Из зарубежной пушкинианы
И я вспомнил строчки из статьи Анны Андреевны Ахматовой о Пушкине:
«Вся эпоха… мало-помалу стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы и не-аншефы постепенно начали именоваться пушкинскими современниками… Говорят: пушкинская эпоха, пушкинский Петербург. И это уже к литературе прямого отношения не имеет, это что-то совсем другое. В дворцовых залах, где они танцевали и сплетничали о поэте, висят его портреты и хранятся его книги, а их бедные тени изгнаны оттуда навсегда. Про их великолепные дворцы и особняки говорят: здесь бывал Пушкин или здесь не бывал Пушкин. Все остальное никому не интересно. Государь император Николай Павлович в белых лосинах очень величественно красуется на стене Пушкинского музея; рукописи, дневники и письма начинают цениться, если там появляется магическое слово „Пушкин“, и, что самое для них страшное, — они могли бы услышать от поэта:
За меня не будете в ответе,
Можете пока спокойно спать.
Сила — право, только ваши дети
За меня вас будут проклинать».
Я еще раз взглянул на фотографию могилы Леони, племянницы Пушкина. И еще подумал, что надписи на могильных плитах в Сульце стерлись не случайно. И кислота тут вовсе ни при чем. Не кислота, а «едкие годы», забвение стирает память. И тогда я понял свое волнение и с благодарностью вспомнил тот день, проведенный в Сульце.
Мастер и Маргарита
После Сульца я часто думал о потомках Дантеса, живущих в Париже. Посещение дома в Сульце уже не казалось мне счастливой случайностью. Удача ободряла. Весною 1982 года я в очередной раз собирался в командировку в Париж, в университет Пьера и Марии Кюри. «А не попытаться ли встретиться в Париже с потомками Жоржа Дантеса, — думал я, — и, кто знает, может быть, удастся поработать в их архиве?»
Барон Марк Геккерн-Дантес умер в 1979 году. В живых к этому времени остался его брат барон Клод, правнук Жоржа Дантеса. От ленинградского писателя Семена Ласкина, переписывавшегося с Клодом Геккерном-Дантесом, я узнал о нем некоторые подробности. Барон Клод живет в Париже в собственном доме, у него двое детей, сын Аксель и дочь Натали. У Клода Геккерна-Дантеса — большой семейный архив, хотя часть бумаг находится у жены его покойного брата. Барон Клод интересуется историей, время от времени публикует во французских журналах статьи о дуэльной истории. Одну из них он прислал Ласкину. В этой статье «Белый человек, или Кто убил Пушкина?» рассказывалось об известном гадании цыганки и ее предсказании, что Пушкин погибнет от руки «белого человека». Автор рассуждал примерно так: если гибель Пушкина была предопределена, то его прадед — тоже невольная жертва рока. Другую статью барона Клода я читал в гостях у Георгия Михайловича Воронцова-Вельяминова. Автор доказывал абсурдность предположения (одно время появившегося в печати) о том, что Жорж Дантес дрался на дуэли в спрятанном под мундиром металлическом жилете.
О существовании большого семейного архива у потомков Жоржа Дантеса известно давно. Еще в начале XX века П. Е. Щеголеву, работавшему над книгой о дуэли и смерти Пушкина, удалось получить от Луи Метмана, внука Жоржа Дантеса, ряд интересных документов. Помимо исторической справки о роде Дантесов Метман прислал Щеголеву письмо Жоржа Дантеса к Пушкину и его заметки, датируемые серединой ноября. Жениться на Екатерине Гончаровой или драться — вот дилемма, над которой размышлял Дантес. Его письмо и его записка оказались важными документами для выяснения мотивов действия врагов Пушкина в период после первого вызова Пушкина и перед вынужденной свадьбой Дантеса. П. Е. Щеголев получил также от Луи Метмана письмо Луи Геккерна Жуковскому от 9 ноября 1836 года, оригинал объяснений Дантеса на суде, условия дуэли, выработанные секундантами д’Аршиаком и Данзасом. В архиве Дантесов сохранялись и другие важные документы, например: подлинное письмо Пушкина д’Аршиаку от 17 ноября 1836 года, копия с письма Луи Геккерна от 26 января 1837 года, копия с письма Пушкина секунданту Дантеса д’Аршиаку, написанного в 10 часов утра 27 января 1837 года.
Уже после переписки П. Е. Щеголева с Луи Метманом, в сороковых годах, французскому писателю Анри Труайя, работавшему над биографией Пушкина, удалось получить от барона Жоржа Геккерна-Дантеса, внука Дантеса по мужской линии (отца барона Клода), два письма Жоржа Дантеса, посланные из Петербурга в январе и феврале 1836 года его приемному отцу Луи Геккерну, который до середины 1836 года находился в Париже. Сейчас оба этих письма широко используются исследователями последнего года жизни Пушкина. В архиве потомков Дантеса должно быть много и других интересных документов. Так, М. А. Цявловский опубликовал в девятом томе «Звеньев» фрагменты писем Идалии Полетики к Екатерине Гончаровой и Дантесу, а недавно их полный текст был опубликован С. Ласкиным, получившим копии этих писем и фотографию портрета Идалии Полетики от барона Клода. Эти письма дополняют портрет одного из злейших врагов Пушкина и наводят на размышления о коварной роли Идалии Полетики в преддуэльных событиях.
Все, что перечислено выше, — это уже полученные из архива известные документы. А ведь в этом архиве хранится много еще неизвестных писем. Вспомним хотя бы переписку между Сульцем и Полотняным Заводом. Ведь в книге И. Ободовской и М. Дементьева рассказано только о письмах из-за границы в Россию, но письма шли и в обратном направлении.
Вот почему, приехав в Париж весной 1982 года, я решил попытать счастья и встретиться с Клодом Геккерном-Дантесом. Жил я на квартире своих друзей Грийо. Маргарита и Эдмон Грийо, физики, профессора университета Пьера и Марии Кюри, пригласили меня поработать в их лаборатории. Здесь нельзя не рассказать о них, хотя бы коротко. Коммунисты, большие друзья нашей страны, они были живыми свидетелями истории французской физики. Эдмон Грийо — ученик Поля Ланжевена, Маргарита долгие годы работала вместе с Фредериком Жолио-Кюри, Полем Паскалем, Морисом Кюри. Супруги были неразлучны: работали, отдыхали, путешествовали всегда вместе. Маргарита выращивала сверхчистые кристаллы, Эдмон их исследовал. Она писала статью, он — редактировал. С годами у них выработались общие вкусы и привычки. Но характер был разный: Маргарита — темпераментна, Эдмон — спокоен и рассудителен.
Помню свой первый приезд и знакомство с ними. Я старался побольше увидеть и с энтузиазмом делился своими впечатлениями. «Представляете, за углом на улице кардинала Лемуана я разыскал дом, в котором жил молодой Хемингуэй. Там он и написал свою знаменитую фразу „Париж — это праздник, который всегда с тобой“. Я обошел дом со всех сторон, заглянул во двор — мемориальной доски нигде нет». Эдмон усмехнулся: «В Париже жило так много знаменитых людей, что стен не хватит для мемориальных досок. Придется заколотить ими и окна». В другой раз я радостно объявил: «Сегодня прошел по улице Вожирар, самой длинной в Париже. Подумать только, что на этой улице жила госпожа Бонасье, возлюбленная д’Артаньяна!» Маргарита обрушилась на меня: «Ты бы лучше подумал о том, что в этом городе живут миллионеры и нищие, что клошары спят прямо на улице, на набережной Сены…» Ее прервал Эдмон: «Оставь его в покое. Про классовую борьбу он знает не хуже нас. Все русские полюбили Париж с детства, они читали о нем на уроках истории и литературы…»
Грийо жили в Латинском квартале, радом с университетом, на углу улиц Монж и Роллен. Они занимали тесную двухкомнатную квартиру на третьем этаже очень старого дома с толстыми каменными стенами. В этом доме жил еще Ампер, и с тех времен дом не перестраивался.
В лаборатории Эдмон все делал своими руками, был мастером эксперимента. Он и погиб, как экспериментатор. Его убило током незадолго до моего приезда. Маргарита осталась без своего мастера…