Красавица и босс мафии (ЛП)

— Женщины в семье?
— В настоящее время во главе с моей матерью. Когда я женюсь, это будет обязанность моей жены. — Габриэлла сжала губы в тонкую линию, создав ямочки на щеках, я заметил, что она делает это, когда хочет проглотить свои вопросы. — Спрашивай, Габриэлла.
— Почему ты не женат? — Ее щеки снова краснеют.
— Браки в семье – это коммерческое соглашение. Я до сих пор не нашел ни одного, которое стоило бы моего времени.
— Коммерческое соглашение, — пробормотала она. — Всегда?
— Те, которые имеют значение, да.
— И какие именно?
— Твои вопросы когда-нибудь заканчиваются?
— Прости. — Она на секунду опускает глаза. — Я просто пытаюсь понять.
— Те, что касаются лидеров, имеют значение. Некоторые семьи низкого ранга используют браки, чтобы продвинуться по службе.
— Рафаэла говорила мне об этом.
— Вы говорили об иерархии Саграды? — Темные глаза медленно увеличиваются.
— Мы говорили о свадьбе Рафаэлы, — заикается она, явно нервничая из-за возможности непреднамеренно обличить свою подругу. — Она просто объясняла мне, почему жениха выбирает ее отец.
— Ты можешь перестать заикаться, Габриэлла. Нет никакой проблемы в том, что Рафаэла обсуждает с тобой иерархию Ла Санты. — Лицо девушки смягчается, и я прекращаю наши шаги, останавливаясь рядом с высоким коктейльным столиком. — Давай пока останемся здесь.
Официант тут же останавливается рядом с нами, и я прошу принести виски и апельсиновый сок. Напитки приносят в мгновение ока, и Габриэлла пьет сок с такой жадностью, что я делаю мысленную заметку спросить у Луиджии, действительно ли в поместье нет апельсинов.
— У меня есть еще один вопрос, — объявляет она, и я не могу удержаться от улыбки, когда вижу, что она научилась уклоняться от моих ироничных комментариев.
— Спрашивай.
— Почему в доме во всех ванных комнатах святые? — Я останавливаю стакан на полпути ко рту и смотрю на девушку с таким удивлением, что забываю скрыть эмоции на лице.
— Что?
— Святые. В ванных есть святые. Одна была в моей комнате в крыле синьоры Анны, и такая же есть в моей комнате в твоем крыле.
— В наших ванных комнатах нет святых. — Она откидывает голову назад и ставит бокал на стол рядом с собой. — Они есть только в двух ванных комнатах, и, видимо, тебе повезло дважды. — По лицу Габриэллы расплывается восхищение.
— Только в двух?
— Только в двух. — Она кивает, думая о чем-то, чего не говорят ее губы.
— Что за святая? — Она спрашивает почти через целую минуту, и я поднимаю бровь, показывая, что это легко вычислить. — Ла Санта, — заключает она.
— Да.
— А как ее зовут?
— У нее нет имени. Она просто Ла Санта.
— А почему она только в этих двух ванных?
— Понятия не имею. Особняк был построен несколько десятилетий назад, и некоторые истории о нем были утеряны, когда их перестали рассказывать.
— Ты сегодня разговорчивый, — комментирует она, и мне приходится заставить себя проглотить смех, который вызывают только абсурдные комментарии Габриэллы.
— Может быть, я стараюсь не быть в очередной раз плохой компанией, — говорю я, и она цокает языком, прежде чем надуться.
— Как будто тебя это волнует, — отвечает она на мою иронию в натуральном виде в тот самый момент, когда в поле моего зрения попадает Массимо.
Я сокращаю расстояние между Габриэллой и одним шагом подношу руку к ее лицу. Ее кожа такая же гладкая, как в то утро, когда я познакомил ее с библиотекой, когда она отчаялась, что пришло время лишить ее жизни. Эта реакция так отличалась от той, что была за несколько недель до этого, когда она практически приняла смерть, умоляла о ней. Когда у нее не было инстинкта отрицать тот факт, что ее жизнь ничего не стоит.
Осознание того, что ее взгляд на себя изменился, стало приятным сюрпризом. Габриэлла обнаружила в себе какую-то ценность, и, как бы близко мы ни были, невозможно остановить растущий инстинкт, стремящийся завладеть каждой каплей этой ценности.
Я наклоняюсь к ней, и она покрывается мурашками, а улыбка, которая появляется на моих губах, когда я прикладываю их к ее уху, не является фальшивой.
 
— Мне не все равно, — шепчу я ей на ухо, а затем поднимаю взгляд на Массимо, который не сводит глаз с нас с Габриэллой.
Лицо мужчины покраснело от ярости, а руки сжались в жестокие кулаки. Я позволяю ему видеть все удовольствие, написанное на моем лице. Аромат роз, проникающий в мой нос, усиливает ощущение силы, текущей по моим венам. Когда я поднимаю свое тело настолько, чтобы прижаться лицом к лицу Габриэллы, дыхание девушки становится неровным, губы приоткрываются, а зрачки расширяются.
Я опускаю губы к ее губам и целую уголок, стараясь, чтобы под тем углом, под которым мы находимся, Массимо казалось, что я целую ее целиком. Я отстраняюсь, чтобы увидеть раскрасневшееся лицо Габриэллы, и провожу большим пальцем по ее щеке, прежде чем протянуть ей руку.
— Пришло время для танца, Габриэлла.
ГЛАВА 36
ГАБРИЭЛЛА МАТОС
Я забыла, как дышать.
Мои ноги следуют за Витторио, не заставляя меня принимать решения, и я благодарю Бога за это, потому что не думаю, что смогла бы, не сейчас. Мой мозг словно превратился в желе, и все потому, что я почувствовала его губы на своей коже. Мое сердце бьется в каждом дюйме моего тела, а не только в грудной клетке. До этого момента я не знала, что его можно чувствовать так сильно.
Я была глупа, думая, что смогу играть в эту игру притворства, достаточно было одного жеста Витторио, чтобы мне захотелось сбросить кожу женщины, которую я так хотела играть сегодня вечером, и убежать.
Я хочу похоронить себя в плотно закрытой скорлупе, где мое и без того израненное сердце никогда больше не будет подвержено тому колоссальному ущербу, который был нанесен всего лишь прошептанным словом, крошкой ласки и поцелуем в уголок губ.
Дон невероятно лучше меня умеет притворяться, потому что, когда мы выходим на танцпол, в то время как я задыхаюсь и полностью поражена, на лице Витторио та же бесстрастная маска, которую он носит почти двадцать четыре часа в сутки, и та же непоколебимая осанка, от которой он никогда не избавляется. В своем безупречном смокинге и с зачесанными назад волосами он - Бог, и ни один простой смертный не посмеет сказать иначе.
Стоя друг напротив друга в метре друг от друга, мы ждем, когда начнется музыка. Скрипки, аккордеон и виолончель выкрикивают первые ноты, и каждая частичка меня вибрирует, волнуясь, поскольку я понимаю, что они получат несколько минут того, чего жаждали после поцелуя Витторио… больше его присутствия.
Как такое возможно? Как я могу испытывать такое неизгладимое влечение к этому мужчине после столь тонких, коротких прикосновений? Это все равно что принять первую дозу наркотика, о котором я и не подозревала, а теперь оказалась безнадежно зависима.
Рука Витторио тянется ко мне, и я принимаю ее, опустив глаза в пол, как того требует хореография. По обе стороны от нас на переполненном танцполе выстраиваются пары, которые делают то же самое. Свободной рукой я придерживаю юбку своего платья и делаю короткий реверанс. Затем я встаю и наконец встречаю взгляд моего Дона.
Он ни на секунду не отпускает меня.
Витторио следит за каждым моим движением, словно в комнате нет никого, кроме меня, пока я выполняю первые шаги отрепетированного танца. И когда наконец наступает момент, когда наши тела соединяются, переплетая руки, мое тело танцует так, словно это и есть величайшая цель его существования.
Витторио ведет меня по залу, шагая вместе со мной и кружась вокруг меня. И в тот момент, когда происходит обмен парами, нити, те самые нити, которые тянули меня к нему, когда я впервые увидела его, становятся короче и шипят, когда натягиваются почти болезненным образом. Однако достаточно вернуть меня в его объятия, чтобы они расслабились, наполнив мое тело и душу чувством сопричастности, которого я никогда раньше не испытывала.