Иностранка

Я не трус. Но мы в чужой стране. Языка практически не знаем. В законах ориентируемся слабо. К оружию не привыкли. А тут у каждого второго – пистолет. Если не бомба…
При этом латиноамериканцы, говорят, еще страшнее негров. Те хоть рабами были двести лет, что отразилось соответственно на их ментальности. А эти? Все, как один, здоровые, нахальные и агрессивные…
Драки, конечно, " в Ленинграде бывали. Но обходилось все это без роковых последствий.
Сидели мы, помню, в одной компания. Прозаик Стукалин напился и говорит литературоведу Зайцеву:
– Я сейчас тебе морду набью.
А тот ему отвечает:
– Ни в коем случае, потому что я – толстовец. Я отрицаю всякое насилие. Если ты меня ударишь, я подставлю другую щеку.
Стукалин подумал и говорит:
– Ну и хрен с тобой!..
Мы успокоились. Решили, что драка не состоится. Вышли на балкон.
Вдруг слышим грохот. Бежим обратно в комнату. Видим, Стукалин лежит на полу. А толстовец Зайцев бьет его по физиономии своими огромными кулаками…
Но дома все это происходило как-то безболезненно. А здесь?..
Ну, ладно, думаю, пора идти. Звоню.
Дверь открывает Муся Татарович. Действительно, синяк под глазом. К тому же нижняя губа разбита и поцарапан лоб.
– Не смотри, – говорит.
– Я не смотрю. А где он?
– Рафка? Убежал куда-то в расстроенных чувствах.
– Может, –спрашиваю, – в госпиталь тебя отвезти?
– Не стоит. Я все это косметикой замажу.
– Тогда звони в полицию.
– Зачем? Подумаешь, событие – испанец дал кому-то в глаз. Вот если бы он меня зарезал или пристрелил.
– Тогда, – говорю, – можно уже и не звонить.
– Бессмысленно, – повторила Муся.
– Может, посадят его суток на двенадцать? Ради профилактики?
– За что? За драку? В этом сумасшедшем городе Нью-Йорке?! Да здесь в тюрьму попасть куда сложнее, чем на Марс или Юпитер! Для этого здесь надо минимум сто человек угробить. Причем желательно из высшего начальства. Здесь очередь в тюрягу, я думаю, примерно лет на сорок. А ты говоришь – посадят… Главное, не беспокойся. Я все это сейчас подретуширую…
Я огляделся. Марусино жилище уже не казалось таким пустым и заброшенным. В углу я заметил стереоустановку. По бокам от нее стояли два вельветовых кресла. Напротив – диван. У стены – трехколесный велосипед. Занавески на окнах…
Я сказал Марусе:
– Дверь запри как следует.
– Бесполезно. У него есть ключ. Еще, думаю, не легче…
– Он тебе хоть помогает материально?
– Более или менее. Он вообще-то добрый. Всякое барахло покупает. Особенно для Левки. Испанцы, видно, к маленьким неравнодушны.
– И еще – к блондинкам.
– Уж это точно! Рафа в этом смысле – настоящий пионер!
– Не понял?
– Вроде Павлика Морозова. Всегда готов! Одна мечта: поддать – и в койку! Я иногда думаю, не худо бы его к турбине присоединить! Чтобы энергия такая зря не пропадала… А в смысле денег он не жадный. Кино, театры, рестораны – это запросто. Однако на хозяйство сотню дать – жалеет. Или, скорее всего, не догадывается. А мне ведь надо за квартиру платить…
Маруся переоделась, заслонившись кухонной дверью.
– Хочешь кофе?
– Нет, спасибо… Чем он вообще занимается? – спрашиваю.
– Понятия не имею.
– Ну, а все-таки?
– Что-то продает. А может, что-то покупает. Вроде бы, учился где-то месяц или два… Короче, не Спиноза. Спрашивает, например, меня: "Откуда ты приехала?" – "Из Ленинграда". – "А, говорит, знаю, это в Польше…" Как-то раз вижу, газету читает. Я даже удивилась – грамотный, и на том спасибо…
Маруся налила себе кофе и продолжала:
– Их здесь целый клан: мамаша, братья, сестры. И все более-менее солидные люди, кроме Рафы. У его маман четыре дома в Бруклине. У одного брата – кар-сервис. У другого – прачечная. А Рафка, в общем-то, не деловой. И деньги его мало беспокоят. Ему лишь бы штаны пореже надевать…
– Ну, хорошо, – говорю, – а все-таки, что будет дальше?
– В смысле?
– Каковы перспективы на будущее? Он хочет на тебе жениться?
– Я тебе уже сказала, чего он хочет. Больше ничего. Все остальное – так, издержки производства.
– Значит, никаких гарантий?
– Какие могут быть гарантии? И что тут говорить о будущем? Это в Союзе только и разговоров, что о будущем. А здесь – живешь и ладно…
– Надо же о Левушке подумать.
– Надо. И о себе подумать надо. А замуж выходить совсем не обязательно. Я дважды замужем была, и что хорошего?.. И вот что я тебе скажу. Когда-то мне случалось ездить на гастроли. Жила я там в гостиницах с командированными. Платили им два сорок. Это в сутки. На эти жалкие гроши они должны были существовать. А именно: три раза в день питаться. Плюс сигареты, транспорт, мелкие расходы. Плюс непременно вылить. Да еще и отложить чего-то женам на подарки. Да еще и бабу трахнуть по возможности. И все это на два, пардон, рубля сорок копеек…
– К чему ты это говоришь?
– С тех пор я всех этих командированных упорно ненавижу. Вернее, дико презираю. Маруся зло прищурилась:
– Ты посмотри вокруг. Я говорю о наших эмигрантах. Они же все – командированные. У каждого в руке – два сорок. Тогда уж лучше Рафаэль с его, что называется, любовью…
Я спросил:
– И у меня в руке – два сорок?
– Допустим, у тебя – четыре восемьдесят… Кстати, я тебе должна за сигареты… Но у большинства – два сорок… Есть тут один из Черновиц, владелец гаража. Жена по медицинской части. Вместе зарабатывают тысяч шестьдесят. Ты знаешь, как он развлекается по вечерам? Залезет в черный "олдсмобиль" и слушает кассеты Томки Миансаровой. И это – каждый вечер. Я тебе клянусь. Жена на лавочке читает "Панораму" от и до, а Феликс слушает кассеты. Разве это жизнь? Уж лучше полоумный Рафа, чем отечественное быдло.
– Владелец гаража свою жену, я думаю, не избивает.
– Естественно. Не хочет прикасаться лишний раз…
Переодевшись и накрасившись, Маруся явно осмелела. Хотя синяк под слоем грима и косметики заметно выделялся. Да и царапина над бровью производила удручающее впечатление. А вот разбитую губу ей удалось закрасить фиолетовой помадой…
Тут снизу позвонили. Маруся надавила розовую кнопку. Сказала:
– Возвращение Фантомаса…
Затем добавила спокойно:
– Вдруг он к тебе полезет драться? Если что, ты дай ему как следует.
– Ого, – говорю, – вот это интересно! Я-то здесь при чем? Он что, вообще здоровый?
– Как горилла. Видишь эту лампу? Я увидел лампочку, свисающую на перекручен– ном шнуре.
– Ну?
~ Он ее вечно задевает, – сказала Муся.
– Подумаешь, – говорю, – я тоже задеваю.
– Ты головой, а он плечом…
Тут снова позвонили. Теперь уже звонок раздался с лестничной площадки. Одновременно повернулся ключ в замке.
Затем в образовавшуюся щель протиснулась громоздкая и странная фигура.
Это был мужчина лет пятидесяти в коричневой футболке с надписью "Хелло!" и узких гимнастических штанах. На голове его белела марлевая повязка. Правая рука лежала в гипсе. Ногу он волочил, как старое ружье.
Я с некоторым облегчением вздохнул. Мужчина явно выглядел не хищником, а жертвой. На лице его застыло выражение страха, горечи и укоризны. В комнате запахло йодом.
– Полюбуйся-ка на это чучело, – сказала Муся.
Увидев меня, Рафа несколько приободрился и заговорил:
– Она меня избила, сэр! За что?.. Сначала она била меня вешалкой. Но вешалка сломалась. Потом она стала бить меня зонтиком. Но и зонтик тоже сломался. После этого она схватила теннисную ракетку. Но и ракетка через какое-то время сломалась. Тогда она укусила меня. Причем моими собственными зубами. Зубами, которые она вставила на мои деньги. Разве это справедливо?..
Рафа скорбно продолжал:
– Я обратился в госпиталь, пошел к хирургу. Хирург решил, что я был в лапах террористов. Я ответил: "Доктор! Террористы не кусаются! Я был у русской женщины…"