Неправильный солдат Забабашкин (СИ)
— Пойдёмте, — обрадовался я, вскакивая с табурета. Хотел было идти, но ничего видеть из-за слёз не мог, а потому попросил об услуге: — Только, товарищ младший лейтенант, не могли бы Вы меня взять за руку, а то я не вижу ни хрена.
Потихоньку дошли до больницы, где, к счастью, очухавшийся после операции Воронцов не только меня узнал, но и ослабшим голосом рассказал своему подчинённому, коим, как оказалось, являлся Горшков, как героически я воевал. Когда же лейтенант узнал, что я не только его спас, но и уничтожил попытавшегося его убить предателя, то вообще заявил, что таких людей в своей жизни он не встречал и что я достоин, как минимум, ордена Красной Звезды.
Этот орден, учреждённый в 1930 году, вручался, в том числе и за мужество и отвагу при исполнении воинского долга, и был очень почётен.
Лестные слова лейтенанта обо мне были очень приятны слуху, однако в том, что такую, без сомнения высокую награду, я смогу получить в ближайшее время, у меня были серьёзные сомнения. Не до этого сейчас. Сейчас идёт всеобщее отступление, сдача городов и потеря территорий. А те контратаки, которые Красная армия предпринимает, не приносят существенного результата. Враг продвигается вглубь страны, повсеместно сея панику и принося разорение. Разве в такой обстановке до орденов и медалей?
Поэтому, хотя и сомневался в том, что этот красивый орден в виде пятиконечной звезды красного цвета, будет в ближайшее время сиять у меня на груди, противиться этой идее не стал. Сердечно поблагодарил лейтенанта за признание моих скромных заслуг и посетовал на то, что для начала, перед вручением, неплохо было бы показать меня врачу, чтобы тот решил проблему слезоотделения.
— Ибо я не вижу ни хрена, товарищи командиры! — честно признался я и попытался пошутить. — Даже орден свой не увижу, если и дальше так пойдёт!
На том и порешили. Горшков позвал главврача, и та согласилась меня осмотреть, пригласив к себе в кабинет.
Но перед тем, как уйти, я поинтересовался у Воронцова про его ранение. Оказалось, всё было не так плохо. Штык, пройдя рядом с правой лопаткой и выйдя в области груди, по чистой случайности никаких важных органов не задел. Операция прошла успешно, и как утверждали оперирующие и наблюдающие врачи, предпосылок для сильных волнений и переживаний они не видят.
— Ну что ж, красноармеец Забабашкин, благодарю тебя за службу и спасение моего командира! — пожал мне руку Горшков, как только мы вышли из палаты.
— Служу… — начал произносить я и замялся, точно не зная как продолжить.
Дело в том, что на этот момент я особо никогда внимания не обращал, потому что данная информация, в общем-то, для меня была лишней. Но вот сейчас, когда это дело коснулось непосредственно меня, я немного растерялся.
И действительно, как принято отвечать-то в этом времени? В дореволюционной, царской России, вышестоящему начальству отвечали: «Рады стараться!». При временном правительстве Керенского, я не помнил или даже не знал, как говорили. А вот после Великой Октябрьской Социалистической Революции вроде бы на похвалу командиров нужно было отвечать: «Служу трудовому народу». И будет это вроде бы до войны. А уже потом, поменяться на другое приветствие. Но вот когда конкретно это произойдёт, я совершенно не помнил. Однако отвечать что-то было нужно.
А потому махнул на всё рукой и закончил фразу почти шёпотом, так как мне казалось, будет правильным: — … трудовому народу!
— Что? — переспросил Горшков.
— Э-э, Служу трудовому народу! — уже менее уверенно повторил я.
По недовольному лицу НКВДэшника, по его нахмуренным бровям и буравящему взгляду понял, что ошибся со своим приветствием.
— Не знаешь ты воинский устав Забабашкин, — покачал головой он. — Как же ты нормы ГТО сдавал?
— Да, сдал как-то, — пожал я плечами и неуверенно уточнил: — Вы хотите сказать, что нужно говорить: Служу Советскому Союзу?
— Точно так и нужно говорить! Именно так, и никак иначе. Приветствие «Служу трудовому народу» использовалось до 1937 года. А потом вышел приказ номер двести шестьдесят от 21 декабря 1937 года, — и младший лейтенант и процитировал: — Введено Уставом Внутренней Службы РККА Статья 31 Устава: 'Если начальник благодарит — воинская часть или отдельные военнослужащие отвечают: 'Служим, или служу, Советскому Союзу.
— Вот как⁈ Гм, удивительно, — хмыкнул я, задумавшись.
Мне казалось, что это приветствие будет рождено позже, где-то в 1943 году, вместе с введением погон. Ан нет, оказалось, что это приветствие появилось на несколько лет раньше.
Ну, а раз так, то нужно было немедленно исправляться, и я, вытянувшись по стойке смирно, громко и чётко произнёс:
— Служу Советскому Союзу! — как и полагается, в эти годы, ответил я и, пользуясь, случаем поинтересовался: — А кожанку мою трофейную вы мне вернёте?
— Вернуть-то верну, но к чему она тебе? Тебе по уставу её носить не положено, — ответил тот, а потом добавил: — Разве что в свободное от службы время. Только где его сейчас взять? — он вздохнул и добавил: — Как выпишут из госпиталя, придёшь к нам в отдел, отдам.
— Товарищ следователь, а можно вопрос?
— Давай. Только быстро. Дел много. Я и так полдня с тобой прокопался.
— Скажите, я просто никак в толк взять не могу, зачем предатель Якименков решил открыться и напасть на товарища лейтенанта государственной безопасности? Я и так думал и сяк, никак понять не могу. Ведь он же — враг этот, уже можно сказать, что втёрся к нам и в доверие. Так зачем он проявил себя?
— Точно сказать тебе не могу, — доставая пачку папирос, сказал НКВДэшник, — но есть предположение. Якименков этот, скорее всего, получил задание с отступающими нашими бойцами влиться в наши ряды. Легализоваться и дальше уже заниматься саботажем, организацией паники и тому подобным вредительством. Начать дать свою грязную работу, он, скорее всего, должен был незадолго до начала ожидаемого нами немецкого наступления. И так бы всё и произошло, если бы вы с товарищем Воронцовым немецкого офицера бы не захватили. Это-то и поменяло его планы. Вероятно, он подумал, что если спасёт этого Шульца, то немецкое командование его отблагодарит. И нужно сказать, он был в своих размышлениях прав. В портфеле были важные карты и ценные сведения, так что немцы были бы очень рады, если бы у нас этих сведений не было.
— Ясно. А ещё один вопрос можно? — поинтересовался я и, увидев, что тот недовольно поморщился, быстро произнёс: — Совсем маленький.
— Ну?
— Вопрос такой: Вы же сразу, с первых минут знали, что я не немецкий шпион? Ведь знали? Я прав?
— Может, и знал, — ехидно уставился он на меня и с ленцой добавил. — И что?
— Как что⁈ — искренне возмутился я. — Тогда зачем вы меня обвиняли и мариновали⁈
— Как ты называешь: мариновали, мы тебя, потому что ты был в окружении. Так положено. Так что не надо учить меня делать мою работу, — холодным тоном отрезал НКВДэшник, но потом, вероятно осознав, что общается с семнадцатилетним пацаном, к тому же захватившим ценного языка, заметно потеплел и более мягко сказал: — Так было надо, Алексей. Ты пережил серьёзное испытание. Общался с немецким шпионом. Я должен был заставить вспомнить тебя всё в мельчайших деталях, — похлопал меня по плечу и повторил: — Это моя работа.
Горшков отпустил конвоира, что непрестанно следовал за нами, а сам, рассказывая по дороге, проводил меня до кабинета главврача. Из его слов я понял, что Анна Ивановна Предигер ранее была главврачом больницы в Троекуровске, а ныне стала руководителем госпиталя, что расположился в здании школы.
Она приняла меня буквально сразу, как только следователь заглянул в её кабинет.
— Да-да, конечно, входите, — произнёс глубокий голос, который, вероятно, принадлежал женщине средних лет.
Младший лейтенант завёл меня в кабинет, усадил на кушетку и, сказав, что подождёт в коридоре, ушёл.
Ну а мной, наконец, занялся настоящий врач.
Как оказалось, она, кроме всего прочего, была ещё окулистом и хирургом. И именно она занималась моими глазами в прошлый раз, когда мы с Воронцовым ехали в Троекуровск на вокзал и, попав под обстрел, угодили в больницу.