Еремей Парнов. Третий глаз Шивы
– Разве ты слаб на глаза, пришелец? – Царь из-под руки взглянул на сверкающий слюдяными бликами камень. – Это длинная тень, которую отбрасывает скала. Когда солнце поднимется, она станет короче.
– Почему же мы не видели ее раньше, до восхода?
– Из-за темноты, надо думать.
– Нет, шахиншах, не из-за темноты… Просто тень является порождением солнца. Истина, как я уже не раз говорил тебе, двойственна. – Не останавливая кобылки, Спитама развязал свой пояс. Холщовая рубаха его тут же вздулась за спиной пузырем. – Вот мои кости.
– Кости? – удивился Виштаспа.
– Да. Сплетенный из семидесяти двух нитей шнур, которым положено дважды опоясать живот. Как ты думаешь, что случится, если я встану перед алтарем без пояса?
– Думаю, что ничего страшного. Боги тебя не осудят.
– Ошибаешься, шахиншах! Жрец, совершающий приношение без кости, служит не Ахуромазде, а Ахроменью – не свету, но тьме!.. Теперь тебе ясна разница между теми, кто призывает Солнце именем Митры, и теми, кто именует его Сурьей?
– Кажется, начинаю понимать, – не слишком уверенно ответил царь, но вдруг озарился внезапно нахлынувшей мыслью. – Постой! – Он коснулся пророка рукояткой плети. – А кто установил ваши законы: предписал тебе закрывать рот и нос повязкой, завязывать пояс перед молитвой, толочь хому в чаше хаван? Кто все это придумал!
– Ахуромазда.
– Вот как?.. Ну хорошо, а ты сам обо всем откуда узнал?
– От него.
Виштаспа ничего не сказал на это, и они продолжали путь в молчании. И вокруг тоже было удивительно тихо. Только черный щебень скрежетал под копытами и поскрипывали изредка седла.
Река в эту пору обмелела, и лошади пересекли ее вброд, едва замочив бабки. Глинистая вода медленно стекала с мокрой шерсти на пыльный, грохочущий щебень и застывала мохнатыми, быстро испаряющимися шариками.
– Скоро прибудем, – сказал Спитама и задрал голову к лучистому теплому небу, где высоко-высоко парил на неподвижных крыльях гриф.
– Ты уже был здесь раньше? – спросил шахиншах.
– Я везде был, – как всегда спокойно и коротко ответил Спитама, нимало не заботясь о том, поверят ему или нет. – Глянь, повелитель. – Он указал пальцем на реку, просачивающуюся сотнями ленивых ручьев сквозь нагромождения гальки: – Кровь земли.
– Где? – Царь повернулся и наклонился в седле, чтобы получше рассмотреть невиданное чудо, но, сколько ни всматривался в желтую воду, так ничего похожего на кровь и не углядел. – Где она, эта черная кровь? Не вижу.
– Так вот же она! – по-детски засмеялся Спитама и, спрыгнув с лошади, руками зачерпнул из реки. – Теперь видишь? – Роняя капли, он поднес воду царю и глазами указал на тонкую поверхностную пленку.
– Это? – Виштаспа разочарованно всматривался в тусклую радугу, играющую приглушенными переливами павлиньих перьев. – Похоже на масло.
– Похоже, – подтвердил Спитама. – Она ведь очень жирна… На моей родине есть места, где кровь земли изливается фонтаном, словно из обезглавленного тела. Ты построишь там храмы в честь всеочистительного огня, царь.
– Я? – удивился Виштаспа. Он не знал, как себя вести с этим чужеземным проповедником: то ли рассмеяться, то ли выказать гнев. – Зачем?
– Не ты, так твой сын, доблестный Спентодата, или сын твоего сына.
– Тебе безразлично, кто именно?
– Почти.
– Никак, ты знаешь тайну бессмертия, если готов ждать так долго?
– Знаю, шахиншах, хотя умру в свой час, как все.
– Зачем же тебе умирать, если знаешь?
– Надобно, царь.
И опять они надолго замолчали, следуя неторопливо навстречу реке, покачиваясь в такт ходу коней в скрипучих седлах. Одежды их – пурпурный виссон царя и холщовая длиннополая рубаха Спитамы – медленно покрывались желтоватой пудрой пыли. Царь подремывал и клевал носом, а пророк не спускал глаз с радужной пленки, мелькающей в сплетении мутных струй. Изредка спешиваясь, внимательно присматривался он к травам, буйно разросшимся на орошаемых рекой землях, улавливая незаметные для других изменения в окраске голубовато-серебристой полыни, сухого дрока, ромашки или золототысячника. Но больше всего привлекали его мясистые стебли мандрагоры и красные пупырчатые островки солярок в местах, где близко подходила к поверхности горькая вода пустыни.
– Теперь скоро. – Спитама догнал шахиншаха и, схватив за уздечку, повернул вороного в сторону от речного русла.
– Чего? Куда? – испуганно встрепенулся Виштаспа.
– Туда. – Пророк света махнул в сторону холмов, пыльно туманящихся уже в знойных воздушных потоках.
Солнце неудержимо плыло к зениту. Сухо трещали бесчисленные кузнечики. Сонными бликами слепили петляющие средь каменных завалов ручьи.
В том месте, где желто-белые гладкие валуны были черны от жирной копоти, а трава разошлась, обнажив мертвую грустно-серую землю, царь и Спитама простились с рекой и поскакали в пустынную степь. Они шли по темному, словно выжженному пожаром следу, вдоль которого не росла даже вездесущая верблюжья колючка.
Вороной испуганно заржал и сделал попытку подняться на дыбы, но царь укротил его, натянув поводья.
– Он что-то чует, – сказал Виштаспа.
– Погоди, скоро и до тебя долетит дух земной крови.
Все реже встречались теперь заросли тамариска и черный саксаул, гулко цокали подковы по растресканным, обожженным такырам, медно блестевшим под страшным полуденным солнцем. Попрятались ящерицы, забились в глубокие норы змеи, и только черные, похожие на пауков каракуртов жучки продолжали шнырять меж камней, покрытых темным лаком пустыни и побелевших шаров колючки.
Все явственнее проступала темная лента в песках. Копытный след медленно наливался густой, дурно пахнущей грязью.
– Теперь и я чувствую. – Виштаспа гадливо поморщился. – Нам еще далеко?
Они взобрались на холм, откуда открывалась бескрайняя дымящаяся равнина.
– Смотри, шахиншах, – благоговейно прошептал Спитама.
Царь увидел ямы, наполненные маслянистой жижей, грязевые озера, в которых тяжело пробулькивались гигантские пузыри, трещины, откуда вырывались шипящие струи пара. Горячий воздух над равниной дрожал и переливался, отчего дальние синеватые кряжи коробились и смещались, словно отраженные в подернутой рябью воде.
– Обиталище дэвов! – ужаснулся шахиншах. – Я поражен! Почему у меня в Балке не знают об этом месте?
– Люди ленивы и нелюбопытны, государь.
– Все?
– Я говорю о тех, в чьих сердцах не пылает божественный огонь Ахуромазды. Запомни же эту долину, шахиншах. Запомни жестокий запах черной крови земной. Ради нее прольются реки человеческой крови.
Солнце жирно отсверкивало в горячей грязи. Виштаспе померещилось вдруг, что золотой нестерпимый блеск сменился густым и алым. До самого горизонта дымилась пропитанная кровью земля.
– Пойдем, государь, – тихо позвал его Спитама.
Они спустились с холма, ведя за собой лошадей.
– Что это?! – Царь закрылся руками от ударившей в лицо струи горячего смрада.
– Дыхание недр, – ответил Спитама, приседая над трещиной, откуда хлестал хорошо различимый газовый вихрь. Камни вокруг запеклись пузырями коричневой пены. – Здесь властвует Ахроменью, и только всеочистительный огонь способен освободить от его заклятия. Смотри же, о повелитель персов!
Спитама выпрямился и, погладив кобылку, полез в хурджум. Он вынул завернутый в льняную тряпицу кувшинчик и бережно поставил его на землю. Узкое горлышко кувшина закрывала причудливая пробка в виде бронзового стержня с серебряным шариком на конце. Затем он стянул с пальца кольцо, блеснувшее раскаленным угольком камня. Сняв шарик, надел кольцо на стерженек и вновь привинтил серебряную шишечку. Поймав в гранях камешка солнечную искру, нацелил ее на скважину. Тончайшая световая игла ударила в трещину, откуда, хрипя, вырывался воздушный поток. Мелькнула красная вспышка, прозвучал негромкий хлопок, и бледное пламя заплясало перед царем.
– Ты поджег воздух? – отшатнулся Виштаспа. – Зачем ты сделал это, искуснейший из магов?