Мой личный доктор

Со мной сейчас точно случится сильнейший сердечный приступ.
— Вы хотя бы понимаете, Николай Иванович, что вы меня этим подставили?
Доктор обнимает меня за талию.
Шепчет, поглаживая:
— Хватит болтать, Ульяна Сергеевна. Уже принесли салаты.
Целует в шею.
Теряю мысль! Злюсь! Возбуждаюсь! Снова теряю мысль! Пытаюсь собраться!
Как я могла забыть, что позвала учителей? Ужас. Со мной ни разу такого не было. Теперь ещё и директор в курсе. И всё из-за мужчины, которому всё равно с кем спать. Вернее, не так. Сейчас ему, безусловно, очень надо переспать со мной, а что будет дальше — неизвестно.
А Шурика несет. Он, кажется, тоже сошёл с ума от соперничества с доктором.
— Ульяна Сергеевна! Если вы профессионал, вы должны немедленно вернуться на работу и сделать то, что изначально задумали. А именно — провести совещание. Иначе получается, что вы брехло! — верещит Шурик.
Я в шоке. Ошарашенно моргаю. Вот тебе и милый верный малый. Из таких вот тихих обычно получаются самые кровавые маньяки.
— Что-то вы много себе позволяете, Николай Иванович! Рабочий день давно закончился. А свои ошибки я исправлю без ваших указаний.
— Неважно!
Он пыхтит, будто голодный еж. Слышно, как от возмущения он аж слюной захлёбывается. Полный дурдом.
— Достаточно. — Отбирает телефон Ткаченко и нажимает отбой. — Судя по обрывкам фраз, это больше не весело.
Несмотря на мои возражения, доктор прячет мой мобильный в свой карман.
— Это, между прочим, ваша вина, Константин Леонидович.
— Моя? Что такое? Что он вам сказал? Шурик дурак, а виноват я?
— Вот если бы вы не наговорили ему глупостей, он бы не сдал меня директору.
— Да когда же он успел совершить подобную гадость? — Берёт меня за руку, поглаживает пальцы.
— Я теперь в жизни не смогу расслабиться. Для меня важны мои достижения.
— Как же вас легко сбить с пути.
— Я натворила ерунды по работе. Представьте, что вы не пришли на операцию. Забыли про неё, проспали.
— Кстати, однажды... — смеётся доктор, а я закатываю глаза.
— Я переживаю. Шурик оказался очень мстительным.
— Чёрт с ним с Шуриком, ещё помиритесь.
Это режет слух. «Помиритесь» — как будто я нужна ему на какой-то короткий период времени, а потом могу возвращаться обратно к своему оркестровику. Или кому угодно другому.
— Вы не понимаете, Константин Леонидович. Это же директор! Начальство изменит ко мне отношение. Меня снимут с доски почёта.
Ткаченко берёт вилку, подхватывает сухарик вместе с кусочком курицы из салата. Несёт к моему рту.
— Вас и так снимут. Столько прогуляли с переломом и вывихами. Тут важнее, чтобы на доску позора не повесили.
— Что? — задумываюсь.
— Открывайте ротик, Ульяна Сергеевна, у вас потрясающая мимика. Знаете, лицевые мышцы позволяют нам разговаривать, жевать и выражать эмоции, а ещё мимические мышцы влияют на работоспособность мозга, они регулируют его кровоснабжение.
Ничего такого я не знаю, но послушно открываю рот. Это очень интимно и эротично. Но я все равно в растерянности. Он меня кормит с рук, вытирая красивыми пальцами подбородок. Однако нас снова прерывают, на столе оживает его айфон последней модели. На экране та самая медсестра, что возила меня на рентген. И всё бы ничего, но записана она как «Леночка» и на неё стоит очень фривольное — с высунутым языком — фото, явно сделанное его камерой.
Шурик, директор, сомнения, вино… Внутри клокочет обида, а сердце в сотый раз подряд наполнялняется жгучей ревностью.
Ну не могу я. Не могу, и всё тут…
— Да, Леночка. Слушаю.
Почему нельзя сказать Лена или Елена? Я, значит, Ульяна Сергеевна, а она Леночка?
— А Разумовский не может? Его же смена! Какой еще ротавирус? Когда он успел? Да врёт он всё, небось на рыбалку умотал с сыном.
Дальше доктор мрачнеет. Психанув, встает и отходит в сторону.
И мне становится неприятно. Потому что моему сослуживцу Шурику он шутя наговорил интимных гадостей, не задумываясь, как это отразится на моей карьере. А свои дела предпочитает скрывать. К тому же меня окончательно добивает, что мимо него проходит стайка девушек и одна из них, здороваясь, панибратски касается его плеча.
 
А другая, из той же кучки, улыбается ему. Они все, наверное, постоянные гости в этом заведении и видятся не впервые. И вроде бы всё логически объясняется, но разум туманят вино и соперничество. Я въедливо за ним наблюдаю.
Он неожиданно возвращается, достаёт из кармана мой мобильник, при этом продолжает разговаривать по своему телефону.
— Вам мама звонит.
— Да, мама, что?
Наталья Викторовна рассказывает, что она дома не справилась со своей ногой, упала. Вроде бы ничего серьёзного, но от страха поднялось давление и теперь ей боязно оставаться одной. Я, естественно, собираюсь поехать к ней.
Хочу сказать об этом доктору. Но вдруг замечаю, как именно он разговаривает по телефону со своей Леночкой.
Всё вроде бы по работе, но Ткаченко смеётся, запускает руку в волосы, пожимает плечами.
Ведь она всего лишь вызывает его на работу вместо Разумовского. Зачем так себя вести? Отчего так долго? Зачем флиртовать со всеми женщинами на свете?! Вследствие чего надо быть таким легкомысленным? Он же такой умный и интересный во время рабочего процесса, почему нельзя просто сказать: «Сейчас буду». Вот что они обсуждают?!
От страха за маму и от паршивых неприятностей на работе становится совсем грустно. Алкоголь увеличивает чувство ревности и обиды до размеров всего земного шара.
И, пока он бесконечно долго решает вопросы с этой своей Леночкой, я, схватив сумочку, выскальзываю из зала.
 Глава 27 
— Милая, где ты так долго была? — кричит с кухни мама.
Мы с Ткаченко так и не обменялись телефонами, я села в первое попавшееся возле ресторана такси, и ему не удалось меня остановить. Думаю, он оскорбился и поехал на работу.
— Выбирала гипоаллергенное средство для мытья посуды. Хотя я недавно смотрела передачу и узнала, что, оказывается, совершенно неважно, насколько дорого стоит ваш гель для мытья посуды, ибо у него одинаковый состав со стиральным порошком! И вот этот пенящий эффект моющему средству придает лаурилсульфат натрия, а его называют медленным убийцей! В общем, зря я это посмотрела, страшно теперь мыть посуду.
Захожу на кухню. Меня аж трясет. Ставлю бутылку со средством на раковину. С одной стороны, я думаю, что поступила правильно, а с другой — мне как будто даже жалко, что я ушла. Он же всегда звал её Леночкой, что изменилось? А эти девушки могли для него совсем ничего не значить. А с третьей стороны, если мне это неприятно, разве должна я терпеть?
— Так. — Мама замечает мою суету. — Что случилось? Когда ты начинаешь приводить научные факты, это означает, что ты очень за что-то переживаешь.
— Да всё нормально. Просто натворила дел по работе.
— Ты натворила? Не может быть. Ты же всегда очень правильный и ответственный работник. Ты, наверное, излишне строга к себе.
— Просто я была на свидании. И забыла кое-что сделать. — Взяв в руки полотенце, сажусь напротив мамы. Не могу успокоить внутреннее волнение.
— Ты была на свидании? — она с восторгом.
— Да, я была на свидании, — а я с грустью.
Дальше мама складывает руки в молитвенном жесте.
— Господи, господи, господи, пожалуйста! Пусть это будет он.
От её слов ещё больше не по себе.
— Как твое давление? — Встаю, откладываю полотенце в сторону, открываю холодильник, ищу приготовленный вчера суп.
Я ведь так и не поела в ресторане. Достаю кастрюлю, беру половник, оборачиваюсь на молящуюся мать.
— Угомонись уже, мама. Да, я была с твоим любимым Ткаченко.
— Спасибо всем высшим силам!
Потом она вдруг перестаёт радоваться. До неё доходит, что это не очень хорошо, раз я здесь, а он где-то там.
— А сейчас почему ты не с ним?
Молча пожимаю плечами. Очень не хочу выслушивать, что должна была отдаться за хлеб и вино, потому что он «такой» мужчина. А мне уже тридцать пять, и какая мне уже разница. И прочее бла-бла... Но мама мрачнеет.