Красная гиена
– Не мешай мужчинам делать работу.
– Оставь меня, Рикардо, пусти. Я хочу пойти с Летисией!
– Мама!
– Я хочу сопровождать ее, – говорит она сыну и накрывает ладонью правую щеку мальчика.
Ее сыну удалось сдержать слезы накануне вечером, дабы еще больше не расстраивать мать, которой пришлось дать успокоительное. Моника Альмейда хочет сказать ему, что она должна сопровождать свою дочь, чтобы найти себе оправдание, попросить прощения за то, что не позаботилась о ней и позволила какому-то негодяю убить ее. Она так виновата. Когда Моника забеременела Летисией, то из-за угрозы выкидыша почти шесть месяцев пролежала пластом, чтобы удержать ребенка в своем чреве. «Ты так рано нас оставила», – подумала она, увидев дочь в гробу: та будто спала, такая красивая, что не верилось в ее смерть.
– Тогда я тоже помогу. – Сын пристраивается рядом и накрывает материнские ладони своими.
* * *Накануне вечером, незадолго до одиннадцати, в похоронном бюро Марта Косио, мать Клаудии, подошла к тому месту, где Моника Альмейда пыталась молиться с четками, но забывала слова и не могла целиком произнести «Радуйся, Мария».
– Это все твоя дочь виновата! – закричала Марта и толкнула ее со стула.
Сеньор Косио удержал жену за плечи, прежде чем та бросилась на Монику.
– Извините, простите ее, – говорил он, оттаскивая супругу.
– Это была идея твоей чокнутой Летисии! Из-за нее моя девочка мертва! – повторяла женщина.
Несколько рук поспешили поднять Монику Альмейду с пола.
Похоронное бюро было переполнено скорбящими и зеваками, которые хранили молчание и, не в силах смотреть на чужую боль, отводили глаза в пол, на потолок, на цветы, наполняющие пространство ароматом смерти. Тихие голоса взывали ко Вселенной и к Богу – кукловоду, перерезавшему нити по своему желанию, – с мольбой, чтобы его жажда крови насытилась двумя мертвыми девушками и он не забрал еще чью-нибудь дочь.
Марта Косио вырвалась из рук мужа и побежала к сосновому гробу, где покоилось тело ее дочери, безучастной к родительским спорам. Оставь меня здесь, умоляла она мужа, который снова взял ее за локоть и сжал сильнее. Тебе пора домой, процедил он сквозь зубы, дергая ее так же, как всякий раз, когда она отказывалась ему угождать, прислуживать и с готовностью отвечать, когда он срывал с нее одежду, обдавая своим дыханием, хранящим следы алкоголя, табака, а порой – поцелуев и слюны других женщин. Марта закрывала глаза, и он взбирался сверху. Ее жизнь проходила между тем, что она избегала видеть, и тем, на что была вынуждена смотреть.
– Оставь ее, отпусти! – закричала Моника Альмейда, вставая перед сеньором Косио.
– Не лезь в наши дела, – пригрозил он, не отпуская жену.
– Побудь с моей дочерью, не оставляй ее одну, – умоляла Марта Косио, пока муж тащил ее в машину.
* * *Сейчас Моника Альмейда стоит рядом с катафалком, куда помещают гроб, чтобы отвезти его на кладбище, и не дает закрыть дверцу.
– Можно мне поехать с вами? – спрашивает она у одного из мужчин в черном, высокого и очень худого, с костлявыми бледными руками; тот уже дважды повторил, что должен закрыть машину.
Леопольдо Лопес, владелец похоронного бюро, протискивается к ним между соляными изваяниями, молча наблюдающими за происходящим.
– Я хочу ее сопровождать.
– Под мою ответственность, – говорит Леопольдо Лопес, усаживаясь за руль.
– Но… – пытается возразить другой человек в черном.
– Сеньора поедет с дочерью на кладбище.
6
Воскресенье, 1 сентября 1985 г.
22:00
Судебно-медицинский эксперт Эстебан дель Валье в окровавленном халате и сдвинутых на макушку защитных очках отхлебывает колу, не сводя взгляда с тела на столе перед собой. Он работает в главной городской больнице, в морге, который одновременно является службой судебно-медицинской экспертизы.
Эстебан не спал больше двух суток. Откуда-то из радиоприемника доносится повтор выступления президента Мигеля де ла Мадрид Уртадо [9] с третьим ежегодным докладом:
Для удовлетворения настойчивых требований населения мы значительно усовершенствовали систему отправления правосудия и развернули широкую национальную программу общественной безопасности, дабы очистить и модернизировать правоохранительные органы, повысить их профессионализм.
Мы провели беспрецедентную работу по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.
Мы также работали над профилактикой наркотической зависимости и реабилитацией тех, кто от нее страдает.
Нравственное обновление стало непреложным обязательством и неизменной нормой поведения.
Мне хорошо известно, сколь многое еще предстоит сделать, но тенденция к ухудшению повернулась вспять.
Будем настойчивы в нравственном обновлении общества: от нации зависит, чтобы это требование стало постоянным и необратимым.
Той ночью, когда были убиты девушки, его разбудил ветер; незакрытая форточка в кухне билась о стену. Звук навеял воспоминание об отце: как тот при смерти стучал кулаком по письменному столу, чтобы разбудить сына, спящего в кресле рядом. Ветер перенес эту сцену в его сновидение: Эстебан опять увидел себя пятнадцатилетним в том же доме, с больным отцом. Мать с братьями бросили их год назад или, может, чуть больше – он сбился со счета, заботясь о старике. Эстебан, старший из трех детей четы дель Валье Медина, остался, потому что понимал и разделял отцовские навязчивые идеи. Его отец был врачом, мать – домохозяйкой. Вскоре после того, как старший сын произнес первое слово, отец взял на себя задачу обучить мальчика медицине и анатомии человеческого тела, поэтому Эстебан, в отличие от сверстников, оцарапавшись, говорил, что получил повреждение кожного покрова, синяки называл гематомами, ноги – нижними конечностями, а руки – верхними.
У отца была навязчивая идея: он уверял, что жизненную энергию можно измерить, проверить, взвесить; хотел найти силу природы, мощь мироздания. Он проводил опыты над животными, умерщвляя их в присутствии сына, в лаборатории, построенной в саду, чтобы работать подальше от посторонних глаз. Он рассуждал вслух перед Эстебаном, который повторял те же фразы в школе. Учителя, как ни старались, не могли уберечь застенчивого ребенка от насмешек одноклассников.
– Тебе придется наблюдать и изучать мою смерть, – сказал отец, когда у него диагностировали лейкемию.
Жена обвинила его в том, что он специально не хочет лечиться, чтобы испытать приближение смерти на собственной шкуре. Поэтому она с двумя детьми бросила мужа после бесплодных увещеваний пройти курс лечения и не дать себе умереть.
– Жизненную энергию обретает только живой, – заявила она перед уходом. – Я не собираюсь наблюдать за твоим самоубийством.
Эстебан остался, за что друзья и родственники считали его примерным сыном, не подозревая об истинной роли: лаборанта.
В ту ночь его разбудил стук по столу; он потерял счет времени, агония отца затянулась на несколько недель. Эстебан почти не спал, помогая, записывая, отслеживая. Отец, превратившийся в подопытного кролика, до последних мгновений давал ему отчет об изменениях в своем теле. Эстебан взвешивал, измерял, фотографировал. Но, даже сделав десятки снимков, он не смог запечатлеть момент потери жизненной энергии или осознать, когда начал фотографировать труп.
* * *Через пятнадцать лет после смерти отца Эстебан смотрит на тело писателя Игнасио Суареса Сервантеса и не может начать вскрытие. Взгляд останавливается на опухшем, грязном, в синяках и запекшейся крови лице, изменившемся до неузнаваемости. Дважды, когда на его столе оказывался друг, Эстебан впадал в ступор, не знал, что делать: поговорить с ним, попрощаться или спросить разрешения на вскрытие.