Провинциальная история

Имя сделали.
А он?
Приедет и… верховный маг… смех один. И что дальше?
…в присутствии легче не стало. Ничего-то там не изменилось.
Гудели мухи.
Строго и спокойно взирал на Ежи Государь-батюшка, нос которого за ночь стал будто бы больше. Дремал на пышной стопке доносов помощник, и сон его был столь сладок, что даже завидно стало. Губы Никитки то растягивались в улыбке, то трубочкою вытягивались, и шлепали, и что-то он такое лопотал, пуская на доносы слюни.
Ничего, потом набело перепишет.
Будить Никитку Ежи не стал, обошел стороною и сел в кресло, поерзал, ибо вдруг показалось оно жестким. А здравый смысл продолжал топтаться по мечтам с надеждами, нашептывая, что возвращаться-то глупо, что в столице таких вот, как Ежи, пучок на дюжину, что никто-то там его не ждет и никому-то он не нужен. И кем он будет? Один из многих магов, которых каждый год прибывает только?
А тут он – фигура.
Птица важная в кафтане золоченом. И купцы-то ему кланяются, и графья с баронами – а птиц поважнее в Канопене не водилось – за равного держат, многие и приглядываются с тем, чтобы породниться. И жалование у него хорошее.
Дом за счет городской казны держится.
Да и работенка непыльная.
Чего еще желать?
А то ишь, размечтался… поломать-то все легко, а построить как будет? Вон, матушка опять писала, жаловалась, что Аленка подрастает, надобно приданое справлять, и чтобы не хуже, чем старшим сестрам. Петрушка опять же просится в долг, желает прикупить лужок, чтоб расширить батюшкино поместье, а еще коров каких-то особых, которые едва ли не медом живым доятся, но и стоят, что цельная пасека.
Пасеку Ежи ему в прошлом году прикупил.
И овец.
Овцы плодились, Петрушка хвастал, что за шерсть их выручил изрядно, однако о том, чтобы деньги вернуть, речи не шло. Как-то оно так повелось, что Ежи помогал семье по-родственному.
Он подавил тяжкий вздох.
Нет, семейство свое он любил, и батюшку, который больше походил на почтенного купца, нежели князя, которым являлся, о чем и бумаги имелись, подтвержденные, и соседи не забывали. Но вот что за князь, когда землицы едва хватает, чтоб семью прокормить.
Дом опять же старый, еще прадедом ставленный, добротен, но давно уж тесен стал. Сестрам горница, ему с Петрушей другая, маменькина да папенькина спаленка, и еще покои для папенькиной сестры вдовой, которая в отчий дом вернулась и не отказали ей.
Как отказать родному человеку?
Пускай… тетка Аграфена была женщиной крепкой, хозяйственной, не чета матушке. И многое делалось ее-то силами.
…и писала-то она чаще других, рассказывая о новостях домашних, нехитрых. И денег-то никогда не просила, хотя, верно, и ей нужны были. Может, имейся в семье деньги, ей бы вновь удалось замуж выйти?
Что за странные мысли в голову-то лезут? Несвоевременные, ненужные? Ему бы о возвращении в столицу думать, а не о родном Подберезье.
– Ежи! – хлопнула дверь, и голос этот разогнал ненужные мысли, и беспокойство, недовольство собою тоже отступило. – Ты тут?
– А где мне быть? – мрачно поинтересовался Ежи, глядя на часы. Сидеть ему в присутствии еще часа четыре. Хотя… если по жалобам отправиться с проверкою… да только таких, чтоб и вправду проверять, нет, а впустую ходить удовольствия еще меньше.
– И вправду! – Анатоль, старый приятель, выглядел донельзя довольным. Прямо сиял-таки от радости, что опять же раздражало. Он хлопнул по плечу сонного Никитку, который встрепенулся и по обыкновению своему рассыпал бумаги, тут же ринулся подбирать, правда, прыти у него поубавилось.
Отпустить его, что ли? Хоть кому хорошо будет…
– Маешься? – Анатоль принес с собою запах рынка и пирожки в промасленом кулечке, который безо всякого стеснения кинул прямо на стол, поверх папок.
– Маюсь, – признался Ежи.
– Ведьму искал?
– Нет. В Ковен отписался, но сам знаешь, пока разберутся, пока ответ сочинят… – почему-то получилось, будто он оправдывается. А оправдываться Ежи страсть до чего не любил. И потому задал вопрос, который его мучил если не давно, то часов пару уж как. – Ты почему сюда вернулся?
 
– В смысле?
Анатоль если чем и терзался, то виду не показывал. Подхвативши верхний пирожок, пузатенький, с вытянутыми носиками и аккуратненьким швом поверху, он плюхнулся в кресло для посетителей и зевнул.
– Сюда. В город. В Канопень. Ведь мог же столице остаться. Ты же вольный диплом получил.
Пирожок, судя по аромату, оказался с грибами.
Вот что в Канопене умели делать, – это Ежи признавал, – так это пирожки. И каких только не было! С зайчатиною, с гусятиною, с потрошками или белорыбицей, с капустой и луком, с яйцами. С ягодами самыми разными и повидлами.
Так что рука сама потянулась.
– И? Что мне с той столицы? – фыркнул Анатоль, выбирая из середины луковое колечко. – Или думаешь, что меня там кто-то ждал…
– Ты ж подрабатывал…
– И ты подрабатывал.
Ежи пожал плечами. Было дело. Князь князем, а титул сам собою не прокормит. Нет, маменька, конечно, отправляла в столицу и кур потрошеных, и соленья, и картошку мешками с репою в придачу. И против опасений никто-то над этакими посылками не смеялся.
Хватало, оказывается, в королевстве князей, навроде Ежи, чтобы с титулом да и только.
Напротив, нашлись добрые люди, научили и с картошкою обращаться, и с репою, и сало солить, чтоб мягонькое выходило. Про кур он вспоминать не любил.
Крепко не любил.
Подработка же… молодых магов охотно привечали что в фармацеях, что в иных заведениях, поручая работу простую и особых талантов не требующую, вот Ежи и устроился в артефактную лавку камни заряжать. Платили за это не сказать, чтобы щедро, но хватило, чтоб прикупить первый столичный наряд да по кабакам прогуляться. Правда, после было мучительно жалко истраченных золотых, а потому первый загул стал последним, но… но речь же не о том!
– Думаешь, с дипломом стали бы платить больше? – осведомился Анатоль, аккуратненько обкусывая пирожок по краю. – Как бы не так… студентов, которым копеечка нужна, довольно, а для сложной работы мы с тобой, следует признать, умением и силой не вышли. Вот и осталось бы местечко в какой-нибудь лавчонке за пару золотых в неделю. И учти, в общежитии нас никто бы держать не стал. Пришлось бы искать жилье. Квартиру снять? Вряд ли, не с нашими доходами. Выпускники или комнатку берут, или скидываются на троих-четверых, если в месте поприличней.
У Ежи пирожок оказался сладкий, с яблоками, вареными в меду. И калины моченой добавили горсточку, скрадывая излишнюю сладость.
Корочка тонкая, хрустящая.
Сок во рту растекается.
Благодать.
И чего, спрашивается, он распереживался?
– Вот… клиенты… там народец балованный, капризный, чуть что не так, то жалобы в Гильдию, которой, учти, тоже налог платить надобно и отнюдь не золотой в месяц, а целую десятку.
А ведь Ежи знал. Точно знал, и про жилье, которое даже приглядывал, испытывая робкую надежду, что оставят его в столице, и про налог, и про прочие сложности. Тогда-то вовсе не казались они непреодолимыми.
– Некоторые наши по сей день маются. Кому-то да, повезло, вышел, выбился, имя сделал. Кто-то женился удачно и теперь в семейном деле. Как правило чужом, но все же. А кто-то так и живет, перебиваясь с грошика на грош, но главное, что при столице. Как же… перспективы!
Анатоль фыркнул.
– А тут разве перспективы?
– А разве нет? Поглянь на себя. Верховный маг…
На себя Ежи глядел не далее, как утром. И сомневался, что с того времени внешность его претерпела хоть какие-то изменения.
– А ты?
– А я, пусть не верховный, но тоже маг. Уважаемый. К кому идут за сонным зельем? Или успокоительными каплями? Чтобы воду привести или от пожара склады заговорить?
И то верно, расценки-то у Анатоля были пониже тех, что Гильдия установила, а народец в Канопене жил рачительный, бережливый. Вот и шли к нему куда как охотней, чем к Ежи.