Философия в университете. Взгляд из Москвы и Шанхая

Так вот теперь, зафиксировав этот диссонанс, попробуем пройти шаг за шагом от той «героической» морали к морали сначала XIX века, а затем и нашей современной. И мы «пошагово» следим за тем, как полисные ценности занимают место личных доблестей. На примере полисной морали можно наглядно продемонстрировать социальную этику с ее способом регуляции норм общественной жизни, и показать значимость эволюции этики для жизни общества. (Рассматриваем «дело Сократа» и учение Сократа о законах.)
А затем в эпоху эллинизма полисная мораль вытесняется опять-таки сугубо личными добродетелями стоицизма или эпикуреизма, возрастает важность моральной ответственности индивида.
Апофеозом личной моральной ответственности индивида выступает мораль христианства, пришедшая в европейскую историю в эпоху эллинизма. И перед курсом этики возникает задача разобрать религиозные этические концепции.
Первый массив религиозных учений, подчеркивающих личную моральную ответственность человека, выплывает нам навстречу в «осевое время» (К. Ясперс). И мы получаем возможность увидеть, как все человечество в самых разных частях планеты, в разных точках цивилизационного развития нащупывает пусть неодинаковые, но сопоставимые пути нравственного развития, как созданные осевым временем моральные учения оказываются «переводимыми» на «языки» разных культур. Перед студентами развертываются и моральное учение Сиддхартхи Гаутамы, и моральное учение Кун Фу-цзы, и моральное учение Заратуштры. Сила этих учений общеизвестна, и высока вероятность того, что какие-то идеи данных моралистов «заденут» студентов за живое.
А курс учебной дисциплины идет своим путем. И, отталкиваясь от дуализма Ахура-Мазды и Анхра-Манью, мы переходим к моральным учениям монотеистических религий.
В каких-то случаях ограниченность часов на изучение дисциплины продиктует нам необходимость свести эту часть курса к сопоставлению ветхозаветной, новозаветной и мусульманской моральных доктрин, в каких-то случаях большее количество часов позволит рассмотреть, по крайней мере, христианскую мораль более подробно.
В благоприятном варианте мы сможем более или менее подробно проанализировать столь различные системы христианской морали, как мораль монашескую и мораль средневекового рыцарства (да и мораль монашеских рыцарских орденов). Историческое развитие такого церковного института как исповедь и его воздействие на формирование такого морального феномена, как совесть.
Далее у нас возникает возможность проследить влияние религиозной реформации на формирование «протестантской этики» и изменение нравственной оценки труда. Во-первых, мы вспомним, что в классической античности труд воспринимался как удел не человека, но раба. Если же свободный человек, например, ремесленник, был занят трудом, то это было свидетельством того, что данный человек свободен лишь в юридическом смысле, а по сути он раб природной необходимости, так как в случае неудачи, он, не сумев заработать, будет обречен на голодную смерть.
Во-вторых, рассмотрим библейский подход к труду. Он более «человечный», труд – это удел человека, но это удел человека, изгнанного из рая, это своего рода «проклятие» человека («проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб…» Быт., 3; 17–19).
В-третьих, обратимся к эпохе средневековья, когда христианское монашество формирует новый взгляд на труд. Труд выступает как антитеза праздности, которая есть мать всех пороков и похоти. Труд монаха освящен религией и нравственностью, в отличие от труда крестьянина, порожденного природной необходимостью. Однако и монашеский труд не является самоценным, он лишь лекарство от болезни (праздности), средство смирения плоти. В-четвертых, рассмотрим отношение к труду, возникшее во времена Реформации. Труд начинает восприниматься как подлинное призвание человека. И здесь мы получаем возможность познакомится с моральными сентенциями и поучениями такого замечательного представителя протестантского подхода к труду, как Бенджамин Франклин: «Лень подобна ржавчине: она разъедает быстрее, чем частое употребление изнашивает»; «Бережливость и труд к богатству ведут»; «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня».
 
А дальше мы не можем обойтись без изучения систем этики рационалистической и светской. Рассматриваем различие деонтологической этики Канта и консеквенциалистской этики утилитаризма, критику религиозной этики в марксизме и ницшеанстве.
При анализе этики ХХ века сосредоточимся на этических теориях экзистенциализма (высочайший уровень индивидуальной ответственности человека), биоэтики и этики ответственности (проблема ответственности поднимается на социальный уровень), теории справедливости.
Таковой видится траектория изучения курса этики на потоках, где данная дисциплина в первую очередь выполняет культуртрегерскую функцию.
2.2.1. При преподавании этики у студентов, выбравших «высокие» профессии, профессии, у которых есть не только функция, но и миссия, все вышеперечисленные проблемы начинают рассматриваться в том числе и с точки выявления того, что коррелирует с миссией данной профессии. Также в план учебной дисциплины включаются темы «Прикладная и профессиональная этика».
Принципиальным в этом случае является обсуждение того, что прикладная этика не «выводится» дедуктивным выводом из «общечеловеческой» этики.
Насколько невозможен такой вывод сразу становится ясно, как только мы подумаем о том, что отличает профессионального снайпера из подразделения спецназа от профессионального наемного убийцы. Ответ очевиден – у первого есть профессиональный этический кодекс, а у второго мораль (с общечеловеческой точки зрения) находится «на нуле» (по Кельвину). Но попробуйте дедуктивно вывести этику снайпера из, допустим, Декалога!
Более мирный пример – профессиональная деятельность адвоката по уголовным делам. Его задача убедить присяжных в невиновности своего подзащитного, хотя он сам (в силу доверительных отношений со своим клиентом) прекрасно знает, что тот виновен. С позиций кантовской деонтологии он должен был бы бросить своего подзащитного на произвол судьбы, но профессиональная этика адвоката требует от него максимально эффективно исполнять свой долг. И как это соотнести с заповедью «Не лги!» (или конфуцианским принципом Чжэн мин)?
Построение какой-либо профессиональной этики возможно при признании специфической иерархии моральных ценностей, которая с точки зрению представителей этой профессии является более значимой, чем общепринятая. Точнее, не более значимой вообще (в обычной жизни эти профессионалы живут по вполне общепризнанной модели морали), а просто необходимой для качественного исполнения их профессионального долга.
И для построения такой иерархии ценностей следует отказаться от одного стереотипа, свойственного европейской культуре. Это склонность рассматривать добро и зло не просто как противоположности, а как столь радикальные противоположности, что они не имеют между собой ничего общего.
Возникший в Великобритании в XVIII веке этический сентиментализм утверждал, что мы обладаем врожденным моральным чувством и, благодаря этому чувству, всегда прекрасно оцениваем любое действие как благое или злое. Нам нет нужды этому учиться, ибо это свойство человека – испытывать удовольствие, созерцая благородный поступок, и испытывать страдание, когда перед нами происходит что-то, заслуживающее морального осуждения. Один из первых представителей этического сентиментализма – Хатчессон – является автором двухтомного исследования о происхождении наших идей красоты и добра. Первый том рассматривает то, как мы воспринимаем прекрасное или безобразное, а второй том, по той же логике рассматривает наше восприятие добра или зла.
Стоит нам лишь бросить один взгляд, чтобы понять, что Венера Милосская прекрасна, а Баба-Яга – безобразна. Точно также мы без дискурсивных размышлений, интуитивно, судим о том, что есть добро, а что – зло.