Из зарубежной пушкинианы

13 января. Новогодний день по старому календарю. Поздравил всех своих знакомых. Уплатил слугам 25 рублей за поздравление с Новым годом. Здесь есть такой дьявольский обычай. Заплатил курьеру от Нессельроде 25 рублей. Получил визитные карточки от графа Потоцкого, графа Коссаковского, графини Пушкиной…
14 января. Получил несколько визитных карточек.
15 января. Послал м-ру Рэндольфу письмо и сообщил о моей беседе с графом Нессельроде. <…>
27 января. Принялся за корреспонденцию правительству.
28 января. Закончил корреспонденцию и отослал ее французскому поверенному в делах Бургоньи, который переправит ее в Париж. Послал также письмо м-ру Лэю и моему брату. Великая княгиня Елена родила дочь, названную Александрой Михайловной.
29 января. Явился в парадном костюме с поздравлением во дворец. Видел императора».
На этом петербургский дневник Джона Рэндольфа Клея обрывается… Он жил в Петербурге до осени 1837 года, но к своему дневнику более не возвращался. Почему? Может быть, необычные яркие впечатления первых месяцев сменились рутиной дипломатической службы и светской жизни, и не было ни желания, ни времени писать? Кто знает?
Пушкина в дневнике нет. 22 сентября 1830 года, когда Клей только начинает свой дневник, Пушкин в Болдине заканчивает восьмую главу «Евгения Онегина». А когда 29 января следующего года Клей заносит в дневник последнее сообщение, Пушкин в Москве оплакивает смерть Дельвига. Более того, буквально на следующий день после прибытия Клея в Петербург Пушкин выезжает с П. А. Вяземским из Петербурга в Москву. Впереди — болдинская осень, свадьба в Москве, и только в мае 1831 года Пушкин возвратится в Петербург. Конечно, дневник Клея интересен как документ пушкинской эпохи. И все-таки был ли знаком Клей с самим Пушкиным? Мы, разумеется, верим В. А. Жуковскому, который писал, что Пушкин был знаком со всеми членами дипломатического корпуса, но хотелось бы видеть подтверждение этому в дневнике Клея. И дневник дает этому косвенное подтверждение.
Почти все упоминаемые Клеем лица — светские знакомые Пушкина, а некоторые из них были очень близки поэту. И первая среди близких — Д. Ф. Фикельмон, жена австрийского посла графа Шарля-Луи Фикельмона и внучка М. И. Кутузова. Пушкин познакомился с Д. Ф. Фикельмон примерно за год до ее встречи с Клеем и стал частым посетителем ее салона. Из дневника Клея мы узнаем, что он был представлен Д. Ф. Фикельмон 7 января 1831 года.
Дружбе Пушкина с Д. Ф. Фикельмон и ее матерью Е. М. Хитрово, дочерью великого русского полководца, посвящено немало исследований. Эта дружба продолжалась вплоть до гибели поэта и оставила глубокий след в воспоминаниях Дарьи Федоровны. После женитьбы и возвращения в Петербург Пушкин был частым гостем в красной гостиной Д. Ф. Фикельмон и в комнатах ее матери в доме австрийского посольства на Дворцовой набережной. Оба эти салона были выдающимся явлением в культурной и политической жизни Петербурга. П. А. Вяземский писал, что «вся животрепещущая жизнь, европейская и русская, политическая, литературная и общественная, имела верные отголоски в этих двух родственных салонах».
О салоне Е. М. Хитрово Соллогуб писал: «В ее салоне, кроме представителей большого света, ежедневно можно было встретить Жуковского, Пушкина, Гоголя… В ее спальне, где она иногда, лежа в кровати поздним утром, принимала избранных посетителей, было излюбленное „кресло Пушкина“, „диван Жуковского“, „стул Гоголя“ и т. д.». По свидетельству П. А. Вяземского, в салоне Д. Ф. Фикельмон «дипломаты и Пушкин были дома». Вероятно, в доме Фикельмонов Пушкин встречался и с английским послом лордом Хейтсбери, которого Клей часто упоминает в своем дневнике. О дружбе Фикельмонов с английским послом рассказывает и дневник самой Д. Ф. Фикельмон, где имя лорда Хейтсбери упоминается многократно.
Вот, например, запись в дневнике Дарьи Федоровны 13 января 1830 года: «Вчера, двенадцатого, мы доставили себе удовольствие поехать в домино и масках по разным домам. Нас было восемь — маменька, Катрин [Е. Ф. Тизенгаузен], г-жа Мейендорф и я, Геккерн, Пушкин, Скарятин и Фриц [Лихтенштейн, сотрудник австрийского посольства]. Мы побывали у английской посольши [леди Хейтсбери] … Мы очень позабавились, хотя маменька и Пушкин были тотчас узнаны, и вернулись ужинать к нам. Был прием в Эрмитаже, но послы были там без своих жен».
 
Клей упоминает в своем дневнике графиню Лаваль и графа С. О. Коссаковского, писателя и художника, женатого на Александре Ивановне Лаваль. Это говорит о том, что Клей, несомненно, был гостем литературного и музыкального салона Лавалей в их доме на Английской набережной. В этом доме в 1819 году Пушкин читал оду «Вольность», а 16 мая 1828 года в присутствии Грибоедова и Мицкевича — «Бориса Годунова». С Лавалями и Коссаковскими Пушкин неоднократно встречался в тридцатых годах. Интересно, что воспоминания о Лавалях и описание их выдающейся картинной галереи оставил предшественник Клея посол США в Петербурге Джон Адамс[22].
В своем дневнике Клей упоминает графиню Пушкину и Пушкиных. Скорее всего, речь идет о Марии Александровне Мусиной-Пушкиной (урожденной Урусовой) и ее муже Иване Алексеевиче Мусине-Пушкине. Пушкин посвятил Марии Александровне стихотворение «Кто знает край, где небо блещет». О ней писала 17 ноября 1832 года в своем дневнике Д. Ф. Фикельмон: «Графиня Пушкина очень хороша в этом году, она сияет новым блеском благодаря поклонению, которое ей воздает Пушкин-поэт».
Князь Борис Николаевич Юсупов и его жена — светские знакомые Пушкина. Возможно, в их доме на Мойке и побывал Клей в памятный для него день 18 декабря 1830 года.
В дневнике Клея очерчен круг его первых знакомств. Со временем круг этот будет расширяться. Но уже первые знакомства оставляют мало сомнений в том, что рано или поздно он встретится с Пушкиным. Их первая встреча могла бы состояться на вечере у Фикельмонов 25 октября 1831 года, куда Пушкин впервые приехал с Натальей Николаевной. Дарья Федоровна пишет, что на этом вечере собралось 150 человек, в том числе почти все дипломаты Петербурга. И хотя, как она замечает, в таком многолюдном собрании общей беседы не бывает, можно вообразить разговор встретившихся там Клея и Пушкина. Пушкину было что сказать американскому дипломату. Его глубокий интерес к американской конституции и общественному развитию Америки проявился позже в его статье «Джон Теннер» — отклике на вышедшую во французском переводе книгу Джона Теннера, впервые изданную в Нью-Йорке в 1830 году. В этой статье Пушкин писал:
«Америка спокойно совершает свое поприще, доныне безопасная и цветущая, сильная миром, упроченным ей географическим ее положением, гордая своими учреждениями. Но несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными. Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов…»
Скупые записки Клея говорят о России непредубежденно; он многое в ней увидел и понял. Возможно, в будущем его знания расширятся и углубятся, ведь ему предстоит жить в России семь лет. Но вряд ли он успел разглядеть свою собственную страну столь же проницательно, как разглядел Америку Пушкин, никогда не выезжавший из России. В воображаемом разговоре Пушкина с Клеем снова спорят две эпохи, но все меняется местами: Пушкин предвидит будущее, он обгоняет пушкинскую эпоху…