Эпоха перемен (СИ)

Этот его оправдывающийся тон мне и тогда-то было слушать тяжело. А сейчас так вообще невыносимо.
— Не беспокойся, — ответил я, стараясь не выдать эмоции. — Теперь всё хорошо будет. Обещаю.
— Ладно-ладно… вот отдохнёшь, а там учись уж!
Кот потёрся о мои ноги, потом поднял голову и пристально посмотрел мне в глаза. Потом отступил и вальяжной походкой двинулся в комнату.
Я скинул кроссовки и, захватив пакет с формой, которую планировал постирать, пошёл в ванную, руки мыть.
Отец к себе не шёл. Ждал меня в коридоре. Я же с досадой смотрел на пластиковый агрегат, похожий на корыто, с моторчиком сбоку, установленный на специальной подставке у ванны. Блин, и точно: первая машинка-автомат у нас появится только в девяносто восьмом, когда отцу начнут пенсию регулярно платить.
Проблема. Чтобы камуфляж (или, как принято говорить, «комок») отстирать, его замачивать нужно было. Прямо сейчас.
— Что такое? — спросил он, когда заметил, что я мешкаю.
— Да ничего. Форму замочить надо. У нас повседневная — камуфляж. А в лагерях и полевые выходы были, и штурмовые полосы…
— А-а-а, ну давай я…
— Пап, иди лежать! Давай я тебе чаю сделаю, а? Без сахара, чтоб живот не тревожить.
Отец внимательно посмотрел на меня. Он явно собирался что-то сказать — но я не помнил, о чём тогда шла речь. Вроде бы ничего такого значимого не было… может, моё поведение изменилось — и это снова меняет содержание разговоров?
— Маман не видел? — вроде как небрежно бросил он.
Я глубоко вздохнул и тут же чуть не рухнул от головокружения. Нет, так нельзя: надо срочно чего-то сожрать. Или хотя бы выпить сладкий чай для начала.
— Ты опять ей звонил? — поинтересовался я.
— Ну да… а чё ж нет-то? Мать всё-таки… а тут присяга… такое дело…
Я выключил свет в ванной и пошёл на кухню. Отец последовал за мной.
— Не стоило, пап… — сказал я мягко. — Там… давно всё понятно.
Отец глубоко вздохнул и сел, вроде как невзначай потрогал грудь с левой стороны.
Именно сердце его и доконает. Необследованные вовремя сосуды, несделанное вовремя шунтирование… а ведь его готовы были в Бурденко принять! Врачи говорили, что ещё лет десять можно было давать с очень большой степенью вероятности.
— Ты не держи на неё зла…
— Пап, да в мыслях нет, — улыбнулся я. — Я благодарен ей за всё. А остальное… что ж, если она счастлива, то это хорошо.
— Вот и правильно мыслишь, — улыбнулся отец.
Конечно, раньше я говорил куда более резко. И в выражениях не стеснялся. Не понимая, что делаю только хуже единственному оставшемуся у меня по-настоящему близкому человеку.
Мама ушла от нас три с половиной года назад. Мне было тринадцать, и случившееся для меня стало полной неожиданностью.
Да, родители всё чаще ругались. Мама жаловалась на безденежье и неустроенность. Выговаривала отцу. Тот пытался что-то делать — но, видимо, действительно бывают такие люди, которые совершенно не приспособлены к жизни в эпоху дикого капитализма. Он пытался честно зарабатывать деньги, как его учил всю жизнь мой дед — убеждённый коммунист. Разумеется, безо всякого успеха. Потому что в ту эпоху деньги не зарабатывали — их делали. Часто буквально из воздуха…
Я набрал воды в чайник и поставил на плиту. Нашёл «трещётку» — зажигалку для конфорок, пустил газ. Вспыхнуло синее пламя.
— Чай-то есть, пап? — поинтересовался я.
Вместо ответа отец достал с полки маленькую пачку рассыпного «Майского».
Я удовлетворённо кивнул.
Несколько лет назад, когда военные хорошо зарабатывали, мама вроде как была счастлива. Правда, как я теперь понимаю, немилосердно транжирила деньги. Особенно в Польше, куда отца перевели в качестве благодарности за безупречную службу. Она покупала себе кожаные плащи, которые стоили дороже, чем отец получал в месяц. Косметику французскую, духи — этого добра у нас было навалом. В то время, как другие старались откладывать доллары и приторговывали техникой во время поездок в отпуск раз в год.
Я достал сахар и насыпал четыре ложки в кружку. Отец улыбнулся.
— Сладкоежкой остался, — сказал он.
 
— Тебе лучше без сахара пока, — ответил я. — Живот поберечь.
— Да я ж не спорю!
— И не крепкий, — предупредил я. — А то не уснёшь.
— Ну ты совсем-то меня за развалину не держи, — улыбнулся отец. — Усну я. Нормально всё, делай покрепче.
И всё же, несмотря на мамино поведение, отец перед самым выводом из Польши успел машину купить. В Германии, которая тогда только-только объединилась. Экспортную модификацию ВАЗ-21013, красную. Мы даже успели на ней съездить к родственникам в Самару. А вот на пути обратно у неё застучал двигатель, который отец с тех пор пытался перебрать. К сожалению, безуспешно. Он так и продаст её, по дешёвке — как раз когда я на первом курсе буду учиться…
— Кстати, — сказал я. — Просьба к тебе. Машину пока придержи, хорошо?
— Да на кой её держать-то? — отец пожал плечами. — Ничего я там не сделаю. Надо движок менять.
— Я видел в автомагазине рядом с храмом движок продаётся от шестёрки, — сказал я.
Помню, что действительно присматривался к этому движку, когда учился в одиннадцатом классе. Мечтал всё.
— За два с половиной вроде продают, — ответил отец настороженно.
— В общем, придержи пока, — повторил я.
За то, что мы без машины остались мама пилила отца особенно сильно… пилила-пилила — а потом в один прекрасный день собрала кое-какие вещи и сказала, что съезжает к другому. Сказала, что документы уже подала. Чмокнула меня в щёчку на прощание — и была такова.
Следующие несколько лет я видел её только издалека, когда приходил к её новому дому, который находился возле колледжа гражданской авиации, в частном секторе. Просто хотя бы посмотреть, как она живёт.
Надо сказать, первое время она жила очень хорошо. Вышла замуж за местного бандюка. Ездила на дорогих иномарках, отлично одевалась.
— Да всё равно пока времени заниматься нет… так, мужики иногда предлагают выкупить — но по цене лома. Так-то она пускай стоит, карман не трёт, пока работаю.
Отец держал машину на территории автоколонны, в которой работал слесарем. Благо места там свободного хватало, когда-то большое хозяйство было, сейчас, как и всё вокруг, приходящее в запустение.
Чайник закипел. Я сделал заварку, насыпал себе в кружку три ложки сахара. Потом разлил нам чай и добавил кипяток.
В это время как раз борщ разогрелся. Хороший, наваристый, с мясом. Я чуть слюной не захлебнулся, когда запах почуял. Однако же есть старался медленно, тщательно пережёвывая — всё-таки с утра ничего во рту не было, как бы плохо не стало.
— Ты как-то прям повзрослел резко, — сказал отец, глядя на меня. — Что, КМБ так повлияло? Гоняли вас?
— Да так… средне, — неопределённо ответил я, проглотив очередную ложку борща.
— Ладно, ты ешь. Не отвлекайся. Я пока тут посижу, потом уже вместе спать пойдём.
Отец смотрел, как я ем, прихлёбывая чай. А я снова думал о маме. Наверно, это всё не было бы так тяжело — если бы я знал, что у неё действительно всё хорошо. Однако сложилось иначе. Вскоре после е ё ухода родилась моя сводная сестра, от нового мужа. Жаль, что нас даже не познакомили — но мне было приятно осознавать, что где-то в мире есть ещё один не чужой мне маленький человечек.
Она погибла, когда ей было три года. Глупо, по недосмотру — попала под маршрутку, когда та сдавала задним ходом.
Это я узнал из местных новостей и сплетен, во время очередного отпуска.
Мама тогда начала сильно пить. Новый муж потерял к ней интерес, но продолжал какое-то время содержать. А потом его застрелили, в двухтысячном, за год до моего выпуска.
Какое-то время мама ещё держалась, распродавая доставшиеся от мужа вещи и дома с квартирами. Однако же продолжала пить.
Зная об этом, я даже рискнул с ней встретиться. Посидели мы тогда, поговорили за жизнь. Душевно, спокойно — но как совершенно чужие люди. И всё же я предложил свою помощь. Нельзя сказать, что тогда у меня было достаточно возможностей — но кое-что я уже умел и помочь бы смог. Вот только она пропала без вести. Где-то через месяц после нашей единственной за много лет встречи.