Ева и её братья
После службы подошли к нему. Не сразу. В очереди пришлось постоять. Они последние были.
Иннокентий сразу её узнал. По лицу его пробежала волна удивления, замешательства, потом батюшка просиял. Но чуть позже понял, что не радость привела Еву к нему, не желание повидаться после стольких лет. Чёрная одежда, серое лицо, и только волосы – по-прежнему рыжие.
Он пригласил их с Дарьей в притвор. Сели на лавку, и Дарья, утирая глаза платочком, сказала:
– Вот, батюшка, сыночек у неё умер. – Потом добавила, глядя на Еву: – Я тебя на улице подожду.
Иннокентий и Ева остались одни.
– Не знала, что ты стал священником, – сказала Ева, помолчав, вспоминая, как именно они расстались.
– Уверовал, служу. А ты, Ева? Замуж вышла, в университет поступила? Слухи дошли.
– Нет больше у меня мужа, Кеша. Свалил. За бугор. От подельников подальше. Да и скатертью дорога. Сын был единственной моей радостью. Теперь и его нет. Жить незачем стало.
– А ты иначе об этом думай. Бережёт тебя Господь – мужа такого отвёл. Уповай на Него, и Он не оставит.
– Может быть, и прав ты, Кеша. Или как тебя теперь называть, отец Иннокентий?
– Да называй, как тебе удобней.
– Сколько сыну твоему было? – спросил Кеша, помолчав.
– Четыре годика всего.
Евины глаза наполнились слезами. Размякла она внутри, показалось ей, что сейчас найдёт она утешение, и рухнет в него, как в перину, и забудется… Кешин голос звучал так умиротворяюще, так доброжелательно…
– И некрещёный, поди?
– Да, я и сама некрещёная…
Отец Иннокентий сверкнул глазами.
– А ты не думаешь, что горе такое у тебя неспроста, а чтобы обратилась ты к Господу? Господь тебя позвал, в церковь привёл, потому что ребёночек твой, хоть и безгрешный, а не в раю теперь, не крестила ты его. А пожил бы, нагрешил бы – может, по папиным стопам пошёл, и хуже сталось бы?.. И если ты не примешь Христа, то не войдёшь в Царствие Небесное, не спасёшься. А когда крестишься, то сможешь за сынка читать святому мученику Уару, чтобы в рай он попал, ангелом светлым стал…
На этих самых словах Ева встала и посмотрела Кеше в глаза. Что-то такое было в её взгляде, что Кеша тоже вскочил. А Ева взялась рукой за тяжёлую лавку, на которой они сидели, и перевернула её. Кеша вжал голову в плечи, ожидая удара, однако его не последовало.
– А я левую щёку подставлю, лишь бы… – успел крикнуть он. Но никто его уже не услышал.
Ева выбежала из церкви, пронеслась мимо Дарьи, выскочила на проезжую часть. Пришла в себя от мерзкого визга шин об асфальт. Из успевшей затормозить в полуметре от неё машины вылезла дебелая блондинка и принялась поливать Еву матом. Время замедлилось и загустело. Голос блондинки был похож на звук старого катушечного магнитофона, который зажевал ленту.
Ева посмотрела на небо. Там было пусто.
Москва. 1996–1997 гг.
Ева на тропе войны
Однако пусто было не только на небе. Болезнь Игорька истощила Евины финансы. А что́, собственно, она умела делать? Чем мог заняться гуманитарий широкого профиля после истфака в эпоху первоначального накопления капитала?
Ева позвонила московскому другу отца, тоже бывшему парткомычу, который возглавлял скучный журнал «Военно-промышленное обозрение». Тот ей обрадовался, они встретились, и уже очень скоро Ева стала внештатным корреспондентом этого страннейшего коммунистического издания. Впрочем, ей было безразлично, где и чем заниматься, лишь бы платили деньги, чтобы можно было о них не думать. Она вначале и не вникала, кто оплачивает банкет, сиречь содержит журнал. Между тем журнал и его главный редактор были совсем не просты.
Каждое предприятие, чья военная продукция востребована, «крышуют» свои специальные генералы. Силовые генералы бывают Нордические и Соборные. Нордические считают, что в свое время Владимир зря крестил Русь и это был жидомасонский заговор. У них главная икона – Святослав, отказавшийся креститься, а русский народ является наследником «северной арийской цивилизации» и Гипербореи. А Соборные – наоборот, за православие, Третий Рим и Путина в храме Христа Спасителя по праздникам. Вне зависимости от идеологии, бо́льшая часть денег из госзаказа тем или иным образом оседает в их силовых карманах. «Военно-промышленное обозрение» принадлежало Нордическим.
Денег поначалу было совсем немного, поэтому Ева постоянно искала подработку. А ещё она искала забытья. Для этого существует много проверенных путей. Ева по ним прошлась, но скоро поняла, чего ей не хватает. И тогда стала проситься у парткомыча в какую-нибудь горячую точку.
Хотя он и был другом Евиного отца, но не его ровесником. Он, собственно, был первым, по кому прошлась Ева. Его звали Павел Семёнович. Был он белёс и упитан. И он, конечно, не собирался Еву отпускать ни в какое опасное место. Она ему была дорога, рыжая, хотя он был глубоко женатым человеком.
* * *В ноябре 1997 года они вместе поехали в Египет отдохнуть и развеяться.
Как-то, нежась с утра в кроватке, Павел Семёнович щёлкал пультом, листая каналы. Почти все они были заполнены одним – вчерашним терактом в Луксоре: боевики египетской исламистской группировки «аль-Гамаа аль-Ислами» [4] убили пятьдесят восемь иностранных туристов и четырёх египтян, осматривавших памятники Луксора. Прямо на развалинах храма женщины-фараона Хатшепсут. И тут Ева предложила: «Раз уж мы здесь, может быть, съездим, сделаем репортаж, так сказать, из первых рук…» К слову, у них были с собой бейджи «Пресса» – так, на всякий случай. Взяли такси и поехали.
На месте всё было оцеплено. Пресса и телерепортёры толпились за ограждением. Но даже с этой дистанции были видны следы крови. Их не сразу, но пустили осматривать место трагедии.
Офицер полиции рассказал, как всё произошло. Утром очередная группа туристов подъехала на пассажирском автобусе. После досмотра и покупки входных билетов туристы вошли на первую террасу храма. В это время террористы подбежали ко входу в храм, где расстреляли полицейских, билетёров и гидов. Четверо из террористов бросились за туристами, двое остались охранять вход. Исламисты догнали группу и открыли по ней шквальный огонь. Боевики использовали оружие советского производства, украденное во время нападений на полицейские участки в Египте незадолго до теракта. Тех, кого не достала пуля, добивали ножами. Среди погибших была пятилетняя девочка.
На обратном пути спутники долго спорили о природе терроризма. Ева в первый раз увидела кровь так близко. Ей казалось, что зрелище должно было произвести на неё большее впечатление. Больше ужаса, больше ада! Она же этого и хотела! Думала, что почувствует себя живой! Но нет. Что-то перегорело в её душе со смертью сына. Она была подавлена, но не более.
Перед глазами вставали застывшие лужи крови, невольно запуская поток ассоциаций. Историческое образование здорово структурировало Евины мозги, поэтому аналогии между прошлым и настоящим, между погромами и террористическими атаками возникли сами собой. Те же беспомощные заложники трагически сложившихся для них обстоятельств гибнут ни за понюх, тот же фанатичный, ошалевший от безнаказанности сброд якобы действует во имя веры. Там – веры в распятого евреями Христа, здесь – веры в Аллаха и во имя джихада. И этот Бог, принимающий свои кровавые жертвы, и никогда не случающийся вовремя «аз воздам». Как же всё дико и бессмысленно! Ничто не меняется.
Когда Ева с главредом вернулись в Москву, то сделали об этом отличный репортаж, и так прошло её боевое крещение. Так Ева вышла на тропу войны.
Кишинёв. 1903 год
В течение всего дня 7 апреля, с рассвета до восьми часов вечера, в Кишинёве совершались зверства, каких не бывало в прежних погромах. Видя себя беззащитными, отданными на произвол дикой толпы, многие еврейские семейства прятались в погребах, на чердаках, а иногда искали спасения в домах соседей-христиан, но везде рука убийц настигала несчастных. Евреев избивали самыми варварскими способами: многих не добивали, а оставляли мучиться в предсмертных судорогах; некоторым вколачивали гвозди в голову или выкалывали глаза; малых детей сбрасывали с чердаков на мостовую и разбивали их головки о камни, женщинам вспарывали животы или отрезали груди. Многие женщины подверглись зверскому насилию. Один гимназист, на глазах которого хотели изнасиловать его мать, вступил в бой с негодяями и своей жизнью спас её честь: его убили, а матери выкололи глаза.