Невыносимая шестерка Тристы (ЛП)

Я даю знать, когда я хочу их. Как она дает знать? Что она делает?
Но она не объясняет, а просто поднимается со своего места.
— Прости, — Лив берет свою сумку и пытается уйти.
Но я топаю по подушке для коленопреклонения, хватаю ее за запястье и рывком ставлю на колени. Она втягивает воздух, когда садится на скамью, а я беру свой рюкзак и встаю.
— Посади свою задницу, — выдавливает она.
Я не остаюсь, чтобы посмотреть на ее реакцию. А разворачиваюсь, не обращая внимания на взгляды окружающих, и покидаю часовню как раз в тот момент, когда начинается месса.
Я даю знать…
Я медленно моргаю. Боже.
Четыре
Оливия
Посади свою задницу.
Я вздрагиваю и открываю глаза, когда тени от капель дождя танцуют на моем потолке.
Дерьмо. В поле зрения появляется моя спальня, все еще тусклая от безлунного неба, виднеющегося из окна, и быстрые вибрации моего телефона на прикроватной тумбочке, которые постоянно усиливаются.
Сделаешь кое-что для меня? Я будто слышу ее голос.
Зажмурившись, я переворачиваюсь на другой бок и зарываюсь лицом в подушку. Будь она проклята.
Ткань охлаждает мою разгоряченную кожу, когда капли пота скатываются по спине. Ее насмешливый голос — шепот у моей щеки — все еще звучит у меня в ушах.
Она не снилась мне. Боже, прошу, хоть бы она не снилась мне.
Но меня охватывает дрожь.
Я пытаюсь вспомнить что-нибудь до того, как проснулась, но все, что я чувствую, — это облако в моей голове. И напряжение в теле. Жар распространяется по животу, между бедер разливается тепло, я беспокойна и расслаблена одновременно. Это неприятно.
Опустив руку между ног, я прикасаюсь к себе через шорты и нижнее белье, мгновенно ощущая влагу.
Я отдергиваю руку и сажусь. Боже. Эта эгоцентричная мелкая сучка… Какого черта?
Нет. Совершенно нет.
Я покончила с этим. Покончила с этим несколько лет назад. Она натуралка. Я узнала это много лет назад, когда впервые встретила ее, влюбилась и не могла перестать думать о ней.
И она жестока. Теперь для меня это ясно как день. Я даже не могу поразмыслить о том, что, черт возьми, думает мое подсознание, но ненавидеть гребаную Клэй Коллинз еще менее весело, чем купаться в лаве.
Можно подумать, что, учитывая самоубийство, которое, вероятно, стало результатом издевательств, Клэй Коллинз отступит. Элли Карпентер мертва. Квир [11], которая насытилась этим по горло.
Именно этого хочет Клэй? Да что с ней не так?
Я беру телефон, проверяю свои социальные сети и вижу, что у меня появилось несколько новых подписчиков в «Твиттере».
Натыкаюсь на популярный твит преподобного Джона Дж. Уильямсона, осуждающий нового молодого сенатора, который оказался геем. Я качаю головой, успокоенная комментариями в ветке, осуждающими его. Этих мужчин всегда ловят в номерах мотеля с пятнадцатилетними мальчиками.
Придурок. Я решаю процитировать твит: «Надеюсь, твои дочери вырастут и у них появятся жены», — нажимаю «Ретвит» и после проверяю сообщения.
Одно от Бекс: Позвони мне.
Я не говорю по телефону. Я пишу сообщения.
Еще одно от Джонаси, бывшей Трейса, которая думает, что поддержание отношений с семьей вернет ее к нему в постель: В Маленькой Кубе открылся новый винтажный магазин. Пойдем со мной!
Неа. Когда у нее вообще сложилось впечатление, что мне нравится винтажная одежда? Может, мне и нравится носить старую байкерскую куртку Мэйкона с дырками на подкладке со времен, когда ему было пятнадцать, но я почти уверена, что «старый» не значит «старомодный».
Я бросаю телефон на кровать и вскакиваю, потягиваясь, а затем распускаю волосы и трясу головой.
— Нет! — Я слышу рев за моей дверью и поворачиваю голову на звук. — Отдай его, сейчас же!
Стон вырывается из моей груди, я закрываю глаза и откидываю голову назад. Трейс и Даллас. Двадцать и двадцать один год соответственно, они самые младшие мальчики в нашей семье, но все равно старше меня. Хотя на самом деле об этом сложно догадаться, если судить по их поведению.
 
— Еще чертовски рано! — кричит в ответ Даллас.
Затем слышатся скрип деревянного пола и тяжелые шаги, а после… глухой стук сотрясает дом, полки на моей стене дребезжат, и моя книга со всеми пьесами Генрика Ибсена падает на пол. Еще один глухой удар, а затем почти гром, который вибрирует у меня под ногами.
Боже. Мне нужно на воздух.
Распахнув дверь, я нахожу Далласа и Трейса, борющихся на полу в коридоре. Даллас насквозь мокрый и завернут в полотенце, которое еще немного и соскользнет с его тела, а Трейс, одетый только в джинсы, смеется до упаду, когда они в шутку дерутся.
— Хватит! — кричу я.
Ради всего святого. Стиснув зубы, проношусь мимо них и переступаю через их тела.
Но чьи-то руки хватают меня за ноги, и я едва успеваю вскрикнуть, прежде чем падаю навзничь в объятия брата.
— Трейс! — кричу я, даже не посмотрев, кто виноват. Даллас не из игривых, так что я знаю, что это не он.
Пальцы впиваются мне в живот, и я сдерживаю смех, дергаясь и извиваясь.
— Прекрати! — рычу я, пока братец щекочет меня. — Я не в настроении.
— Ты спала, — огрызается в ответ Трейс. — А я — нет.
Даллас отталкивает нас, поправляет полотенце и возвращается обратно в ванную, громко хлопнув дверью.
— Отстань, — прошу я, стараясь высвободиться из хватки Трейса, щетина на его щеке колет мне ухо. — Сначала кофе. Пожалуйста.
У него есть пунктик насчет капризных людей. Таких, как Мэйкон и Даллас. Таких, как я. Он нарочно толкает медведя и не знает, когда остановиться.
Мы деремся, и я бью ногой, ударяя вместо него стену, штукатурка трескается, а там, где ее уже давно нет, появляется красивая круглая вмятина.
Раньше мне становилось жаль. Но теперь от многолетней жизни шести детей Джэгер стены покрыты таким количеством вмятин и дыр, что Мэйкон, самый старший из нас и глава дома, не заметит разницы.
— Отпусти меня! — рявкаю я и бью его локтем в живот.
Хватка Трейса ослабевает, и я вырываюсь из его рук, ползу и поднимаюсь на ноги, чтобы поскорее убежать.
Но я слышу голос позади себя:
— Твоя очередь стирать постельное белье.
Я останавливаюсь и поворачиваю голову, его короткие черные волосы торчат во все стороны, а в зеленых глазах нет и намека на то, что у него выдалась бессонная ночь, как он утверждает.
— Я не трогаю твои простыни, — отвечаю я, — убери их в машинку сам.
Брат хлопает ресницами, и я испускаю тихий вздох. Если я не постираю его простыни, их никто не постирает. И почему меня это волнует? Понятия не имею.
— Не заставляй меня прикасаться к твоей простыни, — умоляю я.
Но он просто моргает и продолжает смотреть на меня.
— Сначала кофе, — произносит Трейс. — Кофе поможет тебе почувствовать себя лучше.
Плевать. Я срываюсь с места, зная, что сделаю это и что он тоже в этом уверен.
Тем не менее, я немного дуюсь на него. Если бы наши родители были здесь, я, возможно, не чувствовала бы себя обязанной уступать ему, но Трейс был ненамного старше меня, когда мы осиротели. Он думает, что женщина заполнит ту пустоту, которую в нем оставила мамина смерть.
Я захожу на кухню, облупленные голубые и розовые оштукатуренные стены сияют в свете, исходящем от старой ржавой люстры над кухонным столом. Окна над раковиной распахнуты, белая решетка не впускает незваных гостей, но пропускает запах и шум дождя.
Мэйкон стоит, прислонившись к плите, на его серой футболке жирные пятна, а кожа на ботинках с металлическими носками облупилась. Он вытирает руки и затягивает тонкий кожаный ремешок, такой же, как у меня, на запястье.
Я иду за кофеваркой.
— Доброе утро.
— Уже почти полдень, — слышу, как он отпивает кофе. — Вы бы никогда не узнали, что у меня четверо братьев и сестра, со всем тем дерьмом, которое вы все заставляете меня делать здесь в одиночку.