Магия и кровь

Люк этого не видит.
— Да уж, большое утешение для ребенка.
— Девиз нашей семьи — «Страдай, но живи». Я думаю, она имела в виду, что всегда может быть хуже, но мы все преодолеем.
Одно дело — когда я сама думаю, что провалю испытание. У меня вечно все наперекосяк. Но я думала, что родные уверены в моем успехе, как бы я в себе ни сомневалась. Так что я, как могла, старалась оправдать их ожидания. Я думала, бабушка считает, что я буду страдать, но останусь жива.
Возможно, лучше задать вопрос иначе: почему я, собственно, должна страдать? Почему в девизе нашей семьи настолько глубоко прописано, что сила наших даров зависит от того, сколько нам придется мучиться? Почему мы не можем вырваться из этого порочного круга?
Когда-то давно вся наша община была мне как семья. Это кончилось, но я всегда чувствовала себя своей в родной семье. Среди тех, кто верит в меня, когда я отчаиваюсь. А оказалось, они в меня не верят. Правильно сказала Кейша. Наша семейка разваливается точно так же, как все остальные.
С чего я взяла, что мне по силам держать в своих руках все будущее моей семьи? Вот тетя Элейн попыталась это сделать, добиться перемен — не только в нашей семье, но и во всей общине. И у нее тоже ничего не вышло.
Я смотрю на Люка. Как мне вот этими вот руками отнять у человека жизнь? Руками, которые месят тесто и пекут хлеб. Даже когда с них стекает кровь, это выглядит смешно и дико. Сама мысль, что я выполню задание, нереальна, как нереально это видение.
Не знаю, влюблена ли я. Мало ли.
Если я влюбилась, значит, я на шаг ближе к выполнению задания. Но может быть, и на шаг дальше.
Я влюбилась в этого мальчишку, который ест готовые макароны с сыром и растворимую лапшу. Который говорит, что его не интересуют романтические отношения, но все равно здесь, потому что беспокоится за меня. Который один на всем белом свете согласился помочь мне узнать про тетю Элейн.
— Спасибо, — говорю я.
— Между прочим, я не вполне бескорыстно взломал сервер, чтобы прочитать про твою тетю и Джастина. Мне было любопытно.
— Я не за это говорю спасибо.
— А. — Люк глубже сует руки в карманы. — А ты за это поставишь мне пять звезд?
Я прыскаю со смеху.
Да чтоб меня хакнуло.
Из глаз у меня снова ручьем текут слезы, на лице у Люка читается паника:
— Может, тебя обнять? Тебе станет легче?
Я только рот разеваю:
— Ты хочешь меня обнять?!
— Если тебе от этого полегчает. Только, чур, недолго. Максимум пять секунд. Я сам отсчитаю.
— По-моему, ты не из тех, кто любит обнимашки.
— Иногда можно. Но на определенных условиях.
Я делаю шаг в его сторону, паника у него на лице только усиливается.
— Ты правда хочешь меня обнять? По-моему, тебе очень страшно.
— Ну, честно говоря, обниматься — это перебор. Может, просто прислонишься к моему плечу?
Я смеюсь сквозь слезы и встаю рядом с ним. Медленно наклоняю голову, пока не касаюсь щекой его плеча. Оно костлявое и напряженное, к тому же, если я простою в этой позе еще хоть немного, у меня сведет шею. Пахнет от Люка так, словно он пользуется тем самым дезодорантом, который любил дедушка. Пряным, с гвоздикой и мускатом. Мне, наверное, надо бы испугаться, но этот запах почему-то утешает. Я стою так дольше, чем хотела поначалу, — шея неловко согнута, в носу пряный запах, а из глаз идет кровь, которую Люк не видит, и впитывается в его футболку.
На миг я забываю про задание и его последствия и просто стою рядом с ним.
— Прости, пожалуйста. Из-за меня ты упустил машину, которую пришлось так долго ждать, — мямлю я.
Люк сглатывает — а поскольку он совсем близко, получается очень громко.
— Я ее потом вызвал.
— Что?
— Я только сказал, что вызвал, а на самом деле нет.
— Почему?
Он пожимает плечами, моя голова от этого подскакивает.
— Не знаю. Хотел еще остаться.
Меня окатывает волна теплоты, мне приходится прикусить губу, чтобы не дрожала. Когда мне наконец удается заговорить, получается тихо и сипло.
— Ты мог просто попросить.
— Да, стоило, наверное. Так было бы по-нормальному. — Он негромко смеется, отчего все его тело слегка трясется, и моя голова тоже. От этого в сердце словно шипят приятные пузырьки.
 
Мы стоим так еще немножко, но потом Люк снова напрягает плечи, и я понимаю, что с него хватит. И отстраняюсь. Мне приходится покрутить головой и размять шею — она совсем затекла.
— Лучше? — спрашивает Люк.
— Да. — Я хотя бы не плачу. И на меня снова наваливаются мысли о задании. Мне придется убить этого мальчика.
От чего отказалась тетя Элейн, чтобы защитить нас от человека, который был ей не просто знакомый? Который много значил для нее? Где она взяла силы, чтобы сделать то, что нужно, ради своей семьи?
Не знаю. Но кое-кто точно знает. Единственный среди моих родных, кто способен проболтаться о том, о чем молчат все остальные.
Потому что терять ему нечего.
Сейчас его отчаяние мне только на руку. Одни предки знают, как мне надоело слушать вранье остальных взрослых.
Я смотрю на Люка и коротко вздыхаю:
— Можно мне еще разок воспользоваться твоим мастерством хакера?
— Что тебе нужно? — Люк с явным любопытством поднимает бровь.
— Найти одного человека.
  
Глава двадцать первая
 
Долго жить без мод-эйча дядя Ваку не может, поэтому его выгнали из мужского реабилитационного центра, куда его в последние несколько лет то берут, то не берут.
Сейчас вот не берут.
Люк сообщил мне об этом сегодня утром. Дядя Ваку живет в многоквартирном доме из тех, где больше полусотни этажей и все набиты бедняками. По закону нужно, чтобы в каждом округе было не меньше пяти таких зданий, чтобы не выгонять неимущих неведомо куда, как раньше. Только эти дома никто нормально не обслуживает и не ремонтирует. На крыльце расселись жильцы с вейпами, стены покрыты свежими надписями и рисунками, но не цветными граффити, как в нашем районе, куда приглашали художников за деньги, а просто черными каракулями непристойного содержания. Когда я подхожу к домофону, в воздухе еще витает химический запах краски.
Когда я в последний раз видела своего родного дядю — сына бабушки, брата мамы и тети Мейз, — мне было одиннадцать лет. Он вломился в заднюю дверь с мешком для мусора и стал хватать фамильное серебро, которое бабушка хранила в подвале, с криками, что оно принадлежит ему по праву. Я была дома одна, потому что болела, а все остальные пошли на Международный рынок, кроме мамы, которая выбежала купить мне лекарства. Я попыталась остановить дядю Ваку, а он отшвырнул меня, так что я упала на пол, и удрал. И без того больному организму было в три раза больнее. Я сидела и плакала, пока не вернулась мама.
Я думала, после этого он сбежал в дальние края. А оказывается, он жил себе в Этобико, в сорока минутах от нас.
Я проскальзываю в узкое пространство между стеклянными дверями перед вестибюлем, стараясь не обращать внимания на здешних обитателей, которые так и глазеют на меня. Читаю списки жильцов возле домофона. Дядюшкиной фамилии там нет. Но я вижу имя и фамилию дедушки — Лоуэлл Харрис — и набираю код.
Домофон звонит, но дядя Ваку не отвечает. А Люк заранее проверил локацию его телефона, так что я точно знаю, что дядя дома.
У домофона есть тачскрин, и я набираю ему сообщение: «Это Вайя. Впустите, пожалуйста».
Минуты две я топчусь перед домофоном, после чего мне становится ясно, что отвечать он не собирается.
Зря я сюда пришла. Верить дядюшке, мягко говоря, не стоит. И кто его знает, в каком он будет состоянии, когда я поднимусь.
Но все равно он мой родственник, и хотелось бы думать, что для него это не пустой звук, что бы он ни делал и до чего бы ни дошел сейчас.
Я еще раз нажимаю кнопку вызова. Гудки все идут и идут. Я уже хочу набрать новое сообщение, но тут экран вспыхивает и на нем появляется дядюшка.
Дело в том, что дядя Ваку — так называемый высокофункциональный наркоман. Да, он часто бывает в отчаянии. И почти всегда озлоблен, хотя мод-эйч тут ни при чем. Но, чтоб меня хакнуло, какой же он ухоженный! Волосы аккуратно подстрижены, щеки гладкие — видно, что он регулярно пользуется увлажняющим кремом. Подбородок у него такой же, как и у дедушки, волевой, квадратный. Даже брови выщипаны и подбриты — дядя Катиус никогда так не мог, а папа даже не пытался. Глаза у дяди Ваку того же оттенка красного дерева, что и у Алекс, только ледяные и ничего не выражающие.