В лесу
– Говорят, у нее родичи масоны и они пригрозили разогнать весь отдел, если мы ее не примем, – прошептал у меня за спиной Сэм О’Нил.
Сэм – коренастый оптимист из Голуэя. Что водоворот слухов затянет и его, я не ожидал.
– О господи, – купился я.
Сэм ухмыльнулся и, покачав головой, направился к своему столу. Я снова посмотрел на Кэсси. Та уселась, уперлась ногой в кресло напротив своего и положила на колени блокнот. И одета не так, как у нас в Убийствах. Когда нацелился устроиться сюда, кожей ощущаешь, что тебя хотят видеть образованным профессионалом и чтобы стиль у тебя был ненавязчиво элегантный, с ноткой оригинальности. Такие клише дают понять налогоплательщикам, что деньги их тратятся не впустую. Чаще всего костюмы наши из “Браун Томаса”, а ходим мы туда исключительно на распродажи, и порой нотки оригинальности у нас получаются одинаковые. До того момента наибольшей звезданутостью среди нас отличался дебил Куигли с голосом Даффи Дака и донегольским акцентом: под пиджаком он носил футболки со всякими надписями (БЕШЕНЫЙ ПСИХ) – типа, вот такой он дерзкий. Когда до него дошло, что он никого из нас не впечатляет, то вызвал на подмогу свою мамашу и вместе с ней обновил свой гардероб в “Браун Томасе”. В первый день я отнес Кэсси к той же категории. Она заявилась в армейских ботинках, бордовом шерстяном свитере с чересчур длинными рукавами и мешковатых трениках, и я растолковал это так: Я выше всяких ваших условностей, сечете? Это подлило масла в огонь неприязни к ней в отделе и добавило привлекательности в моих глазах. Вообще женщины, которые меня подбешивают, кажутся мне особенно притягательными – водится за мной такое.
Следующие две недели я почти не обращал на нее внимания, ну насколько такое возможно, когда в мужской компании появляется справного вида женщина. В курс дела Кэсси ввел Том Костелло, наш седой ветеран. Я тогда был занят убийством забитого в переулке бомжа – унылая неотвратимость его жизни окрасила и смерть бедолаги, и расследование с самого начала относилось к разряду безнадежных: никаких зацепок, никто ничего не слышал, а убийца, вероятно, был пьян или под наркотой, так что ничего не помнил, поэтому моя присущая новичкам напористость дала трещину. В напарники я получил Куигли, и срабатывались мы плохо. В его понимании юмор – это когда ты пересказываешь целые куски мультика про Уоллеса и Громита, а чтобы подчеркнуть, какие они смешные, ты через два слова на третье разражаешься смехом дятла Вуди. До меня постепенно доходило, что нас поставили в пару не затем, чтобы он опекал новичка, а просто работать с ним больше никому не хотелось. У меня не было ни времени, ни сил познакомиться с Кэсси поближе. Иногда я раздумываю, надолго ли это затянулось бы, ведь даже в маленьких отделах всегда есть те, общение с кем ограничивается приветственными кивками и дежурными улыбками, – наверное, оттого, что пути ваши никогда не пересекаются.
Нас подружил ее мотороллер, кремового цвета “веспа” 1981 года выпуска, – несмотря на свой легендарный статус, эта модель напоминает мне дворнягу, у которой в роду затесались бордер-колли. Чтобы позлить Кэсси, я окрестил ее мотороллер Тележкой для гольфа, она же в отместку называет мой белый “лендровер” Компенсатором и лицемерно жалеет моих девушек, а когда на нее находит бунтарский настрой, она обзывает его Экомобилем. Однажды влажным и ветреным сентябрьским днем ее подлая Тележка для гольфа сломалась прямо возле входа в наше здание. Я как раз выехал с парковки и увидел мою крохотную коллегу, в мокром красном дождевике смахивающую на Кенни из “Южного парка”. Она стояла возле облитого водой мотороллера и что-то сердито кричала вслед окатившему ее из лужи автобусу. Я опустил стекло и окликнул ее:
– Может, лучше руками поработаешь?
Кэсси взглянула на меня.
– Это ты в каком смысле? – крикнула она в ответ и, заметив мою растерянность, рассмеялась.
За пять минут, пока я пытался завести “веспу”, я успел влюбиться в Кэсси. Из-за не по размеру большого дождевика она выглядела лет на восемь, да вдобавок на ней были резиновые сапоги с нарисованными божьими коровками. Из глубины капюшона на меня смотрели огромные карие глаза, прямо как у котенка, но со слипшимися от дождя ресницами. Мне захотелось закутать ее в пушистое полотенце и усадить греться перед камином. Но потом Кэсси сказала:
– Слушай, давай-ка лучше я. Тут надо знать, как эту хрень поворачивать.
Я снисходительно взглянул на нее и переспросил:
– Хрень? Ну разумеется, женщины, что с них взять.
Я тотчас же пожалел о сказанном – добродушные шутки вообще не по моей части, и окажись она радикальной занудой-феминисткой, непременно прямо там, под дождем, прочтет мне лекцию про Амелию Эрхарт [2]. Но вместо этого Кэсси взглянула на меня снизу вверх и, захлопав в ладоши, дрожащим, как у Мэрилин, голосом проговорила:
– Ох, я всю жизнь мечтала, как меня, бедняжку, прискачет спасать рыцарь в сверкающих доспехах! Вот только в моих мечтах он был красивый.
Словно с поворотом стеклышка в калейдоскопе, образ передо мной тотчас же изменился. Влюбленность испарилась и уступила место симпатии. Окинув взглядом ее куртку с капюшоном, я воскликнул:
– Господи, они сейчас убьют Кенни! [3]
После я загрузил в багажник ее Тележку для гольфа и подбросил Кэсси до дома.
Она жила в квартирке-студии – владельцы квартир обычно называют такие “гостинками”, куда и друзей пригласить можно. Располагалась ее квартирка на самом верху в обветшалом георгианском особняке на тихой улочке Сандимаунта. Из большого створчатого окна открывался вид на крыши окрестных домов и сандимаунтский пляж вдалеке. В квартире имелся деревянный стеллаж, битком набитый старыми книгами в бумажных обложках, викторианский диванчик с ядовито-бирюзовой обивкой, накрытая лоскутным покрывалом кровать, никаких украшений или плакатов, разве что россыпь ракушек и каштанов на подоконнике.
Тот вечер мне ничем особым не запомнился, и, если верить Кэсси, ей тоже. Я помню обрывки наших разговоров, некоторые особенно отчетливые образы, но конкретных слов уже не приведу. Сейчас мне это кажется странным, а когда у меня соответствующее настроение, даже волшебным – мы словно погрузились в фугу [4], состояние, какое обычно насылают феи, ведьмы или инопланетяне и из которого человек выходит совсем другим. Но подобные временны́е провалы – удел одиночек, а мы были как два близнеца в бессловесной невесомости, слепо тянущие друг к другу руки.
Я знаю, что остался тогда на ужин, по-студенчески скромный – макароны с готовым соусом из банки и подогретый виски из китайских чашек. Помню, как Кэсси открыла громоздкий платяной шкаф, занимающий почти всю стену, и вытащила оттуда полотенце, чтобы я вытер голову. Внутри гардероба тоже оказались вставлены полки – похоже, сама Кэсси их и смастерила. На них теснились самые разные предметы. Я особо не вглядывался, но успел заметить облупленные эмалированные кастрюли, тетрадки в разводах, мягкие свитера контрастных расцветок, ворохи исписанных листов. Все это напоминало волшебный домик, какими их изображали на старых картинках.
Еще я помню, как в конце концов спросил:
– Как ты вообще попала в наш отдел?
До этого мы обсуждали ее переезд, и я думал, что мой вопрос прозвучал вполне естественно, однако Кэсси наградила меня подозрительной, едва заметной улыбочкой, словно мы с ней играем в шашки, я сделал неудачный ход и решил отвлечь ее внимание.
– Ты о том, что я женщина?
– Да нет, я в том смысле, что ты совсем молодая, – поспешил исправиться я, хотя, конечно, подразумевал и то и другое.
– Костелло назвал меня вчера “сынок”, – сказала Кэсси, – “в добрый путь, сынок”. А потом занервничал и запнулся. Небось испугался, что я на него в суд подам.
– С его стороны это комплимент, – успокоил я ее.