой суматохе, вызванной этим событием, положило конец появление рыжего офицера, который выскочил из караульного помещения, поспешно нахлобучивая на голову шлем, и начал плашмя бить своих людей мечом по задницам; при этом офицер орал, что его солдаты — хуже турок, и приказывал им немедленно оставить баб в покое и возвратиться на стены, чтобы неприятель не взял ворот неожиданным штурмом.
Потом рыжий офицер сурово посмотрел на нас и мрачно пригрозил, что велит нас повесить, если выяснится, что мы — турецкие соглядатаи. Говоря это, он показывал на болтающиеся на стене тела в немецкой одежде и предрек нам такую же участь, если мы немедленно не признаемся во всем.
Но Антти всегда запросто справлялся с такими молодыми петушками. Стоя перед офицером и дыша ему в лицо винным перегаром, брат мой заявил, что научит этого мальчишку уважать солдат императора, которые, рискуя жизнью, бежали из плена, да еще спасли при этом христианок, едва не попавших в турецкие гаремы.
 
Речь Антти была столь убедительной, что юнец-офицер побледнел, сразу сбавил тон и заверил, что у него лично мы не вызываем ни малейших подозрений. Он просит только, чтобы мы изволили исполнить приказ коменданта и доложили о себе по всей форме, назвав свои имена, полк и имя командира. Офицер же напишет обо всем этом в рапорте, после чего нам выдадут в ратуше соответствующие бумаги.
Мы не могли не удовлетворить столь скромной просьбы рыжего офицера и предъявили очевидные доказательства того, что мы — не мусульмане; потом Антти пустился в пространные объяснения, толкуя о том, что мы — немецкие ландскнехты из отряда, который по повелению императора привел в последний момент на помощь городу знаменитый полковник Бок фон Тойфельсбург.
Молодой офицер слушал нас, разинув рот, и в конце концов кивнул, пробормотав, что имя нашего полковника кажется ему знакомым. Юноша на миг заколебался, не зная, как ему поступить. Но потом он вроде бы смягчился, закусил губу и разрешил нам пойти в город, предупредив на прощание, что комендант Вены и его люди известны своей суровостью и предпочитают повесить десять невиновных, чем упустить одного турецкого соглядатая. Не особенно жалуют власти и дезертиров, так что нам лучше не сталкиваться со стражниками, если в городе нет никого, кто мог бы за нас поручиться.
Славный парень бросил нам на прощание серебряный шиллинг, чтобы мы выпили за его, офицера, здоровье и удачу, и быстро растворился в осеннем сумраке, мы же двинулись в город.
Я хотел тут же отправиться на поиски Аарона, но Антти крепко схватил меня за плечо и потащил по грязным улицам, принюхиваясь к городским запахам. Ноздри его трепетали и раздувались — и, уверенно шагая по этому словно бы вымершему городу, он, точно стрелка компаса, безошибочно привел меня кратчайшим путем в кабак, битком набитый пьяными до бесчувствия, задиристыми, хвастливыми, играющими в кости немцами, испанцами и чехами. И когда мы устроились на двух пустых бочках, поставив перед собой на стол по кувшину вина, Антти радостно улыбнулся и заявил:
— С каждой минутой я все больше и больше чувствую себя христианином и совершенно не понимаю, как это еще вчера я мог носить тюрбан и по пять раз на дню покорно мыть себе под крики муэдзина голову и шею.
— Не имею ничего против глотка вина в честь наступающего дня, — отозвался я, — но мне не даст покоя мысль о нашей миссии. Думаю, нам самое время начать собирать в одном месте солому, куски дерева и бочки со смолой, чтобы развести в этом сыром и грязном городе веселый костерок.
Однако Антти тряхнул кошелем, в котором зазвенели монеты, и приказал принести еще вина, после чего изрек:
— Ни один волос не упадет у человека с головы без Божьего соизволения и ни один воробей не шлепнется на землю без пули стрелка. Так что нечего сегодня думать о завтрашнем дне!
И он тут же завел фамильярный разговор с парой повес, которые жадно косились на его кошель, обнимали Антти и клялись ему в верной дружбе.
Антти бросил на стол три гульдена и велел принести вина героическим защитникам Вены. Но какой-то рябой человек в окровавленном турецком кафтане, услышав слова моего брата, вскочил на ноги, высыпал на грязный, ослизлый стол целую горсть золота, громко откашлялся и хрипло закричал:
— Иисус Христос и Пресвятая Дева! Это я всем ставлю! Я бежал из турецкой неволи, убил пашу и совершил множество славных подвигов, рассказам о которых никто бы не поверил, если бы слова мои не подтверждало это турецкое золото. Сочту за оскорбление, если кто-то полезет тут со своим угощением поперед меня!
Услышав это, Антти спокойно спрятал деньги и заявил, что вовсе не хотел обидеть столь великого героя.
За кубком вина время летело незаметно, и мы были уже в крепком подпитии, когда крикун, хвалившийся золотом, велел трактирщику запереть дверь на засов, а потом обратился к нам:
— Разве все мы тут — не храбрецы? Разве не совершали мы подвигов, которыми и через тысячу лет будет восхищаться весь христианский мир? Мы еще не получили жалованья и не было у нас случая как следует разгуляться в стане врага и захватить законную добычу, но разве город этот, спасенный нами от гибели, — не наш? Вот и выходит, что жители Вены должны сполна заплатить нам за нашу отвагу!