Красавица и босс мафии (ЛП)

Первые слова "ciao" и "arrivederci" даются легко, и первое из них очень похоже на португальское. За последние почти три недели я услышала их достаточно, чтобы понять, что они означают. Я повторяю слова медленно, стараясь подражать итальянскому акценту Рафаэлы, и она мягко смеется, прежде чем поправить меня, когда я говорю что-то неправильно.
Рафа учит меня основным фразам, таким как приветствия "доброе утро", "добрый день" и "добрый вечер". Позже я учусь говорить, что не поняла, что мне сказали, потому что не говорю по-итальянски. Рафаэла учит меня просить о чем-то, хотя я не думаю, что буду часто этим пользоваться. Я также учусь просить кого-то говорить медленнее, и тогда мы начинаем видеть фразы, которые пригодятся в работе.
Я узнаю, как спрашивать о задачах на день, о направлениях, как спрашивать "где это?" и как называются все комнаты в доме, которые я до сих пор не знаю. Когда отведенное на занятия время заканчивается, я уже не так волнуюсь и чувствую себя немного менее зажатой. Не в буквальном смысле, но ощущение такое, будто кляп, сжимавший мой рот, только что ослабили. Я могу это сделать, я могу научиться, и я немного удивлена, что это не займет столько времени, сколько я думала.
Конечно, это только начало, но, если я и дальше буду делать все правильно, у Луиджии не будет причин запрещать занятия, и через несколько месяцев я смогу говорить все, что угодно и, как угодно. Прошло столько времени с тех пор, как у меня была возможность выучить что-то, кроме механических задач, что я уже и не помнила, как хорошо училась в школе.
Окончить школу было настоящим жонглированием: нужно было заботиться о Ракель и содержать себя. Если бы не милосердие директора и учителей школы, где я училась, я бы, наверное, не справилась. Они разрешали мне брать остатки еды домой из школы, а учителя относились к моим пропускам гораздо щедрее, чем можно было ожидать.
— Grazie, — говорю я сразу после того, как поворачиваюсь к Рафаэле. Мне не нужно объяснять, за что. Она никогда не спрашивала, но с каждым днем я все больше убеждаюсь, что она знает, почему я здесь.
Я поворачиваюсь в другой угол комнаты, и через миллисекунду Луиджия отворачивается от нас, делая вид, что не обратила внимания на все, что произошло на уроке.
— E grazie anche a te, Luigia, (Спасибо и вам Луиджия), — благодарю я экономку. Ее взгляд встречается с моим, удивленный. — Grazie mille (Огромное спасибо). — Медленно подчеркиваю я, заглянув в записи о формах благодарности.
Она не отвечает мне ничем, кроме незаинтересованного взгляда, и, возможно, на мою интерпретацию влияет мое настроение, но я почти уверена, что вижу, как ее глаза загораются удовлетворением.
ГЛАВА 20
ГАБРИЭЛЛА МАТОС
Небо окрашивается в оранжевые и розовые тона, когда солнце садится, скрываясь на горизонте на другом конце света. Из окна моей спальни я любуюсь километрами виноградников, полных винограда, почти готового к сбору.
В какой-то момент за последние три недели это вошло в привычку. Оставаясь в конце дня одна в своей комнате, я сижу здесь до тех пор, пока небо не потемнеет, тогда я залезаю в ванну и остаюсь там, наблюдая за святой в окне, достаточно долго, чтобы глаза стали тяжелыми и я смогла выйти из душа, одеться и, вскоре после этого, лечь на пол, укрывшись простынями, и заснуть.
Из своей комнаты я не слышу тихого шелеста листьев на ветру и не чувствую аромата вина, распространяющегося в воздухе, но я представляю их себе. Точно так же я представляю себе чувство покоя и умиротворения, которое нахлынуло бы на меня, если бы я была одной из многих рабочих, прибывающих в последние дни для сбора винограда, который начнется через несколько недель.
Я также представляю себе чувство благодарности, которое возникло бы в моей груди за то, что я нахожусь здесь, в этом прекрасном месте, вдали от своих проблем и болезненных воспоминаний. Я представляю себе чувство обновления, как будто я начинаю новую жизнь, и представляю, как во мне растет надежда, потому что я знаю, что чувства в моей груди не могут быть настоящими, они должны быть воображаемыми.
 
Я начала новую игру с самой собой. Я сижу здесь и день за днем задаю себе одни и те же вопросы. Я снова и снова воспроизвожу последние мгновения, прожитые в Бразилии. В них нет никого, кроме Витторио, его слов и меня в лачуге, которую я называла домом.
Он сказал, что моя жизнь ничего не стоит для него и что я останусь в живых только потому, что не заслужила права умереть. Тот факт, что он просто оставил меня здесь, не ожидая от меня ничего, кроме того, что я продолжу дышать, свидетельствует об этом больше, чем любые действия, которые он мог бы предпринять против моей жизни.
Я ожидала камеры и плохого обращения, однако, как я поняла, ему нужно было бы позаботиться, чтобы дать мне это. Ему не нужно было давать мне ничего, кроме приговора остаться в живых, чтобы заставить меня страдать. Но интересно, знает ли он, насколько я нелояльна? Догадывается ли он, что всего за несколько недель наказания моя кожа приобрела цвет, тело - вес, а душа - вибрацию, говорящую о том, что мой дух не сломлен, как я считала долгие годы, что это так. Он был просто истощен и нуждался в выходе.
Когда наступает ночь и в небе не видно никаких цветов, кроме глубокого синего, я встаю с подушки под окном и иду в ванную, чтобы сделать еще один шаг в том, что стало моим ритуалом. Я включаю свет и подхожу к святой, мои руки раскинуты в миллиметрах от ее, и она словно просит меня отдать ей всю боль и насилие, которые есть во мне.
Я стою неподвижно, двигаясь только для того, чтобы дышать, несколько минут подряд. Я поднимаю глаза на ее лицо, приветливый взгляд такой же, как и каждый день, начиная с первого, почти как будто она ждала меня все это время, как будто она все еще ждет меня. Я испускаю долгий вздох и делаю два шага назад, уходя, не касаясь ее рук.
***
— Luigia, mia cara! (Луиджия, моя дорогая)! — Я сразу же напрягаюсь, услышав мужской голос, да и Рафаэла, сидящая рядом со мной, реагирует не лучше.
Сидя на месте, которое в последние недели стало для нас привычным, мы наблюдаем за необычной сценой: мужчина входит на кухню. Не то чтобы я никогда не видела, как это происходит…видела. Есть поставщики, которые время от времени заходят сюда, чтобы завезти продукты, есть рабочие, которые навещают свои семьи, и даже некоторые люди Витторио, которых, как я узнала от Рафы, называют солдатами, уже заходили на кухню, но их визиты - единичные случаи.
Пройдя через коридор, мужчина останавливается, ищет глазами Луиджию, и если величие его голоса приводит мои чувства в состояние боевой готовности, то его образ сразу же заставляет меня перевести дыхание. Он - один из братьев Витторио, я уверена. Но если образ моего похитителя – это смертельная серьезность, то этот человек, руки и кисти которого покрыты татуировками, сбегающими от воротника рубашки к шее, пугает в каждом дюйме, а не только в осанке и во взгляде, который с интересом встречает нас с подругой, а затем сужается.
Это может быть только Тициано Катанео.
Его губы кривятся в неловкой улыбке, и он идет к нам. Рафаэла почесывает горло, но я не решаюсь повернуться к ней лицом, чтобы спросить, что означает такая реакция. Не тогда, когда несколько секунд спустя один из сыновей синьоры Анны стоит прямо передо мной. Он беззастенчиво изучает меня на протяжении долгих секунд, в течение которых я чувствую себя крайне неловко. Щеки разгораются, и я опускаю глаза.
— Devi essere il nuovo animale domestic (Ты, должно быть, новый питомец), — говорит он, и я не понимаю всех его слов.
Однако после двух недель ежедневных занятий итальянским и более месяца, в течение которых я не слышала никакого другого языка, кроме этого, я могу понять его общую концепцию. Он считает меня новым домашним животным. Не нужно быть гением, чтобы понять, чьим именно.