Овидий в изгнании
Первыми были какие-то люди без головы, требовавшие назад свой донос на гетмана, а за ними потянулись остальные. Некоторые гласно выражали презрение Генподрядчику и его притязаниям передвигаться. Он, впрочем, это не очень слышал.
— Тут знаете что можно посоветовать, — доверительно сказали ему сбоку.
— А? — очнулся он.
Там сидел человек неопределенного типа. Носители самой изощренной дедукции не нашли бы в нем ничего, кроме пошлых школьных параметров, и то не всех, потому что общественным животным без перьев он оказывался при осмотре, смертным, видимо, тоже, а смеющимся — уже вряд ли. Глаза его ходили сами по себе, как ступа с бабою Ягой, один смотрел на Генподрядчика и вокруг него, а другой — на живописно одичалый подъезд.
— Я говорю, — повторил он, — тут несколько человек поставило на то, что вы не уйдете, а несколько — на то, что вполне можете. Тут вообще ставки делаются очень, очень большие.
— А вы ставили? — спросил Генподрядчик, благодаря этой ахинее понемногу отрезвляясь.
— Да, — твердо сказал неопределенный человек. — Я поставил на то, что вы уйдете не менее чем на полкорпуса раньше того человека, что пришел за три месяца до вас.
Услышав об этом прецеденте, Генподрядчик невольно застонал.
— Вы что-то хотели посоветовать, — напомнил он.
— Ах, да, — сказал человек. — Нет, извините, так не надо делать…
Генподрядчик, придвинувшись, случайно коснулся его рукавом, человек спешно отодвинулся, а из той точки, которой он соприкоснулся с Генподрядчиком, тотчас пошли по нему концентрические круги, синие в полоску, как рубашка Генподрядчика; когда этот прибой прошел по груди, захлестнул кадык и разлился по лицу незнакомца, Генподрядчик, который опрометчиво полагал, что нагляделся уже всякого, имел возможность убедиться в своей самонадеянности, увидев, что далеко не всякого он еще нагляделся и, видимо, еще наглядится.
— Да, у меня есть бытовые трудности, — сдержанно сказал незнакомец, сглотнув синеву с полоской и толчками воли вернув сравнительно телесный цвет открытым частям торса. — Но это не должно вызывать у вас недоверия.
— Не вызывает, — с готовностью подтвердил Генподрядчик.
— Так вот. Прежде всего, я бы, конечно, советовал вам ежедневно ложку меда перед сном, лучше с лимоном, но можно и так, это помогает лучше всего.
Тут они прервались, потому что забрать письма подошли два кентавра, леопардочеловек и человек — летучая мышь, первые адресовались в деревню на племя, третий — благодарному потомству, а второй, не будучи учен грамоте, просто изливал желчь средствами пиктографии; пока между миксантропическими формами шла малокультурная перебранка, кому копаться первому, незнакомец с базовыми параметрами отчужденно сидел, отодвинувшись от спорщиков, остро пахнущих июльским зоопарком, и смотрел чем куда.
— Я буду есть с лимоном, — обещал Генподрядчик, когда стадо адресантов отошло. — Как только выйду отсюда, я обещаю вам, что буду с ним есть. Я не успею еще дойти до дома, как в первом ларьке куплю не торгуясь меда с лимоном и буду есть на ходу. Мне лишь осталось выйти.
— Да-да, — сказал общественный незнакомец без перьев, нервно глядя вслед мягко уходящему леопардочеловеку. — Так вот. Я поставил на вас последнее. Мне пришлось заложить дом, семью и нескольких близких знакомых. В случае вашей неудачи мне придется лишиться всего. Особенно болезненным было бы потерять нескольких близких знакомых, знаете, я всегда был достаточно щепетилен в знакомствах, не хочу хвастаться, но у меня сложилась неплохая подборка.
— Я оправдаю, — скупо сказал Генподрядчик.
Тут подошла за письмом гиеносвинья; порочная усмешка, неудачно озарявшая ее неприятное лицо, создавала эффект красных глаз; ее хвост, задние ноги и потертая кожаная сумочка с расходящейся молнией производили самое невыигрышное впечатление; незнакомец быстро отодвинулся, но она без затей мазнула его грудью по виску в целях знакомства, и тут же по его лицу пошли рефлексы того биологического вида, с которым он вступил в непосредственный контакт. Гиеносвинья, несмотря на свою безнадежную распущенность, сконфузилась, быстро нашла телеграмму, начинавшуюся «Я много провела раздумьях твоим предложением», и отошла.
Незнакомец, осилив в себе поползновение быть гиеной, провел слабой рукой по взмокшему лицу и продолжил, сопровождаемый сочувственным вниманием конфидента:
— Кроме того, я тоже дал вам письмо и хочу, чтоб оно дошло. Понимаете ли. В детстве я много страдал от эгоизма. От своего, я имею в виду. Я не имел благородной привычки быть отзывчивым на вещи внешнего мира. Поэтому, когда эта отзывчивость во мне непредвиденно возникла, она получила, так сказать, пенитенциарный характер, если вы понимаете, что я имею в виду.
— Думаю, что понимаю, — решил Генподрядчик.
— Я написал бабушке, — продолжал незнакомец. — У меня было время поработать над слогом, поэтому я смею полагать, что высказал все наилучшим образом. Среди тех людей, при воспоминании о которых меня жжет и гложет бесплодное раскаяние, она занимает одно из первых мест. Вы меня очень обяжете, если в качестве признательности отнесете ей это.
— Без сомнения, — сказал Генподрядчик.
— Если она, — продолжал незнакомец, нервно разглаживая брюки на коленях, — попросит вас прочесть вслух, потому что у нее не очень хорошее зрение, и вы дойдете до того места, где я упоминаю о банке с малиновым вареньем, могу я просить вас не спрашивать у нее, о чем идет речь? Мы с вами сведены судьбой, в сущности, случайно, и если я оставляю какое-то личное пространство закрытым для дискуссий, то, кажется, имею на это право…
— Конечно, — сказал Генподрядчик. — Скажите, пожалуйста, а поэзия на вас действует?
— Только если руками трогать, — сообщил незнакомец.
— А если трогать, то любая? Или есть предпочтения?
Тут незнакомец открылся, что от поэзии Северянина его тело зацветает бледно-фиолетовыми линиями, расположение которых напоминает изобаты на географической карте, а от Асадова на нем по белому фону идут черные буквы, изображающие то стихотворение, к которому он в настоящий момент припадает, и тогда завязку истории двух разнополых студентов он может прочесть на доступных обозрению частях тела, а чтобы узнать ее грустный финал, ему приходится идти к большому зеркалу и становиться к нему спиной. Что же касается классических достижений отечественной словесности, то когда он недавно в задумчивом настроении решил перечитать «Бориса Годунова», то у него на правой ладони выросла высокая башня, наподобие покойной Сухаревской, а из ее верхнего стрельчатого окошка выпал человек с руками разной длины и криком: «Тень Грозного меня усыновила». Долетев до ладони, он канул головой в холмы Венеры, а вслед за ним пропала и башня.
— Вот, собственно, то немногое, о чем я хотел поставить вас в известность и просить, — заключил незнакомец, пораженный неудержимой отзывчивостью, и начал было подниматься со скамейки.
Генподрядчик сделал порывистое движение схватить его за рукав, но опомнился и лишь быстро спросил:
— А выйти отсюда?
— Ах, да, — спохватился незнакомец, видимо расстроенный нечаянным проявлением слабости, в которой только что так живо раскаивался. — Виноват, простите великодушно. Ну, что могу сказать. Тому человеку, который тут до вас, я не советовал на этот предмет, потому что не было случая составить знакомство; он, знаете, все больше лягушек ловит, тут у нас чудесные ловы, природа вообще замечательная, рубашку свою дерет на полоски, у него красная, и ловит; но вы, вы другое дело… (Генподрядчик искренне себя с этим поздравил.) Тут, собственно, нет путей. Есть только сюда, а отсюда нет. Было бы, согласитесь, странно, если бы тут было так, что иди, мол, кто куда хочет.
Генподрядчик поглядел на его восприимчивые черты с невыразимым ужасом.
— Но, — сказал незнакомец, наставительно подняв палец, что на письме должно было быть передано курсивом. — Но. Вы могли бы прибегнуть к таким практикам неофициальным.