Овидий в изгнании

Сидорово-Выдрин с сомнением принял весь этот лаконизм изобразительных средств и, бормоча: «Ну, если только как смогу», воспроизвел по памяти, приладив ватман на коленке, известную картину Альбрехта Альтдорфера «Битва Александра с Дарием», причем задача осложнялась тем, что Денис Иванович, горя желанием показать товар лицом, заглядывал ему через плечо, дыша в угольную крошку, и вообще всячески стоял над душой.
— Вот тут, помнится, — говорил он, тыча в баталию пальцем, — дивизион еще влево скакал. С победными криками. И вот здесь у вас в латинской надписи две орфографические ошибки и одна фактическая.
Старшина исправил.
— Ну, что же, — сказала Армада Петровна, ознакомившись с дипломным проектом. — Удовлетворительно раскрыта тема победы Запада над Востоком. Рисунок, конечно, надо ставить, но первое впечатление — с человеком имеет смысл работать. Значит, так. Сегодня, конечно, поздно уже…
Но тут, чуя свою опасность, зашевелилась Инесса Александровна.
— Простите, — сказала она с наружным спокойствием, за которым обычно следуют демарши вроде бросания денег кульками в камин, криков «В Пассаж!» и тому подобных. — Гармонически развитая личность — это, конечно, похвально, но есть еще такое понятие, как порядок очереди. Мы уже в течение получаса муссируем этот вопрос, и достигнута принципиальная договоренность…
И в знак договоренности она наложила руку на Сидорово-Выдрина как взятого в разработку.
— Позвольте, — нервно сказала Армада Петровна, не намеренная жертвовать новым Альтдорфером ради нового Дроссельмейера. — Тут у нас, я полагаю, гораздо более рельефный задел.
И она, со своей стороны, крепко взялась за рельефный задел.
Они потянули.
— Эй, эй, — тревожно сказал старшина.
— У него двое детей, — предупредил Денис Иванович. — Один по КамАЗам рисует, весь в мать.
— Эти способности переходят по наследству, — победно откликнулась Армада Петровна, форсируя притяжение.
И тут от дверей прозвучал новый голос, который можно было бы назвать голосом Командора, не будь он колоратурным сопрано:
— Кто это так хрустально сказал «Эй, эй»? Вы не могли бы интонировать «Я так безропотна, так простодушна»?
— Нет! — выкрикнули единым фронтом Армада Петровна с Инессой Александровной.
И тогда…
— Это и есть ответ на вопрос, почему побеждает владеющий шлангом? — спросил Генподрядчик.
— Да, — ответил пасечник.
 Глава четвертая, 
служащая в своем роде новым вступлением, способным удовлетворить тех, кому не понравилось первое
В то время как происходили вещи, известные читателю из предыдущих глав, в том же доме, во втором подъезде, на шестом этаже снимали квартиру четыре сантехника.
Сначала сантехников было три, а четвертый был отдельно и даже с ними пикировался, но потом однажды на них напали пятеро электриков, и тут он выскочил: «Ребята, я с вами» — и с тех пор что-то прорвалось в их отношениях, какая-то преграда рухнула, и они стали друзьями — не разлей вода, так что где были трое, там непременно был и четвертый. И за квартиру он вносил одинаково со всеми.
Накануне описанных событий они, не будучи заняты на работе, играли в вист.
— Мне это надоело, — сказал четвертый сантехник, откладывая карты.
— Мы понимаем твои чувства, — сказали ему три сантехника: — поддержание светских связей кажется подчас несносным бременем. Но поскольку английский посланник прислал передать, что он нынче занят и быть не может, то придется тебе доигрывать. Бери карты-то.
— Нет. У вас много не выпонтируешь, а, кроме того, это унизительно. Как единственные разумные среди эукариотов, мы не можем так расточать жизнь.
— Как человек, обладающий клеточным ядром, — поддержал его средний сантехник, — и подлинный эукариот своей Родины я вынужден солидаризироваться с нашим пылким товарищем. Так нельзя.
 
— И кто вам мешает жить по-людски? — спросил старший сантехник.
Они задумались и единогласно сказали:
 — Автор.
— Наш автор? — удивленно переспросил старший сантехник, в общем, свыкшийся с его существованием и начинавший утро с краткой молитвы: «Можно сегодня без перипетий?»
— Кто же, — убежденно скрепил средний сантехник. — Ты посмотри на него. Стране пора узнать своих героев. — Он прочел из первой главы про половой диморфизм. — Ну что это? Что это за балаган? На какую аудиторию это рассчитано? А вот еще, — он порылся, нашел и с раздражением прочел: «Последние полторы минуты наградили его» и далее. — Элементарные требования вкуса и пристойности, — элементарные, повторяю, как дыхание, — они где делись вообще?
— Там же, где платье и свирель, я полагаю, — негромко предположил младший сантехник.
— Ну, разве что где свирель, — согласился средний сантехник. — В других местах искать бессмысленно.
— А по сусекам скребли? — с интересом спросили другие сантехники.
— Устала рука, — отчитался средний сантехник. — А вот тут посмотри. — Он показал непосредственно старшему сантехнику, не рискуя оглашать. Тот пробежал глазами и констатировал:
— Нечеткость нравственных оценок. — Он сверился с кодексом и оповестил: — До трех лет.
— А если на поруки коллективу? — заволновался младший.
— Мухомор тебе вареный, а не на поруки. Не в такое время живем.
— В общем, конечно, если без крайностей, — сказал четвертый, — то нельзя не согласиться. Сюжет не пальпируется. Одни разговоры в царстве мертвых. Ответственности мало, вот что — ответственности!
— А это вот? — бурлил средний. — «Отягощенная отчаянием Аксинья, не помня себя, отдалась ему со всей бурной, давно забытой страстностью…»
— Погоди, — негромко сказал ему старший сантехник, — этого он еще не написал. Это только к двадцать третьему февраля. И то если успеет. У него все сроки срываются.
— Почему у него сроки срываются? — не утихал средний сантехник, которому решительно все не нравилось в его авторе. — Почему вечно дисциплины никакой?
— Ему во втором семестре литературу Франции читать. Для переводчиков.
— И что?
— Готовится. Лекции пишет про шансон де жест. Перечитывает у Гюго эпизод «Гаврош в слоне». Нервничает вообще.
— Яркий пример, — резюмировал средний сантехник, — как преподаваемый предмет не облагораживает лектора. Люди, читающие теоретическую механику, надменны с нижестоящими, а преподаватели комбинаторики норовят проехаться в трамвае бесплатно. Он же читал Расина — почему это не привило ему ответственного подхода к слогу? Он листал госпожу Лафайет — почему лицо его не исказилось, а глаза не вылезли из орбит?
— Ошибка в посылке, — отметил четвертый. — Не факт, что они не повылезли. Кто проверял?
— Это верно, — серьезно поддержал младший. — Отсутствие обратной связи — благодатная среда для произвола.
— И невнятицы, — добавил средний. — Что это там ему снится про мочалку?
— Ну, этот сон ему сулит печальных много приключений, — сказал старший.
— Это вы зря, — возразил младший. — Тут как раз все понятно.
— Так объясни, любимец Тани, — неприязненно сказал средний, внезапно утрачивая сочувствие в аудитории.
— Ну, тут так, — с воодушевлением начал младший. — Я в общих чертах. Сон подростка про мочалку связан с подсознательным страхом мужской ущербности, воспринимаемой как поражение в правах. Исходная ситуация задана нарциссическим мотивом мытья в ванне: это модель идеально замкнутого общества, где сновидец создает свое социальное восполнение (отражение) и не нуждается ни в ком больше. Излишне говорить о связях этого локуса с подростковой сексуальностью, тем более что ванная обычно запирается изнутри, отличаясь этим от жилых помещений.
Остальные сантехники синхронно опустили головы с глубоким вздохом.
— Я тут на днях ковырялся под одной, — допустил старший тяжелое воспоминание. — Чуть шею не вывихнул. Среди мокриц, как сказал Иннокентий Анненский.