Без вести пропавший. Попаданец во времена Великой Отечественной войны

– Дымом пахнет!
Пошли на дым, на ветер. А там красноармейцы костерок развели, над ним котелок висит, что-то варят. Позже оказалось: кусочек сала бросили, сухарь ржаной покрошили, дикий лук да еще какие-то травы порубили. А что на два десятка ртов один котелок? Каждому по несколько ложек варева. Михаил внимание обратил, что ни караула нет, ни старшего. Вскочили бойцы, обеспокоились, когда уже погранцы с Михаилом на поляну вышли. Затем опять в круг уселись, ложки по очереди в котелок запускали, по-братски поделились с пришельцами. А Михаил им отдал две обоймы с патронами. Среди бойцов ни одного младшего командира, даже ефрейтора. В любом, даже малом, воинском подразделении должен быть старший, иначе это не отделение или взвод, а сброд. Но Михаил, как и погранцы, люди пришлые. Как заметил Прилучный, верховодил пехотинцами один боец, по повадкам уголовник.
– Подкрепились, кореша? Тогда встаем – и вперед.
По уставу требовалось выделить дозорного, вперед пустить. Случись противник, дозорный упредить сможет. Михаил позади всех держался. Впереди пехотинцы во главе с приблатненным. Лес закончился, впереди ровный луг на километр, потом снова лес. До средины луга дошли, как внезапно появилась пара мессеров. Михаил их сразу по силуэтам опознал, сразу на землю упал, закричал:
– Воздух!
Одни попадали, другие стояли гадали: наши истребители или вражеские? Истребители из пулеметов стоящих сразу покосили. Стрелять из винтовок по самолетам бесполезно – что истребителю винтовочная пуля? Да еще и попасть уметь надо, упреждение брать. Мессершмитты несколько заходов сделали, пока бойцы шевелиться не перестали. Запас топлива у истребителя невелик, улетели. Михаил немного выждал, поднял голову, осмотрелся.
– Эй, есть кто живой?
Поразился тишине, встал.
– Бойцы!
Прошел между тел. Кровью залиты, не дышат. Похоронить бы – так лопаты нет. Собрал у всех солдатские книжки. Ежели посчастливится встретить своих, отдаст, укажет место гибели. Не в плен попали – погибли, пусть и не в бою.
У каждого на войне разная доля. Один погиб как герой, как Гастелло, направивший подбитый бомбардировщик на скопление танков, другой отстреливался до последнего патрона в окопе и был сражен осколком, оставшись безвестным. Трудно исполнить воинский долг до конца, когда тебе восемнадцать и в магазине винтовки осталось два патрона. Похоронить одному всех невозможно, тем более даже малой саперной лопатки нет.
За лесом, из которого они вышли, послышалась стрельба. Чтобы не искушать судьбу, Михаил побежал к лесу впереди. За первым же деревом упал, немного отдышался, выглянул из-за толстого ствола липы. Никого не видно. Прошел с полкилометра и вышел к заимке. Одинокая изба, сарай, пасека – десяток уликов перед избой. Понаблюдал немного. Никто по двору не ходит. Если бы человек эвакуировался, то ульи кому-нибудь отдал. Пасечники своему делу привержены зачастую почти фанатично. Пчелы летают, жужжат. Потом хлопнула дверь, вышел мужчина лет тридцати. Михаил удивился. Почему не призвали? А через пару минут понял причину – левой руки у селянина не было, пустой рукав заткнут за пояс. Сразу осмелел парень, встал, не таясь подошел. Не стоит подкрадываться тихо, можно человека испугать, не получится контакта.
– День добрый! – поздоровался Михаил.
– И вам здоровья!
Селянин все на карабин за плечами у Михаила поглядывает. Да и сам курсант выглядит так себе. Форма выпачкана, подворотничок грязный, на лице щетина – не брился три дня.
– Германцев в избе нет? – спросил Михаил.
– Германцев? – удивился селянин. – Чего им тут делать?
– Так война.
– С Германией? – еще больше удивился хозяин.
– Так уже неделю как.
– Я тут на выселках бортничаю, в городе бываю раз в месяц. Муки купить, соли, макарон, чая.
Михаил рот открыл – спросить про радио – да замер. К дому ни одного провода не идет, не видно столбов. Стало быть, ни электричества нет, ни радио. Живет отшельником.
– Покушать чего-нибудь не найдется? – спросил Михаил.
– Обязательно! Сейчас поснедаем. В избу проходи.
 
Михаил поднялся на крыльцо, в избу вошел. Сразу видно, что один человек живет. Ни жены, ни детей. Даже если семья бедная, все равно чувствуется женская рука, уют, цветочки в горшках на подоконнике, занавесочки на окнах. В единственной комнате обстановка скудная, почти казенная. Печь русская, стол обеденный, лавка и все.
– Да ты располагайся, боец. А что слышно?
– Немец напал на нас 22 июня, в воскресенье. И прет! Танков у него много.
Инвалид у печи хлопотал ловко. Ухватом достал чугунок, на стол поставил. Две железные миски поставил, крышку с чугунка снял – сразу такой аппетитный запах каши гречневой пошел, что Михаил едва слюной не захлебнулся. А однорукий хлеб подовый, в печи испеченный, на стол явил, ножом порезал. Из шкафчика вытащил бутыль самогонки и стопки, разлил.
– Ну, со знакомством. Меня Мыколой кличут.
– Я Михаил.
Выпили. Михаил себе каши с мясом наложил.
– Курицу вчера зарубил, – сказал Мыкола. – Как чувствовал, что гость будет.
Михаил кивнул, а сам ложку за ложкой мечет в рот, хлеб крупными кусками рвет.
– Не торопись, солдат. Медленно надо, а то заворот кишок получишь.
И правда. Медленно есть стал, растягивая удовольствие. Потом куриную ногу обгрызать стал. В училище и в армии такой вкуснятиной не кормят. Но все равно миску опростал быстро. Мыкола ухмыльнулся.
– Накладывай еще.
– Можно?
И еще раз повторил.
– Я в тридцать девятом на финской был. И кормили скверно, и холода такие были, что поморозились целыми ротами.
– Руку там потерял?
– Там. Кукушка, снайпер финский, в локоть угодил. Пока до госпиталя довезли, нагноение приключилось, оттяпали. Считаю, еще повезло, другие полками погибали. У финнов и одежда теплая, и лыжи, и автоматы. Ладно, что я о своем. Немцы где?
– Говорят, что Слоним взяли. Но это неточно.
– Не может быть! – округлил глаза Мыкола. – Это же рядом совсем.
Хозяин еще по одной рюмке налил. Самогон крепкий, ядреный. Михаил выпивать не хотел. С голодухи развезти может, да и не любитель он.
– Давай за товарища Сталина! За нашу победу!
За такой тост не выпить – грех! Выпили стоя. Потом хозяин по кружке чая сделал. В большие кружки чай бросил щедро, кипятком залил, на стол плошку с медом выставил:
– Сахара нет.
– Так с медом еще лучше.
Усталость и выпитое сказались. После чая вприкуску с медом Михаила в сон потянуло, глаза сами закрываться стали.
– Э, да ты совсем квелый. Пошли спать.
Мыкола помог подняться парню, подвел к топчану, подсунул подушку под голову. Михаил уснул сразу, без сновидений. Слишком устал. Слишком много впечатлений за последние дни, причем далеко не радостных.
Утром хозяин проснулся рано, как обычно. Разжег печь, надо воду в котле для чая вскипятить. Пока печь разгоралась, вышел во двор. Гул какой-то непонятный. Поднял голову – самолеты летят, много, все на восток. Никогда столько не видел. Как вода вскипела, чай в кружках заварил, только заварки поменьше. Где ныне чай купишь, если война? Михаила растолкал.
– Давай снедать, да в путь-дорогу тебе пора.
Попили чай с хлебом да с медом. Мыкола в дорогу дал половину каравая.
– Извини, нет больше ничего.
– Благодарю сердечно!
Михаил прошел от пасеки совсем немного, как услышал голоса, звуки шагов множества людей. Позвякивание железа.
Как-то сразу, еще не разбирая слов, чутьем уловил, что на немцев не похоже. Боясь радоваться, осторожно, перебежками от дерева к дереву добрался до узкой лесной дороги.
Усталым шагом шли понурые красноармейцы. Много, больше роты. А замыкала колонну армейская подвода с брезентовым верхом. Понаблюдав, Михаил сообразил, что это не одно подразделение, а сборная команда: разноцветные петлицы, пограничные фуражки, двое бойцов – в темных комбинезонах, в пилотках с голубым кантом. Наземные службы ВВС, техники или мотористы, или шоферы… Ну, понятно, сбились с бору по сосенке и выходят из окружения, дело знакомое.