Из зарубежной пушкинианы

         Всецело преданный Вам Ж. Дантес».
И в следующих письмах Дантес настойчиво и неукоснительно будет выражать свою любовь к Луи Геккерну. Была ли это на самом деле любовь или только благодарность, — кто знает? Для нас это не так уж и важно. Но можно твердо верить автору, что встреча с Геккерном и его поддержка стали для него, как он пишет, Провидением. Это и материальная поддержка, светские связи, без которых завоевать северную русскую столицу было бы нелегко. А Дантес только и думает о блестящей карьере. Это цель, к которой он стремится всеми возможными способами. Это видно хотя бы из его письма от 20 июня:
«Павловск, 20 июня 1835 г.
Мой дорогой друг, как я счастлив: сию минуту получил я письмо сестры, сообщающее, что Вы приехали в Баден-Баден и, что мне много интереснее, что Вы в совершенном здравии. Мой бедный старый отец в восторге. Итак, он пишет, что невозможно испытывать большую привязанность, чем Вы ко мне, что Вы ни на минуту не расстаетесь с моим портретом. Благодарю, благодарю тысячу раз, мой дорогой, и мое единственное постоянное желание — чтобы Вам никогда не довелось раскаяться в своей доброте и жертвах, на которые Вы себя обрекаете ради меня; я же надеюсь сделать карьеру, достаточно блестящую для того, чтобы это было лестно для Вашего самолюбия, будучи убежден, что Вам это будет наилучшим вознаграждением, коего жаждет Ваше сердце.
Мой дорогой друг, у Вас постоянные страхи о моем благополучии, совершенно необоснованные; перед отъездом Вы дали мне достаточно, чтобы с честью и спокойно выпутаться из затруднений, особенно, когда мы возвратимся в город. В лагере я и впрямь немного стеснен, но это всего на несколько месяцев, а как только вернусь в город, все будет прекрасно; да если в моей кассе и обнаружится недостаток во время маневров (чего не думаю), уверяю, я тотчас Вас предупрежу, так что Ваше доброе сердце может быть спокойно: раз я ни о чем не прошу, следовательно, ни в чем не нуждаюсь…»
Здесь мы не собираемся цитировать все письма Дантеса, приводить их полностью. Нам интересна здесь только та их часть, которая позволит восстановить контекст двух отрывков, опубликованных Анри Труайя. Если сравнить эти вырванные из контекста отрывки с замочной скважиной, то письма Дантеса — это дверь, распахнутая в квартиру врагов Пушкина. И это дает возможность (снова процитируем С. Л. Абрамович) «многое прояснить».
Между тем Дантес делает все новые успехи и по службе, и в свете. Это видно из следующего письма от 14 июля:
«…Однако следует быть справедливым, ведь до сих пор я говорил Вам только о плохой стороне наших маневров, а между тем мы находили в них удовольствия: празднества шли чередой, а Императрица была ко мне по-прежнему добра, ибо всякий раз, как приглашали из полка трех офицеров, я оказывался в их числе; и Император все так же оказывает мне благоволение. Как видите, мой добрейший, с этой стороны все осталось неизменным. Принц Нидерландский (принц Вильгельм Оранский — В. Ф.) тоже весьма любезен, он при каждом удобном случае осведомляется о Вас и спрашивает, улучшается ли Ваше здоровье; можете вообразить, как я счастлив, когда могу сказать ему, что у Вас все идет на лад, и Вы совершенно поправитесь к будущему году… Он уверил меня, раз тамошние врачи прописывают Вам лечение виноградом — это лучшее доказательство полного восстановления Вашего здоровья. Представляю, какая радость была в Сульце, когда там узнали, что Вы приедете на две недели, а если ненароком Вам и случится там поскучать, заранее прошу Вашей снисходительности. Они так захотят Вас развлечь, что в конце концов наскучат. Да может ли быть по-иному, разве Вы не благодетель для них всех; ведь в наше время трудно найти в чужестранце человека, который готов отдать свое имя, свое состояние, а взамен просит лишь дружбы; дорогой мой, надо быть Вами и иметь такую благородную душу, как Ваша, для того, чтобы благо других составило Ваше собственное счастье; повторяю то, что уже не раз Вам говорил — мне легко будет стремление всегда Вас радовать, ибо я не дожидался от Вас этого последнего свидетельства, чтобы обещать Вам дружбу, которая закончится только со мною: все, что я здесь говорю — не просто фразы, как Вы меня упрекали в последнем письме; раз уж мне невозможно иначе выразить все, что я чувствую, Вам придется покориться и читать об этом, ежели Вы хотите узнать всю мою душу…»
 
Дантес называет Геккерна «благодетелем» и пишет, что «не дожидался этого последнего свидетельства, чтобы обещать Вам дружбу». Какого свидетельства? Сам и отвечает: готовности «отдать свое имя, свое состояние». Как всегда, Луи Геккерн ревнив. Но это еще не та жгучая ревность, которая охватит его позже. Сейчас он упрекает Дантеса в том, что его слова о любви и верности — просто фразы. Вот так, не читая ответных писем Геккерна, мы слышим его голос. Он эхом доносится до нас из письма Дантеса, датированного 1 сентября 1835 года.
«Дорогой мой, Вы большое дитя. К чему настаивать, чтобы я говорил Вам „ты“, точно это слово может придать большую ценность мысли, и когда я говорю „я Вас люблю“ — я менее чистосердечен, чем если бы сказал „я тебя люблю“. К тому же, видите ли, мне пришлось бы отвыкать от этого в свете, ведь там Вы занимаете такое место, что молодому человеку вроде меня не подобает быть бесцеремонным. Правда, Вы сами — совсем другое дело. Уже довольно давно я просил об этом, такое обращение от Вас ко мне — прекрасно; впрочем, это не более чем мои обычные рассуждения; безусловно, не мне жеманиться перед Вами, Господь мне свидетель…
В нашем полку новые приключения. Бог весть, как все окончится на сей раз. На днях Сергей Трубецкой с еще двумя моими товарищами, после более чем обильного ужина в загородном ресторане, на обратном пути принялись разбивать все фасады придорожных домов; вообразите, что за шум случился назавтра. Владельцы пришли с жалобой к графу Чернышеву [военному министру], а он приказал поместить этих господ в кордегардию и отправил рапорт Его Величеству в Калугу. Это одно. А вот и другое: на днях, во время представления в Александрийском театре, из ложи, где были офицеры нашего полка, бросили набитый бумажками гондон в актрису, имевшую несчастье не понравиться. Представьте, какую суматоху это вызвало в спектакле. Так что Императору отослали второй рапорт; и если Император вспомнит свои слова перед отъездом, что, случись в полку малейший скандал, он переведет виновных в армию, то я, конечно, не хотел бы оказаться на их месте, ведь эти бедняги разрушат свою карьеру, и все из-за шуток, которые ни смешны, ни умны, да и сама игра не стоила свеч.
Коль скоро я заговорил о театре, надо войти и за кулисы и рассказать, что нового произошло после Вашего отъезда. Между красавчиком Полем и Лаферьером [актеры французской труппы] — война насмерть! И все из-за пощечины, полученной последним от первого; зеваки рассказывают, что они ревнуют друг друга из-за любви старухи Истоминой [прославленная Пушкиным балерина], поскольку считается, что она хочет уйти от Поля к Лаферьеру. Другие рассказывают, что Поль застал Лаферьера у окна подсматривающим в щелку, как он, Поль, завоевывает благосклонность у своих возлюбленных. Коротко говоря, как я и писал, за этим последовала пара оплеух, и Лаферьера с огромным трудом заставили продолжать представление, ибо он полагает, что человек его ранга может предстать перед публикой, только омывшись кровью врага.
…Бедная моя Супруга в сильнейшем отчаянье, несчастная несколько дней назад потеряла одного ребенка, и ей еще грозит потеря второго; для матери это поистине ужасно, я же, при самых лучших намерениях, не смогу заменить их. Это доказано опытом всего прошлого года…»
Если пренебречь «театральными» новостями и «развлечениями» господ кавалергардов, следует обратить внимание на две фразы этого письма. Дантес в общем не осуждает поведение своих полковых друзей, но пишет, что «бедняги разрушат свою карьеру» и что он «не хотел бы оказаться на их месте». Карьера. Ей Дантес подчиняет все, все приносит ей в жертву, ради нее ему «не подобает быть бесцеремонным» и обращаться на «ты» к голландскому посланнику, хотя он сам просит об этом. Но это не принято в свете. И может повредить карьере молодого человека. Супруга, о которой пишет Дантес, — его любовница. Он не считает возможным назвать ее имя. Но в этом и нет необходимости. Как следует из письма, эта любовная связь у него тянется еще с начала 1834 года и, стало быть, хорошо известна Луи Геккерну. Разумеется, будущему отцу это неприятно. Но что же поделаешь! Дантес здоров и молод и принадлежит, как сейчас говорят, к бисексуалам.