Из зарубежной пушкинианы
Толстой критикует и книгу Жака-Франсуа Ансело «Шесть месяцев в России», вышедшую в Брюсселе в 1827 году. Свою критику он публикует в том же году в Париже в виде брошюры с длинным заглавием «Довольно ли шесть месяцев, чтобы узнать государство, или Замечания на книгу г-на Ансело „Шесть месяцев в России“». Французский драматург и поэт Ансело осенью 1826 года присутствовал на коронационных торжествах в Москве и провел в России полгода. Вернувшись домой, он написал книгу о своем путешествии, в том числе и литературных впечатлениях. И хотя автор смотрел на Россию заинтересованно и доброжелательно, его впечатления оказались случайными, поверхностными, а зачастую и ошибочными. Вяземский публикует в «Московском Телеграфе» весной 1827 года критику книги Ансело в форме анонимного письма из Парижа к С. Д. Полторацкому. Позже, летом 1827 года, Вяземский помещает в «Московском Телеграфе» сочувственную рецензию на брошюру Толстого. Понятно поэтому, что двенадцать книжек «Московского Телеграфа», посланных Вяземским в Париж Эдмону Геро, о которых мы узнаем из его письма Толстому 5 августа 1827 года, — это как раз майский номер журнала со статьей Вяземского о книге Ансело.
Письмо Вяземского Толстому является отголоском живой реакции русской литературной общественности на книгу Ансело. Ансело, характеризуя в целом русскую литературу как подражательную, выдвигал на первое место второстепенных авторов (хотя и отзывался с уважением о Пушкине), назвав Греча «сочинителем грамматики, которая имеет законную силу в России». В альманахе «Северные цветы», вышедшем в свет 22 декабря 1827 года, Пушкин дал такой отзыв о книге Ансело: «Путешественник Ансело говорит о какой-то грамматике, утвердившей правила нашего языка и еще не изданной, о каком-то русском романе, прославившем автора и еще находящемся в рукописи, и о какой-то комедии, лучшей из всего русского театра и еще неигранной и ненапечатанной… Забавная словесность!»
Путешествие Ансело и его книга дали повод Пушкину и Вяземскому высказать несколько горьких слов о национальном самосознании и патриотизме. В письме к Вяземскому 27 мая 1826 года Пушкин писал по поводу обеда, который Греч дал в честь Ансело: «Читал я в газетах, что Lanselot в Петербурге, черт ли в нем? Читал я также, что тридцать словесников давали ему обед. Кто эти бессмертные? Считаю по пальцам и не досчитаюсь. Когда приедешь в Петербург, овладей этим Lancelot (которого я ни стишка не помню) и не пускай его по кабакам отечественной словесности. Мы в сношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда…» И словно отвечая Пушкину, Вяземский писал в «Московском Телеграфе»: «Жаль, что грамматика г-на Греча и господа русские грамматики до сей поры более известны г-ну Ансело, чем нам. Не знаем, что было за этим обедом, но мы пока судим еще натощак, без русской грамматики г. Греча и без русского грамматика». Как раз по поводу замечаний Ансело Вяземский писал там же: «Я, признаюсь, был бы рад найти в иностранце строгого наблюдателя и судию нашего народного быта: со стороны можно видеть яснее и ценить беспристрастнее. От строгих, но добросовестных наблюдений постороннего могли бы мы научиться, но от глупых насмешек, от беспрестанных улик, устремленных всегда на один лад и по одному направлению, от поверхностных указаний ничему не научишься. Многие признают за патриотизм безусловную похвалу всему, что свое. Тюрго называл это лакейским патриотизмом. У нас его можно бы назвать квасным патриотизмом… Истинная любовь ревнива и взыскательна. Равнодушный, всем доволен, но что от него пользы? Бесстрастный в чувствах, он бесстрастен и в действии».
Эти две последние фразы Вяземского можно целиком отнести к его адресату, Толстому. «Зачем нам французский Геро, когда у нас русский Герой», — делает ему комплимент Вяземский. Но в 1827 году Толстой уже далеко не герой, и его чувства не имеют ничего общего с патриотизмом. Отечественная война двенадцатого года, «Зеленая лампа», Пушкин — все это уже далеко от него во времени и в пространстве, по другую сторону Геллеспонта.
Ответ Долгорукова
В неотправленном письме к Бенкендорфу Пушкин писал: «4 ноября поутру я получил три экземпляра анонимного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены». Пасквильный диплом, объявлявший Пушкина рогоносцем, получили 4 ноября 1836 года по городской петербургской почте как Пушкин, так и его ближайшие друзья. Травля поэта со стороны великосветской черни началась задолго до этого. Этот день был только началом агонии, приведшей к дуэли и гибели величайшего русского поэта. Уже сразу после смерти Пушкина подозрение в написании и рассылке этого анонимного письма пало на двух друзей, молодых людей из великосветского окружения голландского посла Луи Геккерна — князя Ивана Сергеевича Гагарина и князя Петра Владимировича Долгорукова. В 1927 году на основании графической экспертизы почерка Долгорукова, Гагарина и Луи Геккерна, проведенной судебным экспертом А. А. Сальковым по инициативе П. Е. Щеголева, было сделано заключение, что «пасквильные письма об Александре Сергеевиче Пушкине в ноябре 1836 года написаны, несомненно, собственноручно князем Петром Владимировичем Долгоруковым». И хотя сегодня вывод о причастности Долгорукова к травле Пушкина, видимо, следует считать необоснованным, здесь нельзя не вспомнить об этом подозрении.
Парижский архив П. Б. Козловского — Я. Н. Толстого содержит много документов, авторами которых были П. В. Долгоруков и И. С. Гагарин. В основном это письма и короткие записки к Я. Н. Толстому, П. Б. Козловскому и их секретарю Штуберу. Разбирая их, я невольно подумал, что, если бы довелось снова вернуться к графической экспертизе почерка, этот архив мог бы сослужить немалую службу. Одно из писем П. В. Долгорукова к Штуберу, написанное в Париже 26 января 1843 года (уже после смерти Козловского), показалось мне особенно интересным. И хотя оно не находится ни в какой связи с дуэльной историей, я хотел бы остановиться на нем. Но прежде чем это сделать, нужно хотя бы коротко рассказать о П. В. Долгорукове и вспомнить, при каких обстоятельствах он оказался в 1843 году в Париже.
Петр Владимирович Долгоруков родился в 1816 году. Он рано потерял родителей и воспитывался у бабушки в Москве. После зачисления в Пажеский корпус он с 1827 года живет в Петербурге. За какие-то серьезные проступки он был выпущен в 1831 году из корпуса с волчьим паспортом, испортившим всю его карьеру. Знатное происхождение и связи с трудом позволили ему три года спустя определиться на службу в министерство просвещения. Физические недостатки князя (он прихрамывал) и его желчный характер снискали ему дурную славу в свете. Неудавшаяся карьера, неудовлетворенное тщеславие озлобили князя. Рано заинтересовавшись генеалогией и историей знатных российских родов, Долгоруков начинает собирать исторические материалы, компрометирующие и обличающие прошлое многих знатных семейств. Естественно, что в России цензура сильно ограничивала эту деятельность князя. В 1841 году Долгоруков выехал в Париж, где в 1843 году опубликовал под псевдонимом графа д’Альмагро книгу «Notice sur les families de la Russie»[16]. Раскрывая семейные и личные тайны представителей знатных дворянских родов, шантажируя власть, Долгоруков тем самым приоткрывал завесу и над тайнами русской истории, о которых в России писать никто не осмеливался. Представитель знатнейшего дворянского рода, плоть от плоти и кровь от крови крепостнической аристократии, вольно или невольно становился в оппозицию к царю и его политике.
По поводу книги Долгорукова Яков Николаевич Толстой немедленно сообщил Бенкендорфу: «Эта брошюра весьма некстати изображает русское дворянство в самых гнусных красках, как гнездо крамольников и убийц… Это произведение проникнуто духом удивительного бесстыдства и распущенности… Автор имел нескромность говорить, что он будет просить у русского правительства места, соответствующего его уму и дарованиям… Он мечтает не более не менее как быть министром… Долгоруков думает, что его книга может служить пугалом, с помощью которого он добьется чего угодно».