Мой личный доктор
Я прошу менять положение ноги, стараюсь оценить состояние, но я не врач! В возрасте переломы крайне опасны. Я очень люблю свою маму. За свой перелом так не волновалась. А тут сердце просто разрывается от ужаса. Плевать на всё! Нужен хороший доктор. И я знаю такого!
Звоню вначале в справочную службу, узнаю телефон травматологии. Затем набираю уже его. Мне надо знать, где Ткаченко сейчас: в частной клинике или в приёмном отделении.
— Травматология, — спокойно отвечает девушка.
— Добрый день, скажите, пожалуйста, — задыхаюсь, путаю слова, мама стонет, и мой голос приобретает истеричные оттенки, — доктор Ткаченко сейчас на приёме есть? Он сегодня работает?!
Услышав утвердительный ответ, называю свои имя и фамилию. Говорю, что у меня срочный случай! И бросаю трубку. Мужик вызывается нас подвезти. Я не могу помочь маме, он тащит её к машине, смотрит на меня и, наверное, думает, что у нас вся семья такая чокнутая. Но, честно говоря, мне всё равно.
До травматологии мы доезжаем за считаные минуты, мужик снова помогает. Но бросает нас у дверей, ибо в магазине у него остался ребёнок. Я очень боюсь за маму и сломя голову влетаю в отделение.
Внутри сегодня не так многолюдно. Ткаченко в белоснежном медицинском костюме стоит у регистратуры, опершись о стойку, ждёт.
Не соображу, как правильно выразиться. Задохнувшись, не могу сформулировать мысль. А он смотрит на меня совершенно спокойно. Я бы даже сказала — надменно. И не двигается.
— Удивлён вашим звонком. Как это называется, Ульяна Сергеевна? Экстренный случай? Петух клюнул в жо? Не с вашим активным образом жизни ссориться с травматологом.
В горле застревает слюна. Кашляю, подавившись.
— Но я давал клятву Гиппократа, поэтому, Ульяна Сергеевна, так уж и быть, — осматривает меня с ног до головы.
Подхожу к нему вплотную, снова кашляю, хватаюсь за халат. От удушения он спасти меня не пытается, ждёт, пока сама прочищу горло.
— Хотя что-то не пойму: что вы на этот раз повредили? Сломали мозг, придумывая, чем меня унизить? Обе ноги функционируют, последние пальцы вроде на месте. Положение перпендикулярное поверхности земли.
— Помогите мне! — Тащу его, схватив двумя пальчиками за белую ткань.
— Если там ваш раб Шурик, то я беру самоотвод. — Упирается доктор, идёт медленно и очень важно.
— Там моя мама!
Он смотрит мне в глаза, затем срывается с места. И, ни слова больше не говоря, выбегает на улицу, где Наталья Викторовна, вытянув ногу, сидит на бордюре. Возле неё собрались врачи сокрой помощи, оказавшейся поблизости, но Ткаченко всех расталкивает и, выкатив из-под навеса кресло-каталку, тут же становится профессионалом до мозга костей. Больше никаких шуток. Сейчас он врач с большой буквы. Люблю, когда он такой. В смысле не люблю, конечно, просто таким он не настолько сильно меня бесит.
— Шейка бедра?
— Нет, по ноге проехали тележкой в супермаркете, — морщится мама.
— Отлично!
— В смысле? — стонет громче, кривясь и хватаясь за сердце.
Я стою рядом. Поясняю для неё:
— Привыкай, мама, Константин Леонидович всегда так делает. Радуется, что травма не очень тяжёлая.
Он тут же разувает её, шевелит стопой, затем усаживает на кресло. Укатывает в отделение. Как могу спешу за ними.
Но Ткаченко, глядя мне прямо в глаза, грубо захлопывает перед моим носом дверь.
Вздохнув, падаю на сиденье напротив двери. Я, конечно, понимаю, что доктор должен работать с пациентом и моя мама не ребёнок, с которым можно находиться в кабинете врача. Но всё равно обидно.
А ещё, несмотря на нашу ссору, бабу с собакой, ребёнка подруги, её великую любовь и миллион других причин, по которым я должна дорогу переходить, увидев его напротив… Когда наши взгляды встречаются, я вижу блеск в его глазах. И всё повторяется…
Внутри снова вспыхивает страсть. Тупая, необъяснимая, идиотская и совершенно никому не нужная жажда. Всё расплывается перед глазами.
Набрав полную грудь воздуха, ругаю себя почём зря. Про маму надо думать. А я как алкоголик в завязке при виде початой бутылки. Волнуюсь, не могу сидеть. Если она сломала ногу, то мы вдвоём не справимся. Как я буду ухаживать за ней, а она за мной?
Нервничаю. Хожу туда-сюда по коридору, зачем-то иду за поворот. Брожу до окна и обратно.
В сумке звонит телефон. Естественно, со своими пальцами я едва справляюсь. И, пока я, кинув сумку на подоконник, стараюсь расстегнуть молнию и найти аппарат, он само собой перестаёт звонить. Положив его рядом с сумкой, пытаюсь разблокировать экран. Это Майка. Она мне звонит. Я нажимаю на зелёную трубку и перезваниваю. Гудки идут и, что самое интересное, параллельно за поворотом играет знакомая музыка. Это может быть, конечно, и совпадение, но что-то мне подсказывает, что это Майкин мобильный и она сама тоже тут.
Выглядываю из-за угла. Сбрасываю вызов.
— Ты? Ты что здесь делаешь?! — мечется по моему лицу Майка. — Ты к нему пришла? Ты опять что-то повредила? — осматривает меня. — Вроде всё как было. Ты к нему, да? Влюбилась?! Тоже хочешь его себе? Конечно, ещё и ты по нему с ума сошла. Ну ещё бы! Он же такой один!
Качаю головой и снова сажусь напротив двери. Достала, ей-богу.
— Ты зачем звонила, Майя?
Только сейчас замечаю, что Майка плачет и как-то странно держит руку.
— Я руку прищемила, Уль, чтобы к нему на приём попасть. А меня, представляешь, к доктору Разумовскому направляют. Говорят, Ткаченко никого сегодня больше не берёт.
Глава 17
У меня в голове не укладывается то, что она сказала!
— Майка! Ты?.. Ты в своём уме? Ты правда сделала это нарочно? — Разворачиваюсь на сиденье, хватаю двумя пальцами её за кисть, приподнимаю и разглядываю руку.
Палец припух, ноготь синий, очень похоже на то, как защемил мне конечность Ткаченко.
— Я тебя к психиатру отведу! Поняла?! Если ты это нарочно! Я точно тебя отправлю в психушку! Очнись! Ты же мать! У тебя Костик! Я понимаю! Я всё понимаю! У вас общие воспоминания. Но если ты специально…
Меня аж бомбит. Подскакиваю. Становлюсь напротив неё.
Дышу через нос. Злюсь. Ещё чуть-чуть, и я ей просто вмажу. Разве можно так за мужиком бегать? Меня безусловно мучит совесть за то, что она в него сильно влюблена, а он уже побывал у меня в трусах. Но всё равно! Это ненормально!
Трясу головой, пытаясь скинуть злость, даже несмотря на проклятья, я не могу... Ей надо помочь. Она же чокнулась из-за мужика! Для этого и нужны подруги. Права она или неправа, но мы с ней подруги!
— Майя, послушай меня, постарайся отвлекать себя: в особенно «острые» периоды, когда видишь его в соцсетях, когда накипает. Сосредоточься на других вещах. Я дам тебе в десять раз больше нагрузки по работе! Хочешь путёвку в санаторий? — Она кивает, вроде бы соглашается, но плачет. — Ещё есть дыхательные упражнения, — размахиваю гипсом перед её лицом, — душ можно холодный или книги читать. А ещё излагать свои мысли, сочинять, говорят, это помогает. Веди дневник. Красивенько так записывай ручками разного цвета. Главное, избавиться от этого, понимаешь? Распознать чувства, ведущие к самоповреждению. Ну не любит он тебя. И никогда он никого не полюбит. — Глажу её по голове двумя пальцами почти здоровой руки. — Он человек такой! Слышишь меня? Не нужен ему никто. У него есть он сам и его работа. И он живёт в гармонии с собой. Женщины для него — это способ отдохнуть, не больше.
Тут открывается дверь в кабинет Ткаченко, и я возвращаюсь на место, опускаюсь рядом с подругой.
Как только проём освещается, наши с доктором взгляды тут же спотыкаются друг о друга. Я отворачиваюсь. Я не могу. Вспоминаю, как только что Майку успокаивала, и самой тошно.
Он выкатывает маму. Наталья Викторовна больше не кривится от боли, она улыбается. Выглядит довольной.
— Мы на снимок, — сухо объявляет Ткаченко.
Сам повёз. Не просил медсестру. С чего это вдруг? Если и моя мама в него влюбится, я его собственноручно придушу.