Философия в университете. Взгляд из Москвы и Шанхая

И все-таки, Белаква – лентяй, бездельник или праздный?
Так, если праздный человек, имея возможность бездельничать, не возражает заняться какой-то деятельностью (чтением, игрой, спортом, рыбалкой и пр., и даже весьма охотно и активно этим занимается), то лентяй не желает заниматься ничем вовсе, пребывая в ментальной зависимости от перспективы труда. Что же касается бездельника – это человек, который не обязан работать (и в этом он близок праздному), но и иными видами деятельности он заниматься не хочет. Если принять такую трактовку понятия “бездельник”, то Белаква принадлежит именно к этой категории антитруженников. Правда, Белаква все же находит время для изготовления грифов для лютен и гитар (как отмечается в комментарии в Божественной комедии), и даже иногда играет на гитаре для своего друга Данте. Но это, скорее, исключение, которым (как говорят) грешит каждое правило. Интересно, что Белаква, этот, казалось бы, чуть ли не “потешный” эпизодический персонаж “Божественной комедии”, которого с большой натяжкой можно признать грешником, по прошествии 5 столетий вновь появляется в ХХ веке как персонаж, который проходит через творчество классика современной литературы Сэмюэля Беккета.
Мы встречаем его в романах “Больше замахов, чем ударов” (1934), “Мечты о женщинах, красивых и так себе” (1993)[49].
“Герой романа (“Мечты о женщинах…” – Т. С.), если его можно назвать “героем”, – пишет М. Дадян в послесловии к этому изданию, – некто Белаква, персонаж, заимствованный Беккетом из четвертой песни “Чистилища” Данте”[50]. Причем писатель не скрывает, что прототипом его героя является персонаж “Божественной комедии”, с которым Белаква Беккета так или иначе соотносит себя на протяжении всего романа.
Таким образом, небольшой эпизод “Божественной комедии” становится фоном романа современного писателя. Мало того, основываясь на этом сюжете, Сэмюэль Беккет создает оригинальную концепцию человеческого существования. В романе “Мечты о женщинах…” “(Белаква – Т. С.) исчезает со страниц книги, которая, как и все последующие произведения Беккета, поражает блистательным отсутствием…”[51].
Как соотнести эти слова с участью Белаквы из “Божественной комедии”? Возможно, ленивый человек, а тем более бездельник – ничего не оставляет после себя, исчезает бесследно. Он ведет жизнь, лишенную смысла…
В романе “Больше замахов, чем ударов” (1934), который по праву считают центральным произведением раннего периода творчества писателя, Беккет заставляет своего героя переосмыслить жизненные установки.
Роман состоит из десяти эпизодов из жизни героя Белаквы Шуа – “маленького человека, образ которого, – как пишет Л. Ю. Макарова, – регулируется литературными и библейскими архетипами и широким спектром аллюзий. Многомерное прошлое, “чистилищная” история Белаквы обуславливают его объединяющую роль в романе: образ героя является не просто сквозным, но “стягивающим” новеллы в единое целое, роман. Архетип Белаквы, его внутренняя жизнь связаны с различными пластами культуры и образуют бесконечные круги странствий персонажа в каждой из новелл”[52].
Глава романа – “Желтое” – повествует о последнем дне из жизни Белаквы. Герой находится в госпитале, готовясь к операции, в процессе которой наступает его смерть.
В день операции Белаква переживает психологический кризис, он словно предчувствует конец своего жизненного пути и пытается сдержать чувство страха, настраивается на преодоление волнения и опасений. Но во время борьбы со страхом (он больше боится не боли, но неизвестности), в герое вдруг происходит поразительная перемена: “Он впервые отказывается от сна как возможности бегства от внешнего мира и достижения полного покоя и одиночества; новым для героя является ярко выраженное желание жить. Белаква, обычно сосредоточенный на одном (бесконечном – Т. С.) мгновении – вечной темноте и недвижимости в Лимбе, вдруг начинает воспринимать течение жизни, ее прошлое, настоящее и будущее, каждый миг для него становится наполненным смысл».
 
 Logica docens vs logoca utens: случай zhèng míng[53] 
 Е. Г. Драгалина-Черная, профессор НИУ ВШЭ
Общепризнано, что современная логика как научная и академическая дисциплина находится в кризисе. Большинство аналитиков согласны, однако, в том, что это кризис роста, выход из которого положит начало новому этапу в развитии логики, сопоставимому по своей революционности с героическими тридцатыми годами прошлого века. Вместе с тем, с любым кризисом сопряжены болезненные симптомы, наиболее дидактически значимым из которых стало обострение классической дихотомии logica docens – логической теории и logica utens – практики рассуждений реальных когнитивных агентов в определенной коммуникативной ситуации о конкретной предметной области[54]. Это обострение обусловлено, с одной стороны, математизацией logica docens, замкнувшейся на конструировании и каталогизации собственных формальных систем, а, с другой стороны, бурным развитием современной logica utens с небывалым разнообразием интеллектуальных и коммуникативных практик, обеспеченным артефактами современной информационной культуры. «Синтез источников информации и процессуальных механизмов, – как отмечает Йохан ван Бентем, – успешно применяется в действительных процессах логического рассуждения, в то время как теоретическая рефлексия над природой этого синтеза приводит лишь к комбинаторному взрыву на уровне формального системотворчества»[55].
Современному студенту – опытному виртуальному путешественнику – в качестве премии за изучение университетского курса логики предлагается построение формальных выводов, естественно-языковые аналоги которых в подавляющем большинстве случаев либо тривиальны, либо нарушают все мыслимые коммуникативные импликатуры[56].
К сожалению, выход из дилеммы logica docens / logica utens зачастую усматривается в полном отказе от академического курса логики. Курсы logica docens вытесняются различными версиями logica utens, представляющими собой, как правило, собрания инструкций по противодействию софистическим уловкам, исправлению логических ошибок и употреблению риторических тропов. Подобные инструкции, безусловно, важны для формирования критического мышления, умения противостоять демагогическому манипулированию и фантомным идеологемам, эффективно взаимодействовать с оппонентами в публичном дискурсе. Однако без logica docens все эти навыки не способны преодолеть ситуационно обусловленные границы. Более того, отказ от теоретического курса логики под предлогом отставания логической теории от интеллектуальной практики неизбежно приведет к возрождению древнего спора двух моделей образования – классической и софистической пайдейи. В отличие от классической пайдейи, софистическая игнорирует идеалистические и этические цели образования.[57]. Историческая победа классической пайдейи, обеспеченная не в последнюю очередь развитием логической теории, закрепила признание решающего значения этих целей для образования. Без арбитражного суда logica docens борьба с софистикой, которую с переменным успехом ведет испокон веков logica utens, обречена на поражение, в лучшем случае С на такую победу, которая обеспечивается лишь вкусовыми предпочтениями или даже административным принуждением. Вместе с тем, logica docens не является (вопреки известному мнению Иммануила Канта[58]) застывшей в своем формальном совершенстве дисциплиной. Не с капитуляцией перед logica utens, а с развитием логической теории можно связывать надежды на преодоление кризиса логики. Значительным эвристическим потенциалом для определения перспектив такого развития обладает ретроспективная реконструкция истории логики, причем не только европейской. Задача этой статьи – наметить возможное направление развития logica docens по пути ее сближения с logica utens, истоки которого обнаруживаются в глубокой древности традиционной китайской культуры со специфичным для нее пониманием формальной правильности.