Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современ

К старой школе принадлежал и Островский, бывший министром государственных имуществ[156] в течение почти всего царствования Александра III. Литературно образованный (он был единокровным братом писателя Островского) и весьма добросовестный работник, он искренне желал принести пользу на всех занимаемых им должностях, причем отличался безусловной честностью. Однако широким государственным умом он не был наделен, а творческими способностями не обладал вовсе. Пройдя в молодости через суровую жизненную школу и пробив себе дорогу упорным трудом, притом еще в то время, когда мнение начальства признавалось непреложным, он, с одной стороны, чрезвычайно дорожил достигнутым им положением, а с другой, сохранил до конца дней своих какое-то инстинктивное уважение к мнению лиц, обладающих большой властью. Все это заставляло его быть крайне осторожным в своих действиях и избегать столкновения с лицами, могущими ему повредить.
По отношению к Витте осторожность Островского была сугубая, тем более что в экономических и специально финансовых вопросах он разбирался с большим трудом и сам вполне это сознавал. Припоминаю, как он искренне мучился, когда зимой 1898 г. ему пришлось участвовать в бывшем под личным председательством государя особом совещании для рассмотрения представленной Витте и упомянутой мною выше записки по вопросу о привлечении в Россию иностранных капиталов. Часть членов комитета относилась к эксплуатации иностранным капиталом природных русских богатств несочувственно. Получив записку Витте, Островский обратился к лицам, которым он доверял в отношении их знакомства с экономическими вопросами. Лица эти оказались принадлежащими к числу противников прилива в Россию иностранных капиталов, и им не стоило большого труда убедить в этом Островского. Но тут возникло другое затруднение. «Хорошо, — говорил Островский, — вы меня убедили, но как я могу спорить по этому вопросу с Витте. Вот вы дали мне ряд мотивов и даже изложили их на письме — я, конечно, могу ими воспользоваться. Но ведь ни вы, ни я не знаем, что мне на эти мотивы возразит Витте; где я найду контрвозражения, ведь вас за мной не будет. А к тому же Витте способен привести не только мотивы, но еще и факты. Ну как я разберусь в этом?» Ответить на это было, разумеется, трудно. И тем не менее после многих колебаний Островский все же решился, конечно, весьма мягко и стараясь обойти всю чисто экономическую сторону вопроса, возразить Витте[157].
В результате, кстати сказать, желание Витте не было исполнено. Комитету министров было предоставлено и впредь «иметь свободное суждение» по всем подлежащим его разрешению вопросам, связанным с вопросом о водворении в России иностранных капиталов.
Не могу не сказать, что положение Островского было отнюдь не единичным. Малое знакомство с экономическими вопросами было присуще большинству наших государственных деятелей, получивших образование и даже близко стоявших к управлению страной в конце прошлого века. Ведь, в сущности, до появления Витте (поневоле приходится вновь и вновь к нему возвращаться) никакой экономической политики в России не было, а все финансовые вопросы сводились к стремлению свести без дефицита государственную роспись доходов и расходов, причем средство для этого было одно — изыскание новых и увеличение старых налогов. О повышении материальных средств населения, об увеличении не государственного в узком смысле слова, а народного богатства почти никто не помышлял. Экономические вопросы при таких условиях мало интересовали чиновничий мир, так как с ними они никогда не приходили в соприкосновение. Понятно, что с ними не был знаком и Островский, хотя долгие годы служил в Государственном контроле, где был деятельным сотрудником создателя нашего контроля — Татаринова, а затем в течение с лишком десяти лет управлял Министерством государственных имуществ, на попечении которого состояло, или, вернее, дол — жно было состоять, все наше сельское хозяйство.
Кроме односторонности своих познаний Островскому за описываемое время существенно мешало плодотворно работать крайне болезненное состояние. Через силу, принимая величайшие предосторожности, он все же продолжал являться в Государственный совет, болезненно цепляясь за свою должность, которую ему и удалось сохранить до самой смерти. Вообще, в этом отношении на посторонний взгляд Государственный совет должен был производить по меньшей мере странное впечатление: с одной стороны, Сольский, давно лишившийся свободного употребления ног и с трудом передвигавшийся при помощи двух палок, с другой — Островский, сидевший во время заседаний отгороженным от окон, снабженных, однако, тройными рамами с внутренним между ними отоплением, плотной высокой ширмой.
 
Председатель Департамента духовных и гражданских дел Фриш — юрист, законник, тоже весьма добросовестный работник — производил впечатление формалиста-чиновника, отнюдь не возвышающегося над средним уровнем умеренно умного и умеренно образованного человека. Я, впрочем, не имел случая сколько-нибудь близко его наблюдать, а потому не в состоянии дать хотя бы его силуэт.
Совершенно иной тип представлял, во всяком случае, адмирал Чихачев, бывший одно время морским министром, но известный в особенности как делец, учредитель и организатор Русского общества пароходства и торговли[158], нашего самого крупного пароходного предприятия, председателем правления которого он одно время состоял, и, наконец, как человек, много содействовавший оживлению северных берегов Черного моря, в том числе и Южного берега Крыма. Экономистом он, конечно, тоже че был, но практиком в торговых и промышленных делах был выдающимся. К сожалению, ко времени назначения председателем департамента государственного совета он уже в значительной степени утратил энергию и работоспособность и по многим вопросам послушно шел на поводу своего докладчика — статс-секретаря департамента Д.А.Фило-софова.
Чихачев принадлежал к либеральному лагерю Государственного совета, причем во все времена был определенным, отнюдь не скрывавшим этого юдофилом. Председатель в смысле умения вести заседание и руководить прениями он был слабый.
Заменивший Фриша на председательском кресле Департамента духовных и гражданских дел И.Я.Голубев был выдающийся юрист, причем отличался он необыкновенной типичностью. Лишенный всякой растительности на лице с запечатленным на нем определенно скопческим, старушечьим выражением, Голубев еще до назначения председателем департамента был несомненно самым добросовестным и самым трудолюбивым членом Государственного совета. Не было того проекта закона, которого бы он не изучил во всех подробностях, и не было того проекта журнала департаментов, которого бы он тщательно не прочитал и не высказал на письме своих замечаний на него. По специальности цивилист, он вникал, однако, решительно во все вопросы и голосовал по каждому из них вполне сознательно. Замечания его весьма не только дельные, но и существенные, когда они касались вопросов гражданского права, приобретали, однако, мелочный характер едва ли не по всем остальным. К редакции законов он относился с придирчивостью. Примером может служить его замечание по поводу одной из статей положения о мерах и весах, в которой было сказано, что меры жидкости должны иметь «форму тел вращения». Невзирая на повторные заявления Менделеева, что он не может найти другого определения для круглых сосудов, могущих иметь различный диаметр в разных своих плоскостях, Голубев все же настойчиво утверждал, что с определением, помещенным в проекте закона, как недостаточно ясным, он согласиться не может и журнала до подыскания другого определения подписать не желает; и он поставил на своем: было найдено другое определение, его удовлетворившее (было ли оно яснее, другой вопрос), а именно, что сосуды эти должны иметь в «горизонтальном сечении форму круга». Недаром бывший в то время государственным секретарем Плеве с обычным ему сарказмом называл Голубева почетным помощником статс-секретаря Государственного совета.