Песнь одного дня. Петля
Внезапно ее пронизывает сладостная дрожь. Она слышит шаги в коридоре. Надо спешить. И она спешит. Если она не поторопится, она не успеет одеться и сварить себе кофе. Хорошо, что уроки у нее начинаются с десяти. Кофе и сигареты — единственная радость. Но приходится торопиться, иначе она пропустит автобус. Если это сосед ходит там, в коридоре, может быть, и он выпьет с ней чашечку кофе.
* * *
Чертовски быстро он состарился! А ведь были времена, когда ему ничего не стоило застегнуть ремень на штанах. Особенно в такое утро, когда идет четвертая неделя лета, начался окот овец и пастбища покрываются зеленой травой. К этому часу он обычно уже успевал проведать их, голубушек, и возвращался на хутор, где его встречал аромат свежего кофе, сваренного покойницей Мангой. Да, покойница не была лентяйкой и лежебокой, как нынешние женщины. Всюду-то она поспевала. Проклятое безделье — вот что теперь губит молодых людей. И тщеславие, спаси и помилуй нас, господи. Кругом одно только чертово тщеславие да какая-то бессмысленная суета. Из-за чего, как не из-за тщеславия, его Нонни нужна эта мастерская?
А все эти занавесочки и оборочки в квартире? Чего тут только нет! И дорогой ковер на полу, и кресла, которые любого усыпят, не успеет он сесть. Можно смело сказать, именно эти кресла как раз и виноваты, что ему здесь стало хуже. Просто удивительно, до чего он сдал с тех пор, как приехал сюда да стал качаться в этих креслах с утра до вечера. Нет, зря он приехал в Рейкьявик. О-хо-хо! Ходил бы лучше каждый день в овчарню, когда нет ветра и гололеда. Какого черта он околачивается в этом Рейкьявике? Правда, Нонни очень уж хотелось повидаться с ним, да и врачи обещали поставить его на ноги. Ох уж эти врачи! Будто они что-то понимают! Разве что пособят человеку отправиться на тот свет; хотя иной раз это тоже можно считать богоугодным делом. Ох, старик, пришло твое время отдыхать.
Отдыхать! Будто у него не хватит времени для отдыха, когда он помрет. Нет, неподвижность, безделье да мягкие кресла — они-то и убивают людей. Задница так и тонет в этих креслах, а подушки, — да это ж подушки тщеславия, какая-то расшитая чертовщина. Это ж надо, чтобы женщины так расточали время! До полуночи торчат в своем вышивальном клубе, или как он там у них называется, и все вышивают разные украшения. А эти вышитые картины, что они вешают на стены, и обязательно, чтоб доставала от пола до потолка, как здесь в гостиной. Красиво, конечно, ничего не скажешь. И вышивают их непременно шерстью… О-хо-хо! Интересно, что там дома, не ленится ли Сигги чистить загон? Он ведь никогда не отличался особой любовью к скотине. А тут первое дело — старательность. Вот Нонни, тот и старательный и быстрый. Жаль, что он уехал в Рейкьявик. Погибнет он здесь с этими бирюльками. Столько лет ходить в школу, чтобы выучиться такой безделице!
Смастерить кровать для сна, стол для еды и лавку, чтобы было на что сесть, можно и без диплома.
Конечно, это будет не бог весть что. Вообще-то, у Нонни дома уютно. Но для человека, который мог бы… Ягнят сейчас должно быть штук двадцать, ежели Сигги не перепутал, к скольким овцам он в первые дни пустил барана. Если эти овцы действительно оказались покрыты… От Сигги всего можно ожидать. Кто знает, правильно ли он сосчитал овец, не перепутал ли их имена? И как он обращался с ними перед течкой и во время нее — все это очень важно. Ну и, конечно, бараны, эти благословенные создания… Можно только надеяться, что Сигги не удалось угробить Гюльви и Фрейра, если он их вообще не заколол. Новых баранов, он, правда, и сам не знает. Но Сигги всегда был такой, нет, не умеет он обращаться с животными. Ему и в голову никогда не приходило взглянуть, хорошо ли откормлены овцы. Мало ли что он пишет отцу: «Все хорошо, не беспокойся об овцах». Человек, который допустил, чтобы Гюльхидна свалилась со скалы чуть не у самого дома. Наверняка на нее натравили собаку, она ведь была такая разумная. Чего ждать от Сигги, если он всю жизнь живет среди овец, а так и не выучился отличать одну овцу от другой, потому что они, видите ли, все белые да безрогие. Как будто на свете бывают две одинаковые овцы! Глоа, к примеру, до чего ж была пуглива, посмотришь на нее, а у нее глаза так и сверкают, а Квит, наоборот, была совсем ручная, хотя иногда на нее находило и она делалась упрямая, точно баба. Покойница Манга тоже бывала упрямой, чего уж тут скрывать.
О-хо-хо! Нет, видно, не справиться ему с подтяжками. Пальцы в суставах уже совсем не гнутся. Это, как и все прочее, только от безделья. Провалялся тут всю зиму, пальцем не шевельнул, чего ж после этого удивляться, что весь одеревенел. Прошлой зимой он хоть скотный двор чистил, да и все предыдущие зимы тоже, кроме того, резал торф, разводил огонь. Прошлым летом иногда ворошил сено, вот только в непогоду, что стояла на Иоанна Предтечу, у него разыгрался этот чертов ревматизм и приковал его к постели. Или это было не прошлым летом? Нет, прошлым, точно, он лежал в постели. Это онто, который отродясь ничем не болел, кроме воспаления легких в ту тяжелую зиму, когда на рождественский пост метель разбушевалась так, будто вознамерилась уничтожить всех его овец до одной. Буран был такой, что валил с ног и рвал на части, свалил даже вожака, а уж на что тот был силен.
Старик чуть-чуть распрямляет согбенную спину, мало-помалу он распаляется. Да, старый Ингимюндур в те времена был еще достаточно проворным. И пальцы у него гнулись как следует, когда он прибежал помочь овцам перебраться через высокий порог и попасть в овчарню, а ведь все это в кромешной мгле и снежной круговерти.
Буран насмерть исхлестал его тогда, он промерз до костей, словно этот буран продул его насквозь. А что творилось там, у входа! Но все пятьдесят четыре овцы попали в овчарню, и вожак тоже, хотя они и были еле живые. Нет, нынче ему не перетащить пятьдесят четыре овцы через порог даже в самую тихую погоду, не то что в бурю да в полуночную темень, как в тот раз, когда он почти всю ночь спасал свое стадо. Больше он уж не погонит стадо, вон он какой стал никудышный и дрожит все время, точно побитая собака. Ох-ох! Когда покойница Манга отворила ему дверь, будто всю ночь ждала его с фонарем в руках, ей было не до охов и ахов. Нет, эта женщина была не из болтливых, да и ласкаться тоже не любила. Зато она сразу надела на него сухие чулки. О-хо-хо, что прошло, то прошло. Теперешним вертихвосткам далеко до Манги… А какой был покой, когда он лежал вечером в постели с адской болью, что сдавила ему всю грудь, и жар с ознобом вперемежку терзали его. И на хуторе ни души, кроме двух сопливых ребятишек, Сигги только-только начал болтать, а Гунна еще лежала в люльке. И Манга уже ждала третьего, хотя она об этом и не говорила.
В те времена еще не было телефона на каждом хуторе. Было лишь самое необходимое. Да-а… Ах, какие руки были у покойницы Манги, она ставила ему такие горячие припарки, что он едва терпел… Нет, пусть черт попробует вытерпеть, что вытерпел он, ему казалось, что он уже помер и попал на тот свет, — старик торопливо крестится, — а когда он начинал кричать благим матом, ее благословенная рука прикасалась к нему и голос, прохладный, чистый, как вода из ручья, говорил: «Тише, тише»… Нет, лишних слов она не любила.
Наконец старику удается пристегнуть подтяжки, он стоит, не в силах распрямить спину, и опирается о подоконник. Что ж, пожалуй, уже можно впустить дневной свет.
Свава требует, чтобы он вечером непременно спускал шторы: «а то тебя увидят из дома напротив». Эка важность! Будто он делает что-то недозволенное. Но раз хозяйка так хочет, женщина есть женщина, в ее доме от нее никуда не денешься. Ему-то все равно, но в четвертую неделю лета он привык просыпаться с рассветом и засыпать засветло. Да-а, вот благодать на воле! Все зеленеет. Стоя у окна, старик нюхает воздух. Ночью шел дождь. Это хорошо для земли. Небось корни промочило. Ха! Как будто здесь есть корни! Разве этот редкий пушок, что растет на лужайке, можно назвать травой? Да и на что лужайка людям, у которых нет даже собаки? Еще слава богу, если уважаемая хозяйка сумеет отличить, где у овцы голова, а где зад. Впрочем, бедная женщина никогда не жила в деревне, она не виновата, никто не выбирает себе место, где родиться. Жаль только, что и ребятишки, особенно его маленький тезка — они назвали мальчика в честь деда, — не смогут отличить овцу от коровы. Он почти уверен, что внук у него толковый мальчик. Пятилетний малый во время окота должен целый день быть с овцами. К таким вещам привыкают с малолетства, тогда даже у младенца сразу проявятся все способности. Разве мальчик сможет как следует развиться здесь, в городе, где все заняты какой-то чепухой да финтифлюшками? Впрочем, ходить по улицам тоже не так-то просто. Нет, не его дело сетовать на них, если он не может сам спуститься с крыльца.