Моя Святая Земля (СИ)

И паника взрослого, особенно — любимого и уважаемого взрослого — это было невыносимо.
Кирилл закрыл третью дверь, окончательно от всех отгородившись. Отец тут же спросил:
— Ну и что всё это значит?
Кирилл снова вздохнул, унимая собственный страх, неуверенность и жалость, ощущаемую, как боль.
— Папа, — сказал он тихо, — прости, я должен об этом сказать. Я ведь — неродной. Приёмыш. Я не спрашиваю — знаю.
Лицо отца стало таким отчаянным, что жалость и тоска перехлестнули все мыслимые пределы. Отцу было очень непросто говорить на эту тему, но врать Кириллу в глаза он не стал. Только спросил, глухо:
— Этот рассказал?
— Да, — Кирилл тоже не видел резонов врать.
— И ты вот так, сразу, поверил первому встречному? — спросил отец с мукой. — Сходу?
— Мне пришлось, — кивнул Кирилл. — Потому что вот так, сходу, я заговорил на его языке. На СВОЁМ языке. Я, оказывается, его помню, язык. И вспомнил лицо… матери. Настоящей. Она мне приснилась.
— Не можешь ты ничего помнить, — бросил отец, глядя в угол. — Тебе было всего-то несколько дней от роду. И — что можно сказать о твоей матери, если тебя нашли чуть ли не на помойке, а?
— Её убили, — сказал Кирилл. — И хотели убить меня. Меня спас папин друг… настоящего отца, которого я никогда не видел. Убийц увёл, а сам погиб. Я — сирота, круглый сирота.
Отец кашлянул, неловко обнял его за плечи, сказал, смущаясь:
— Ну… мы же с мамой есть… Мы всегда тебя, как родного…
Кирилл тихо отстранился, поражаясь силе моральной боли:
— Я был очень милый ребёночек, да?
Отец вымученно улыбнулся:
— Ещё какой! Да ты и сейчас хоть куда…
Ох…
— Папа, — заставил себя сказать Кирилл, — пожалуйста, не забудь, это очень важно. Завтра же застрахуй всё. Всё, что у нас есть. Фирму, квартиру, дачу, машину… маму и себя. Завтра с утра пойди и застрахуй. Обещаешь?
— Ты чего, чудак? — улыбка отца стала шире и, пожалуй, веселее.
— Ты всегда говорил, что я — талисман. Я ухожу. Талисмана больше не будет. Могут начаться неприятности, полосой, — сказал Кирилл тихо. — Пожалуйста, прими это всерьёз. Особенно это касается мамы. Она может начать… злиться или плакать… пить… следи за ней, пожалуйста. В тебя я верю, ты сильный. И люблю вас обоих, очень.
Отец слушал, тёр переносицу, вздыхал, но ощущение паники как будто схлынуло. У Кирилла немного отлегло от сердца.
— Спасибо, папа, — сказал он. — Я знал, что ты поймёшь.
— Я не понимаю, — возразил отец, снова стараясь улыбнуться.
— Не надо меня обманывать, — сказал Кирилл, сумев изобразить улыбку в ответ. — Всё ты понимаешь. Только ты один и понимаешь. Ты-то всегда чуял, что я такое. И знаешь, что за всё надо платить. Мне — за счастливое детство, которое вы с мамой мне устроили, а тебе — за удачу, которая сама тебе в руки шла больше шестнадцати лет. Давай успокоимся и заплатим.
— Быстро же ты вырос, — сказал отец в безнадёжной тоске. — Не рано ли тебе, а? Тебе ещё до совершеннолетия далековато…
— Это ни от меня, ни от тебя не зависит. За мной пришли.
— Вот этот? Мне Виктор звонил…
— Ладно, — сказал Кирилл устало. — Ладно. Папа, это мой телохранитель. Он должен меня проводить. У меня… наследство. Огромное. И очень много врагов. А Сэдрик… он идеальный боец.
— Он без руки, кажется? — хмыкнул отец.
— Это неважно. Не расспрашивай меня, пожалуйста. А то я что-нибудь расскажу, проговорюсь — и будет плохо. Просто поверь. Я видел. А дядя Витя — он не видел, но почувствовал. Он ведь тебе сказал, что Сэдрик — опасный?
Отец махнул рукой.
— Ну… Кирюха, я не знаю…
— Просто поверь. Это не наши технологии… психотехники… в общем, я видел. А тебе и маме — не надо. Просто не надо. Так всем будет лучше.
— Лучше бы ты всё объяснил, — сказал отец проникновенно. — Мне совершенно не улыбается отпускать тебя неизвестно с кем и непонятно куда. Ты ведь не говоришь — куда…
Кирилл мотнул головой:
— Знаешь, это ведь не зависит ни от тебя, ни от меня. Ты же не сможешь всю жизнь держать меня взаперти. Если ты меня не отпустишь, мне придётся сбежать. Обмануть тебя — и сбежать. И ничего с этим нельзя поделать. И описать тебе то место… мне нельзя, прости.
 
— Когда ты вернёшься? — глухо спросил отец.
— Никогда, — душа Кирилла болела нестерпимо, как зуб. — Прости. Я мог бы соврать. Маме — совру, скажу, что вернусь, как только получится. Но на самом деле этого не будет. Я ухожу совсем. Как на войну: может, меня завтра убьют, может — нет. В любом случае, мы не увидимся. И позвонить я не смогу. И помогать вам с мамой у меня больше не выйдет. Я уже сделал, что мог. Только не забудь всё застраховать, пожалуйста.
— Ты ведь не хочешь! — вдруг осенило отца, и в его глазах вспыхнула надежда. — Не хочешь уходить, а, Кирюха? Да и незачем, правда?
— Папа, прости, я устал очень, — сказал Кирилл. Он вправду чувствовал необыкновенную усталость от этого разговора. — Хочу, не хочу — какая разница? Мне надо, понимаешь? Пришло время. Я всё вспомнил. Вспомнил свой язык, вспомнил свой дом, вспомнил свой долг, за мной пришёл… мой сводный брат, если ты так уж хочешь знать всё. И я уйду, потому что мне надо идти. Не мучай меня больше, пожалуйста. Ты же видишь — тяжело мне, плохо. Но я должен — и не делай, пожалуйста, так, чтобы мне стало ещё хуже.
Отец молчал. Он осунулся в одночасье, и Кирилл заметил мелкий тик на его скуле — сердце снова хлестнуло жалостью. Но надо было закончить — и Кирилл тоже молчал. Ждал.
— Я могу чем-нибудь помочь? — спросил отец в конце концов. — Хоть чем-нибудь, а?
— Можешь. Отпусти. И поговори с мамой сам. Я не выдержу.
Отец снова кашлянул, пытаясь скрыть смущение и неуверенность в себе. И ещё Кириллу померещился влажный блеск в его глазах.
— Иди.
— К Сэдрику.
— Иди к своему Сэдрику. Сводный брат, ты сказал?
— Мы родились в одну ночь. Ты мне веришь? — спросил Кирилл, глядя отцу в лицо. — Ты должен мне верить.
— Ничего я не должен, — вздохнул отец. — Иди уже.
— Спасибо, — Кирилл ткнулся головой в плечо отца, последний раз — так это осозналось. Отец стоял, опустив руки, с потерянным видом — но Кирилл надеялся, что он таки попытается принять всё, как надо. — Не забудь всё застраховать, — напомнил он на всякий случай.
— Иди уже, иди. Всё. Иди.
Кирилл взглянул благодарно и вышел.
Ему не хотелось делать шаг через ад, в иномирье. Ему смертельно хотелось спать — и немилосердно мутило.
Говорят, людей тошнит и клонит в свинцовый сон после первого убийства, подумал Кирилл, входя в свою комнату. На ощупь вынул из кармана телефон, поставил будильник на двадцать три и бросил на стол. Сэдрик вскочил с кресла к нему навстречу:
— Ну что?
— Всё хорошо, — пробормотал Кирилл и плюхнулся на диван, стаскивая одной ногой ботинок с другой. — Я проснусь… к полуночи.
Это было единственным, что он успел сделать, прежде чем провалиться в сон — разуться.
* * *
Сэдрика тоже клонило в сон, но не засыпалось. Пёстрые картинки бесконечного дня мелькали перед его мысленным взором крашеными коньками ярмарочной карусели — от их мелькания кружилась голова и подташнивало. Безумный день.
Всё как-то смешалось и сплелось. Громадный город, несметные толпы людей, стекло и сталь, ревущая летающая машина, город, опрокинутый вниз и расстилающийся в серой бездне, потом — грохочущее подземелье с самодвижущимися лестницами, полёт по бесконечному тоннелю в чреве полного людьми стремительного червя из стекла и стали, высоченные гулкие залы крытых базаров, музыка, обрушивающаяся сверху сияющим каскадом, ожившие картины, ослепительный блеск золота, гранёного стекла, крохотных фонариков, глаз…
Государь Эральд, которого Сэдрик честно пытался называть Кириллом, был как маяк в этой сутолоке. Некромант мало-помалу учился не терять из виду — по крайней мере, из поля внутреннего зрения — этот свет. Свет не мешал и не вредил Дару, напротив — придавал Сэдрику спокойствия и уверенности в себе.