Убей-городок 2 (СИ)

— Ой, а что же теперь делать?
— А давайте-ка мы инопланетян обманем. Я запишу с ваших слов — мол, выпил, поссорился с женой, потом еще выпил. А в состоянии полного расстройства решил покончить с собой. Идет?
— Идет. Пишите. Где подписать?
  
Глава пятнадцатая
 
Побег на рывок
 
Самый лучший понедельник — это когда тебе не навалили свежих материалов. Такое бывает нечасто, но вот сегодня — случилось. Усмотрев в этом знак судьбы, я решил посвятить пару часов наведению порядка в бумагах. Но полностью выполнить задуманное не успел, потому что в стенку грохнули. Это означало, что Джексон вызывает меня на переговоры. Я отстучался в ответ и быстренько убрал свои бумаги в сейф.
Джексон был один. Над столом ярко горела операционная бестеневая лампа. Такое чудо подогнал Евгению кто-то из его многочисленных друзей. Как утверждал сам счастливый приобретатель, был ли в ней какой-то брак или она просто от старости перестала светить, как надо, в общем, её списали и хотели выбросить на свалку. И вот тут-то она и обрела вторую жизнь.
Теперь она значительно расширила свои функции и была не просто светильником. Для малолетних правонарушителей это была «лампа правды», с помощью которой Джексон ловко изобличал их во вранье. Осенённый лучами этого рефлектора, мог и роль внештатного судебного медика сыграть, чтобы освидетельствовать, скажем, ссадину на руке какой-нибудь наивной жертвы и заявить, что ущерба здоровью нет, и вот за это её обидчика из числа неустановленных лиц в тюрьму никто не посадит. Для этих целей у него в шкафу и белый халат висел, добытый, правда уже не от медиков, а из какого-то продовольственного магазина.
А ещё Джексон утверждал, что зимой эта лампа греет лучше батареи. Зачем она была включена в данный момент, когда на улице уж если не жара, то хорошее тепло, оставалось не прояснённым. Хозяин кабинета кивнул головой в сторону тумбочки, где хранился дежурный «чайный сервиз», состоящий из разнокалиберных чашек и кружек и скомандовал:
— Сначала к Нине зайди. У неё ещё, наверно, осталось кипяточку. — Сам он уже сидел с огромной кружкой в руках. — А с меня сушки, почти свежие.
Он потряс газетным пакетиком, и «почти свежие» сушки весело отозвались кастаньетным перестуком.
— Да не тормози. Я тебе хохму расскажу.
Я открыл тумбочку и вытащил первый попавшийся в руку сосуд. Он был коричневый снаружи и когда-то белый внутри, но теперь тоже коричневый. На ободке красовалась канцелярская скрепка. Это Савин пометил таким образом свой бокал, не утруждая себя его мытьём после очередной чайной церемонии. Пришлось поставить на место. Иначе его мыть — не отмыть, сколько времени потеряешь, да и Савин, увидев чистую внутренность своей посуды, мог обидеться на коллег — кто посмел самоуправствовать? Тем более, что Сергей считал, что чашку для питья чая мыть вообще нельзя! Дескать — так напиток теряет свои полезные свойства.
Нина, а точнее — дознаватель Нина Комлева была нашей внештатной мамкой. У неё всегда можно было разжиться рубликом до получки, а то и каким-нибудь пирожком, если не получилось пообедать. К ней шли за советом в безвыходной ситуации, она могла устроить праздник для кого-нибудь из своих «сынков» в своей маленькой однушке на Металлургов, если у того не оказывалось подходящего места для такого мероприятия (всё, кстати, очень прилично, не подумайте). Была она старше некоторых из нас всего лет на пять, но статус «мамки» от этого совсем не страдал. За допущенное разгильдяйство или небрежность в обмундировании, а то и за брак в работе, Нина могла так взыскать со своего «сына», притом публично, что строгий нагоняй от начальства выглядел бы ласковым шлепком.
А ещё мамка виртуозно владела русским языком, особенно в той части, которая в годы победившего социализма считалась вроде как не существующей. Затейливая вязь её речи, перемежавшаяся тем, чего, якобы, не существует, была очень колоритной, но ни капельки не вульгарной. Находились упрямцы, утверждавшие, что и они так могут. Слово в слово повторят то же самое — и уши вянут. Из своей будущей жизни я знал, что Нина так и останется непревзойдённым носителем этого умения до самого конца службы в милиции, но при этом ни одни уши не пострадают от её увлекательных тирад. Даже будущий муж её, профессор и доктор искусствоведения, будет утверждать потом, что первый импульс любви сразил его наповал как раз в тот момент, когда он услышал выступление Нины по какому-то там поводу. Что это было за мероприятие, так, однако, и осталось неизвестным.
 
Разжившись не только кипяточком, но и душистой заваркой, я вернулся к Джексону. На двери к этому времени уже висела строгая табличка, исполненная от руки самим хозяином кабинета: «Не входить! Идёт операция!». Это Джексон так глумился, а заодно и защищался от посторонних. Просто запирать дверь у нас было не принято. Стоит так поступить — и тебя могут заподозрить в чём угодно: в пьянстве, прелюбодеянии, чтении «Посева» или какой-нибудь самиздатовской литературы, а то и в связи с инопланетянами. А так всё прилично: сыщик медицинского розыска под своей волшебной лампой извлекает мозг из очередного маньяка — всё пристойно.
Когда я зашёл в кабинет, там уже сидел дознаватель Щеглов, привлечённый табличкой на двери, и проводил испытание своих зубов посредством полученной от Джексона сушки. На сухую это получалось плохо: ни зубы, ни сушка сдаваться не торопились. Я устроился рядом с ними и кивнул Митрофанову — готов.
— Так вот, — начал тот и замолчал, прикидывая, видимо, как ловчее построить интригу. — В пятницу это было. Звонит мне опер из СИЗО, Мишка Петров, и по голосу уже слышно, как он рад, что меня на месте застал. Мнётся, мямлит, что-то невнятно толкует почти шёпотом, но по всему видно, что помощи просит. В чём? — спрашиваю. Да у них тут сиделец один немножко сбежал, так поймать бы надо. Они засады уже все расставили, только у его бабы не смогли, сил не хватает. А баба живёт аккурат на моей земле, так что не помогу ли я?
Джексон звучно отхлебнул из чашки, выключил, наконец, свою лампу и продолжил:
— Я спрашиваю, а почему всё втихаря? Ориентировки нет, и сам вот ты чуть не шёпотом разговариваешь? Отвечает, что хотят по-быстрому его поймать, и никуда об этом ЧП не докладывали. А то, мол, сам понимаешь, поотрывают нам и головы, и всё остальное, и форму красивую отнимут. А уж если быстро не получится, так уж тогда семь бед — один ответ. Я у Мишки спрашиваю, так кто он такой, каких будет, насколько опасен? А тот одно: ты выйди, пожалуйста, в адрес поскорей, тебе же до места пять минут, а я быстренько подскочу. Всё расскажу, на все вопросы отвечу. Ты там у подъезда постой только, и делать-то ничего не надо. И приметы беглеца начинает мне рассказывать.
Джексон замолчал, Щеглов отложил в сторону невредимую баранку, вдумчиво потрогал зуб, потом посмотрел на рассказчика:
— Ну?
— Что ну? Поймали мы его. Мишка чуть не зацеловал засранца до смерти от такой радости. Вот в умных книгах, в наставлениях всяких пишут, как меры по поиску и задержанию сбежавших из-под стражи надо организовывать. Ориентировки там, перекрытие путей и адресов, соотношение сил и всё такое. А тут к тебе обратились за помощью, и что делать? Понятно ведь, что всё это авантюра чистейшей воды. Ничего не знаю: ни кто такой, ни зачем сбежал? Может ему свидетеля грохнуть надо, и он ни перед чем не постоит, раз уж на побег решился? Может и меня заодно порешить. И что мне — отказать, потому что всё неправильно? Так ведь одно дело делаем. Завтра мне к нему обратиться придётся. Чайку там нужному человечку сунуть или сигарет. И что он мне на мою просьбу скажет?
Джексон обвёл нас вопрошающим взглядом и сам же ответил:
— Правильно! Пошлёт по соответствующему адресу. И будет прав, кстати. Так вот, вышел я на Коллективную, а там домишки маленькие, сами знаете, в подъезде не спрячешься. Ну, занял позицию на улице, чтобы подъезд виден был, решил Мишку ждать. А вскоре и он появился. И вот какая картина с его слов получилась.